Ольга Елисеева - Тайна смерти Петра III
Зиму 1761 г. великокняжеская чета прожила на удивление тихо. Со стороны могло показаться, будто в семействе Петра Федоровича царят безмятежное согласие, довольство и мир. Именно такое впечатление создается при чтении «Дневника статского советника Мизере» (под этим псевдонимом вел свои ежедневные записи Якоб Штелин).
10 января малый двор выехал в Ораниенбаум, надеясь пробыть в загородной резиденции чуть больше недели. «…Катанье в 12 маленьких салазках на дачу ее императорского высочества великой княгини за 7 верст от Ораниенбаума. Немного пасмурно. Частые падения в снег. Крики предостережения. Большое удовольствие и много смеха. Прекрасное положение фермы и любезная приветливость хозяйки, которая сама угощала итальянскими ликерами всех, приехавших в ее красивый круглый дом, возвышающийся на горе. Питье кофе и молока из фермы с черным хлебом и маслом».
На следующий день разыгралась вьюга со шквальным ветром, что не помешало параду. Карты сменялись музыкой и курением трубок. Штелин проводил время в обществе фаворитки – графини Воронцовой. А Екатерина не показывалась при дворе «усталая». 15 января. «Утро на охоте за лесными пулярками. Оттуда пешком на ферму великой княгини, где она угостила великолепным обедом с любезностью хозяйки. До обеда катанье с гор на лыжах. Катанье на коньках, игры. После обеда странная веселость его императорского высочества и всей компании. Бал в маленькой комнате, и никакой другой музыки, кроме человеческого голоса, со шляпой в руке вместо скрипки и шпагой вместо смычка».
В этой сценке Петр, как живой. Экстравагантные дурачества в узком кругу, свободное самовыражение и общая атмосфера непринужденности. Никто никому не мешает, все вполне довольны. «Вечером великая княгиня воротилась в Ораниенбаум, где стояли ледяные горы… Двор, великий князь и я отправились на новую ферму, приобретенную от гвардейского майора Казакова, отпраздновать новоселье прекрасным ужином и большим фейерверком в саду, а в зале – малым французским, изображавшим водяной бассейн, в котором разные животные метали огненные фонтаны».
Описание сглажено, и читатель не сразу догадывается, что ферма с фейерверками – это Сан-Эннюи (Sans Ennui) – новая дача Елизаветы Воронцовой, где законной жене не место, поэтому наша героиня и покинула веселую компанию, чтобы в одиночестве возвратиться в Ораниенбаум.
После воцарения Петра безмятежная «жизнь втроем» за городом будет продолжена, и вновь под пером Штелина она выглядит на удивление гармоничной. 17 апреля 1762 г. «Охота за оленем. Обед в Sans Ennui, на даче графини Воронцовой, в 5 верстах от Ораниенбаума. Оттуда прогулка верхом и в линейках на дачу императрицы. Вечером маневры двух корпусов… Большой ужин в Японском зале»36. Кажется, ничего не изменилось. Только раньше Петр ездил от супруги в гости к любовнице, а теперь вместе с фавориткой – визит вежливости к жене. Что вполне отвечало новому статусу каждого из членов треугольника. У Екатерины он явно понизился.
Создается впечатление, что приблизительно за год до смерти Елизаветы Петровны ее наследник наконец зажил без особых притеснений. Во всяком случае, в деревне. Его участие в государственных делах тоже возросло. Он даже мог позволить себе покинуть Конференцию при высочайшем дворе в знак несогласия с военными действиями против Пруссии. Тетушка, конечно, разгневалась. Но, чтобы подслужиться к будущему господину, сановники продолжали приносить ему на подпись журналы заседаний, в которых он не участвовал.
«До второго года Прусской войны, – рассказывал Штелин, – …великий князь присутствовал постоянно в Совете, учрежденном при дворе с самого начала этой войны, а летом, живя в Петергофе или в своем увеселительном дворце в Ораниенбауме, велел секретарю Дмитрию Васильевичу Волкову привозить к нему еженедельно протокол, прочитывал его, делал часто шутливые замечания и подписывал его. Но впоследствии, находя в протоколах резолюции Совета к сильнейшему нападению на прусского короля… стал он восставать против протокола, говорил свободно, что императрицу обманывают… что австрийцы нас покупают, а французы обманывают, и не хотел более подписывать протокол, но отсылал секретаря Волкова назад, приказав ему сказать Совету от его имени, что мы со временем будем каяться, что вошли в союз с Австрией и Францией»37.
