Андрей Буровский - Отец городов русских. Настоящая столица Древней Руси.

Сколько бы ни получал северянин, немного он может отдать. Ему нужен крепкий, теплый дом, необходима теплая одежда — те самые меха и кожи, которые роскошь на юге. Нужна калорийная еда — без нее северянин физически не сможет работать. Даже лошадь на севере надо подкармливать овсом, вместо того чтобы съесть этот овес самому.

Нужны орудия труда, в которых не нуждается южанин: расчищать лес под пашню, рубить на дрова — для этого нужен железный топор. На плуг нужен железный сошник, иначе не поднять бедной и плотной земли севера. Слишком многое необходимо северянину оставить себе для жизни и для ведения хозяйства. Слишком мало можно отнять от его хозяйства без риска погубить самого земледельца.

На юге крестьянин мог взять от земли гораздо больше, чем ему необходимо потребить. Не так много было нужно ему для ведения хозяйства, не так необходим прочный, большой дом, теплая одежда зимой. Это богатство оборачивалось бедой — ведь если есть что взять, всегда находятся любители. На юге всегда оказывалось много тех, кто сидит на шее у земледельца.

На севере лес присутствует в повседневной жизни людей. Лес начинается тут же, зубчатая стена видна с крылечка, рисуется на фоне заката. Красиво, интересно… и далеко не безопасно. Потому что в лесу есть грибы и ягоды, но еще там есть медведи, волки и рыси. А лось, кстати говоря, бывает опасней медведя. Летом медведь человека обычно не трогает, а вот лосю, бывает, очень не нравится, когда по его территории ходят всякие двуногие. Лось нападает порой и на детей — просто чтоб не мешали, не шумели.

Уютные девичьи занятия типа сборов ягод и грибов легко прерывались зверьем и тоже требовали храбрости, силы характера, ответственности.

А охота?! Даже в наше время, с карабинами и двустволками, охота на крупного зверя требует, как иногда говорят, мужских черт характера. Говоря попросту, это бывает и опасно, и страшно. Если читатель никогда не встречал в лесу крупного зверя, пусть поверит на слово — это незабываемое зрелище, когда взметывается из высокой травы колоссальная буро-рыжая туша с узкой длинной мордой, сверкает умными злыми глазками.

Что ж говорить о временах, когда медведя брали у берлоги на рогатину, а лося — во время гона, в октябре: тогда разъяренные быки не замечают ничего вокруг. Охота для средневекового человека означала необходимость идти, уставя копье, против обезумевшего, дико храпящего зверя весом в полтонны, с горящими глазами, рогами-лопатами, копытами побольше коровьих.{7}

Для жизни на севере необходимо было быть не только активным и самостоятельным, но и смелым. Необходимо было уметь владеть оружием, преодолевать страх, боль, томление тела, не желающего рисковать.

В феодальных обществах Европы охота считалась не просто привилегией знати. Она была способом тренировать молодежь, приучать будущих воинов к определенному образу жизни, формировать в них нужные задатки.

В обществе, образом жизни которого была война, считалось необходимым научить будущего рыцаря-всадника скакать весь день на лошади, точно пускать стрелу, принимать на копье огромного зверя. И уметь подстраховывать друг друга, помогать товарищам, надеяться на выручку стоящих и скачущих рядом. Наконец, воин должен был привыкать к чувству опасности, к виду крови, смерти, туш зверей со страдальческим смертным оскалом, самому акту убийства. И получать от всего этого удовольствие!

Не случайно же вся атрибутика европейских охот, этого развлечения знати, включает столько элементов ведения военных действий. И выезжали на охоту коллективно, во главе с сеньором, строго соблюдая все общественные ранги и различия. И действовали группой, спаянным коллективом, — точно так же, как будут действовать на войне. А после охоты вместе пили вино, обсуждая детали охоты, — проводили «разбор полетов». Даже охотничий рог прямо происходит от римского буксина, которым созывали «своих» и в рыцарских дружинах европейской земельной аристократии.

Известен случай, когда арабские послы, прибывшие от знаменитого Гаруна аль-Рашида к престолу Карла Великого, позорно бежали во время охоты на зубров [29].

В Европе дворянство далеко не случайно сделало охоту своей наследственной привилегией. Дело здесь, право, вовсе не только в бедности охотничьих угодий. Допустим, лесов и правда было мало в южной, субтропической Европе — в Италии, на юге Франции, в Лангедоке, в Провансе. А в Британии? В Британии лесов было как раз довольно много.

