Алексей Югов - Шатровы (Книга 1)
Тут обеспокоенный за него Гуреев извинился перед своей соседкой, перешел к нему и, успокаивая разошедшегося юнца, осторожно выкрал у него из кармана пистолет, а самого тихонечко вывел в сад - освежиться и выкупаться в купальне, что стояла тут же, за тополями сада, под берегом.
На веранде Сергей всхлипнул и припал лицом к столбу.
Тревожным взглядом проводила их Ольга Александровна: ох, не нравился ни ей, ни Арсению этот закадычный друг и учитель Сергея!..
Перед самым спуском на мостки, соединявшие плавучую, на бочках, купальню со ступенями берега, Сергей вдруг заартачился. Одной рукой уперся в березу над обрывом, в хмельном внезапном гневе вскричал:
- Постой, погоди, Александр!.. Что ты ведешь меня, как пьяного?! Р-р-разве я пьян?.. И прежде всего отдай мой браунинг. Ты слышишь?! Иначе ты мне враг!..
Он горделиво и требовательно протянул руку за пистолетом.
И Александр Гуреев, поколебавшись, возвратил ему браунинг.
- Только, Сереженька, милый... я знаю, ты не пьян... но...
- Никаких "но"! Смотри.
Сказав это, Сергей, с трудом выправляя шаг, отмерил от берега ровно двадцать шагов, остановился лицом к реке и стал целиться в молодую белоствольную березку над обрывом.
- Ты с ума сошел?! Что ты делаешь? Ведь услышат: переполошится весь дом!
- Не бойся: мой "малютка" не громче, чем пробка из шампанского. А вот как бьет - сейчас увидишь. Считай: я стреляю вот в эту... девушку. Он показал на березку.
Пожав плечами, Гуреев стал за плечом стрелка.
- Промажешь!.. Бородой пророка клянусь: промажешь. Лучше отложи, Сереженька, до более...
Но уж захлопали, и впрямь негромко, с небольшой расстановкой выстрелы.
Отстрелявшись, Сергей поцеловал свой серебряный "дамский" браунинг, похожий на миниатюрный портсигар, и, не оглядываясь даже, подал знак рукою: считать попадания.
Оба подошли к березке. Ни одного промаха!
В белоснежной коре темные коротенькие щелки от пуль были все до одной, счетом: вся обойма. И зияли не вразброс, а гнездом, кучно.
И лишь теперь Сереженька соизволил повернуться лицом к своему другу и наставнику:
- Ну, что - кто из нас пьян?!
- Я, я, Сереженька! Винюсь... Ты стреляешь, как молодой бог. Я офицер армии его величества, твой учитель в стрельбе, - и вот я поражен. Ma foi! (Клянусь!)
Сергей гордо и радостно тряхнул головой. С пьяной растроганностью сжал руку Гуреева и долго ее потрясал.
А тот, лукаво рассмеявшись, вдруг сказал:
- Я очень жалею, что ты расстрелял всю обойму.
- Почему?
- А видишь ли, я за неимением яблока вырвал бы репку... - Тут он указал на огород в углу сада. - Вырвал бы, положил себе на самое темя и сказал бы: "Сергей, стреляй!" И не сморгнул бы!.. Клянусь: ты - второй Вильгельм Телль. У англичан в их армии, я читал, таких, как ты, называют "снайпер"... Да-а, не хотел бы я оказаться на месте того человека, который приведет тебя в гнев: я ему не завидую!
- Я тоже!
Дружными криками застольных приветствий встретили оба застолья возвращение Арсения Тихоновича с запоздавшими дальними гостями из города.
Хозяин разом всему обществу представил вновь прибывших:
- Прошу, господа, любить и жаловать: Петр Аркадьевич Башкин - мой верный и старый друг, чье имя вам всем, сынам Тобола и Приуралья, хорошо известно, - пионер металлургии и турбостроения в наших краях. Он прибыл к нам со своим помощником - техником-установщиком Антоном Игнатьевичем Вагановым, который изволил приехать к нам на все лето с женою Анной Васильевной и юной дщерью Раисой Антоновной.
Опять все приветственно захлопали. Шатров радушным движением руки и глубоким поклоном пригласил новых гостей за стол.
- Как видите, кресла, для вас приготовленные, вас ждут. Прошу вас, гости дорогие и... очень долгожданные, что ж греха таить! - Тут он не удержался от шутки: - Иные предполагают, ретрограды конечно, что виной запоздания является презрение Петра Аркадьевича к мотору овсяному и, преждевременное на наших проселках, увлечение мотором бензиновым - короче говоря, излишнее доверие инженера Башкина к своему красному гиганту "Рено", на коем, однако, они все ж таки прибыли... не без содействия местных крестьян...
Башкин рассмеялся, погрозил хозяину пальцем. Он явно еще не собирался занимать место за столом. А с ним - и семейство Вагановых.