Близкие сношения великого князя с Волковым послужили позднее поводом для обвинения последнего в шпионаже в пользу Пруссии. Дашкова описала неприятную сцену, случившуюся буквально через пару дней после кончины Елизаветы: «Однажды, когда я была у государя, он, к величайшему удивлению всех присутствовавших, по поводу разговора о прусском короле начал рассказывать Волкову (в предыдущее царствование он был первым и единственным секретарем Конференции), как они много раз смеялись над секретными решениями и предписаниями, посылаемыми Конференциею в армии; эти бумаги не имели последствий, так как они предварительно сообщали о них королю. Волков бледнел и краснел, а Петр III, не замечая этого, продолжал хвастаться услугами, оказанными им прусскому королю на основании сообщенных ему Волковым решений и намерений Совета»38.
Позднее, стараясь оправдаться, Волков в письме к Г.Г. Орлову назвал рассказ о публичной благодарности бывшего императора, «что я ему… все дела из Конференции сообщал», «великой ложью». Однако в таком случае неправду говорил и Штелин. Датский посланник А.Ф. Ассебург со слов Н.И. Панина подтверждал, как это ни странно, и рассказ Дашковой, и правдивость Волкова. «Он говорил во всеуслышание, – сообщал дипломат о Петре III, – что такой-то и такой-то из людей, состоявших при кабинете Елисаветы, помогали ему доставлять королю прусскому сведения обо всем, что здесь делалось в наибольшей тайне, хотя именно эти лица никогда не позволяли себе такой измены и держались совсем противоположного образа мыслей»39. Таким образом, в дипломатической среде было известно не только о пропрусских «настроениях», но и о пропрусских «действиях» наследника.
Петр никогда не скрывал своих чувств к Фридриху Великому. Кроме того, в дни войны он ощущал себя еще больше немцем, чем прежде, и гордился успехами прусского оружия. Саксонский посланник Прассе сообщал в 1758 г. о реакции наследника на известие о кровопролитной Цорндорфской битве. Вместе с полковником Розеном, привезшим рапорт командующего, прибыл слуга-немец, который рассказывал о сокрушительном поражении русских войск, за что был посажен на гауптвахту. Великий князь вызволил болтуна, сказав ему: «Ты поступил как честный малый, расскажи мне все, хотя я хорошо и без того знаю, что русские никогда не могут побить пруссаков». И, показывая на своих голштинских офицеров, добавил: «Смотри! Это все пруссаки. Разве такие люди могут быть побиты русскими?»40.
Вряд ли уместно в данном случае рассуждать о раздвоенности национальных чувств, присущей Петру Федоровичу. Им был сделан сознательный, твердый выбор не в пользу России. В феврале 1762 г., вскоре после восшествия на престол нового императора, очередной французский посланник в Петербурге Луи-Огюст Бретейль доносил в Париж о разговоре с Воронцовым: «Господин канцлер доверительно сообщил мне, что император признался ему, будто с самого начала войны он регулярно поддерживал личную переписку с королем Пруссии и что… всегда считал себя состоящим на прусской службе… Эта идея службы настолько засела в его голове, что в своих письмах к королю Пруссии он у него испрашивал для себя военные чины и достиг звания генерал-майора».
Так и тянет поиздеваться: генерал-майор Карл Питер Ульрих Голштинский, прусский резидент в Петербурге. Но в том-то и дело, что ничего смешного в сложившейся ситуации не было. Наследник сознавал себя доверенным лицом Фридриха II во враждебной стане. Это была игра, к которой Петр относился с недетской серьезностью. Его кумир считал невыгодным разочаровывать великого князя. «Король Пруссии заметил, что дает ему этот чин исключительно за его военные таланты, – заключал Бретейль. – …Я не представлял себе, что можно было когда-либо услышать что-либо более безумное»41.
То, что для французского дипломата выглядело безумием, Петр считал доблестью, благородством, преданностью, великодушием. Позднее его сына Павла будут в насмешку именовать Дон-Кихотом. Отец подходил для этого прозвища не меньше. Недаром граф Шуазель предостерег своего полномочного министра: «С таким человеком, как русский государь, необходимо обращаться как с ребенком или больным; его нельзя слишком сердить и доводить до крайности»42.
Уже после восшествия на престол в письме к Фридриху II от 30 марта 1762 г. Петр прямо признавал: «Вы хорошо знаете, что в течение стольких лет я вам был бескорыстно предан, рискуя всем за ревностное служение вам в своей стране, с наивозможно большим усердием и любовью»43. Все это еще не означает предательства, но подтверждает и факт переписки, и некоего «служения» Пруссии в момент войны. В чем оно состояло? Приведенные слова Петра вступают в противоречие с утверждением его биографа, будто великий князь ощущал себя «немцем на русской службе»44. Цесаревич ясно дал понять, что с детства считал себя зачисленным в армию Фридриха II.