В знаменитом Шервудском лесу, прибежище Робина Гуда, простолюдин вполне мог бы застрелить оленя. Во-первых, умел застрелить. Во-вторых, оленей было еще много. Почему же тогда смертная казнь грозила тому, кто убьет «королевскую дичь»?

Ясное дело, не потому введена была смертная казнь за убийство животного, что король отличался патологической жадностью и оленей ему было жалко. И не в жестокости королей и феодалов тут дело. Простолюдина, решившего поохотиться, казнили потому, что не нужны были королю и его приближенным простолюдины, умеющие пройти лесными тропками, уловить движение в кустах, успеть натянуть лук, послать стрелу. Если им позволить, они ведь смогут так же стрелять и не только в оленей, а чего доброго, и в королей?! Или уж по крайней мере в шерифов?! Кстати, Робин Гуд как раз и доказывает, что подозрения феодалов очень даже не беспочвенны.

Ну так вот — та самая охота на славянском севере была обычным, будничным занятием. Так сказать, видом повседневной хозяйственной деятельности.

В Британии же, получается, феодалы пытаются жить так, как мужики живут на славянском севере… а для простолюдинов хотят устроить образ жизни жителей славянского юга. Без привычки к оружию, самоорганизации, дисциплины… Без бытовых привычек европейского дворянства и крестьянства севера Европы.

Такие же различия между севером и югом были, конечно, не только в славянском мире, но и в романо-германской Европе. Не случайно у норманнов была поговорка: «На юге легче гнутся спины». Не удивительно — на севере Европы (Скандинавия, Дания, Германия, Польша) активное, самостоятельное крестьянство привыкло к оружию, которым и охотилось, и отбивалось от противника. На юге (Италия, Франция, Греция) такой привычки у большинства людей не было.

Вот и корни социальной психологии. Жизнь на севере формировала типы людей, которые различались, прошу прощения, как лошадь и все тот же неизменный вол.

Северянин просто по необходимости оказывался несравненно инициативнее, активнее, бойчее южанина. Он даже говорил быстрее, напористее, меньше выяснял ранг незнакомого собеседника. И уж конечно, он несравненно больше уважал самого себя, и спина его гнулась непросто.

Люди севера, — самостоятельные, предприимчивые, свободолюбивые, вовсе не привыкли, что ими кто-то командует, тем более — завоеватель. И взять с них можно сравнительно немного, хотя сами они привыкли жить… ну, богато — пожалуй, сильно сказано. Но обеспеченно — это уж точно.

Даже завоевав землю северян, трудно было сделать их рабами. Само хозяйство требовало никак не рабских черт характера, а напротив — инициативы, самостоятельности, предприимчивости. И даже сделав северян рабами, трудно было разбогатеть их трудом.

На юге легче завоевывать людей, подчинять своей воле («легче гнулись спины»). А завоевав, легче использовать их труд для обогащения.

Весь юг Европы — это нищее крестьянство и сравнительно обеспеченное дворянство; феодалы на западе; довольно состоятельные горожане, чиновники — на востоке. Таковы Лангедок, Прованс, да вообще почти вся Франция, Италия, Испания, Балканы, Греция.

Но совсем не таковы Скандинавия, Дания, да и Британия — где так и не возникло никогда слоя зависимых крестьян-рабов, а национальным героем стал Робин Гуд, — что характерно, вовсе не ноттингемский шериф.

В славянских землях очень легко определить границы распространения южного типа хозяйства. Для этого вовсе не нужно быть профессиональным историком, нет нужды поднимать документы… Достаточно сесть на поезд, идущий из Петербурга в Крым или на Кубань, и разница между севером и югом предстанет предельно наглядно.

Чем дальше на юг — тем меньше лесов, тем виднее рука человека во всем. Примерно до Харькова поезд будет грохотать на стыках, проносясь через сравнительно редкие деревни, в каждой из которых живет несколько десятков, самое большее — несколько сотен человек. Эти деревни хорошо видны. Если даже их не поставили на возвышении, они все равно выделяются на местности, среди полей.

Южнее Харькова деревни становятся все больше, занимают все большую площадь и станут менее заметны. Эти большие деревни начнут жаться к понижениям, где меньше чувствуются ветра и где не так далеко до воды. Деревни растекаются по днищам логов, распадков, балок.