Он поправил пальцем левой руки большие очки в заграничной толстой оправе на сухом, аккуратном носу и, слегка пощипывая рыжую, коготком вперед, бородку, начал, по-видимому заранее приготовленную, речь:
- Прежде всего, прошу дорогую именинницу простить мне наше невольное опоздание. Именно мне: ибо я лидировал машину и как шофер отвечаю в первую очередь. Во-вторых, как таковому, то есть как шоферу, простите мне и мой шоферский вид: все мои смокинги, фраки, визитки и вся прочая суета сует мужская оставлены дома, а вся немалая емкость моего "Рено" предоставлена была под движимое, так сказать, имущество моего уважаемого Антона Игнатьевича и его дам, ибо им предстоит провести здесь, в Шатровке, все лето...
Тут успел вставить свое слово Сычов:
- Нас тут и без смокингов жалуют!
Склонив гладко примазанную на прямой пробор голову, Башкин любезно усмехнулся в сторону Сычова и перешел к самой сути своей приветственной речи:
- И наконец, позвольте нам всем поздравить вас, Ольга Александровна, с днем рождения и пожелать, чтобы вы и дальше, на украшение и радость дома Шатровых, всех, кто имеет счастье и честь быть в числе друзей ваших, а также на благо наших раненых воинов, были бы здравы и роскошно цвели, как вот эти цветы!
С этими словами, не оборачиваясь, он подал знак, и две шатровские горничные, уже стоявшие наготове, - Дуня и Паша, обе кукольно-нарядные, в зубчатых коронах белых кружевных наколок, внесли из полутемной прихожей огромную корзину свежих оранжерейных цветов.
Башкин ловко перенял ее и, склонясь перед Ольгой Александровной, поставил у ее ног.
И снова плески ладоней и крики "ура" - крики столь громкие, что двое помольцев, привязывавшие лошадей по ту сторону глухого шатровского заплота, переглянулись и головами покачали:
- Раскатисто живут!..
- А что им - от войны богатеют только!.. - Помолчал и затем угрюмо, злобно и медленно, словно бы припоминая, договорил: - Слыхал я на фронте от одного умного человека: ваша, говорит, солдатская кровушка - она в ихние портмонеты журчит, а там в золото, в прибыля оборачивается!.. Вот оно как, братец!..
Пылая лицом, Ольга Александровна поцеловала в лоснящийся пробор склонившегося к ее руке инженера.
- Боже мой! Петр Аркадьевич, я боюсь, что вы опустошили для меня весь розарий вашей оранжереи...
Вашкин ответил с полупоклоном и приложив руку к сердцу:
- Дорогая Ольга Александровна! Если бы ваш день рождения праздновался на вашей городской квартире - поверьте, все цветы моей оранжереи были бы сегодня у ваших ног!.. К сожалению, емкость моего "рено" поставила мне жесткий предел!
Шатров стал усаживать вновь прибывших.
Но в это время Сергей, уже успевший и протрезвиться, и освежиться купанием, вдруг закричал отцу:
- Нет, нет, папа, не все гости - твои!
Арсений Тихонович сперва впал от этого выкрика в недоумение, почти негодующее: да неужели мой молокосос, "завтрашний юнкер" - черт бы побрал этого прапора! - успел так натянуться?! Однако сдержался и только спросил отчужденно, с затаенным в голосе предостережением:
- Что ты этим хочешь сказать?
- А то, что Раисочка - наша: ей полагается за наш стол! - Но оробевший и смущенный неласковым вопросом отца, он прокричал это, как молодой петушок, сорвавший голос.
На выручку к нему пришли остальные. Почтительно склонив свою бриллиантином сверкающую маленькую голову, поднялся со своего места офицер; грассируя, сказал:
- Простите, Арсений Тихонович, но Сережа прав: Раиса... Антоновна принадлежит нашему застолью, - вами установленный закон!
Поддержал брата и спокойно-вдумчивый, молчаливый даже и сегодня, Никита:
- Сергей прав, отец.
Арсений Тихонович, соизволяя, покорно развел руками.
И тогда все девушки, кроме Киры Кошанской, стали кричать:
- К нам Раисочку, к нам! - И стали тесниться и шуметь стульями, освобождая место для нее.
Офицер тоже кричал: "К нам Раисочку, к нам!" - и даже вскочил побежать за стулом. Но в это время, досадуя, Кира ущипнула его сквозь галифе, ущипнула сильно, по-мальчишески, с вывертом, так, что он чуть не вскрикнул и сразу же опустился на свое место и перестал кричать.
А Кира покусывала губы и безмятежно глядела перед собою. Ее разбирал смех.
Гуреев надул губы:
- Кирочка... ну, что это значит? Какая вы... странная! Я просто не понимаю...
- Ах, так, не понимаете! Ничего, я вам это припомню!.. Ника!.. Никита Арсеньевич! Я хочу пересесть к вам. Мне здесь... скушно... - Она барственно, манерно протянула последнее слово и как-то особенно нажимая на это ш а: ску-у-шшно!
Никита ответил ей со свойственным ему радушием и простотою:
