Александр Гучков - Заговор против Николая II. Как мы избавились от царя
Меня так передернуло. Был государь маленький, вроде Вильгельма I, – он взгромоздился на плечи такого гиганта, как Бисмарк… Какие могут быть счеты, заслонять… Та очень скромная популярность, которой Столыпин пользовался, довольно одинок он был… В противоположность многим другим министрам Столыпин никогда [не позволял себе] ни одного слова осуждения, ни цитирования какого-нибудь факта, который мог бы представить государя с непривлекательной стороны. Наоборот, все, что только можно было делать хорошего, он приписывал государю. У меня были добрые отношения с П. А. Не припомню какого-либо факта, которым он охарактеризовал бы с противоположной стороны Государя, никогда. И оказывается – «заслонял».
Тогда мне вспомнилось: в начале своего правления Столыпин тяжело заболел, второй раз в 1909 г. он был тяжело болен воспалением легких. Доктора приказали ему после выздоровления проделать такой курс лечения морским воздухом, государь предоставил одну из яхт в его распоряжение. Тогда еще террор был силен, а так как на яхте можно было создать безопасность, он с семьей по шхерам разъезжал… К 1 января каждый год морской министр представлял Государю список яхт для распределения по разным категориям. И вот тогда морской министр государю назвал яхту, на которой Столыпин ездил, и спросил, в какую категорию ее зачислить, Государь воскликнул: «Ну уже, конечно, не Столыпинская яхта»…
Третий эпизод характерный. 1908 год. Свидание государя с королем Эдуардом. Вот это был как раз апогей престижа Столыпина. Революционный период закончился, начала какая-то работа налаживаться. Это был медовый месяц Столыпина. Интересный человек. Эдуард очень интересовался Столыпиным, всегда искал возможности с ним поговорить. Встреча ли была на императорской яхте, он всегда искал возможности с ним поговорить. Столыпин отлично говорил по-английски, кругом фотографы, получалось: грузная фигура Эдуарда, большая фигура Столыпина, затем все это в английских журналах было. Я знаю от Нилова, что коллекционировали эти фотографии и незаметно подсовывали государю: так встреча с Эдуардом отражается в прессе английской – Столыпин, Столыпин, Столыпин…
Базили: Кто вел эту борьбу, кто старался дискредитировать Столыпина?
Гучков: Воейков. Надо было принадлежать к интимному кругу царской семьи, чтобы этим пользоваться.
Базили: Я был в Ставке свидетелем того, как Воейков интриговал против Кривошеина и Сазонова. Это очень странное влияние Воейкова. Государь Воейкова не любил, но Воейков странная была фигура, Воейков всегда был у него. Я имел несколько разговоров с государем во время моего пребывания в Ставке, у меня было с государем всего два-три разговора. Государь поручил мне писать письма иностранным государям: королю румынскому и Пуанкаре. Я написал королю румынскому целый ряд вопросов. Государь был очень доволен этим письмом. Он говорит со мной об этом письме. Приятный мне разговор, но длинный. И вот я вижу, Воейков начинает приходить в неистовство и подходить во время разговора два-три раза: «Ваше Императорское Величество, вас ждут…» Как только кто-нибудь, кто не был в этой маленькой кучке, обращал на себя внимание [государя], налаживались какие-то разговоры, которые могли быть сегодня об этом, завтра о чем-нибудь другом, – сейчас же [начиналось противодействие].
Гучков: Такой эпизод. Полтавские торжества – юбилей Петра Великого. Столыпина занимала мысль: довольно редки поездки государя в провинцию, надо этим [случаем] воспользоваться, чтобы создать народные празднества вокруг него. Был составлен план, из целого ряда окружающих губерний созваны волостные старшины присутствовать на торжествах. Для них был выстроен целый лагерь под Полтавой. Столыпин хотел поближе свести государя с крестьянством, а так как этот вопрос все-таки в церемониал не входил, крестьянство присутствовало, но не было общения, то как-то врасплох Столыпин говорит: «Ваше Императорское Величество, было бы очень желательно, чтобы вы их посетили». Государь говорит: «Охотно». Но ему кто-то такой говорит: «Ваше Императорское Величество, ведь это не предусмотрено, вы должны быть там-то и там-то».
Столыпин его повез туда, несмотря на протест церемониальной части. Государь обходил всех. Вели они себя, эти мужики, совершенно идеально, т. е. никаких не было просьб, они так были на верху счастья, что государь к ним пришел, все ответы, которые ему давали, были тактичны до высокой степени. Государь ходил и душевно радовался, как в теплой ванне пребывал, какой-то фимиам шел обожания, чувствовал как эти люди к нему относятся. Он всех обошел. Государь сказал: «Однако я здесь больше задержался, чем нужно было, остальные номера с опозданием, я здесь двадцать минут пробыл». Столыпин вынимает часы: «Ваше Императорское Величество, два часа». Государь пробыл два часа с мужиками и не заметил.
Базили: Это очень интересно, это показывает, до какой степени, если бы этот человек попал в другие руки, в руки действительно преданных стране людей, из него можно было бы сделать Большого Монарха, но доверие его пошло в другую сторону. Это его погубило.
Гучков: Еще один эпизод расскажу, который характерен по отношению к Столыпину. В III Государственной думе мы застали министра народного просвещения Кауфмана. Он был во главе ведомства императрицы Марии. Он не был на высоте Министерства народного просвещения. Времена трудные были, разруха в школе, гимназии, особенно университеты, профессора… Разрушение какое-то шло. Надо было бы привести школу в порядок, но это не значит, что тот, кого назначили, был удачен. Назначили Шварца, очень хорошего педагога, знающего свое дело, но [это был] какой-то формалист. Жизнь он не знал, не признавал. Он стал приводить высшую школу в порядок. Сообразовываясь с нормами закона, он обнаружил, что в жизнь высшей школы вошло такое самовольное явление – студентки. Не допускать студенток. Оказалось, что 600–800 девушек оказались университетскими студентками. Еще кончающих курс не было. Многие из них приехали из-за границы, учились в Женеве.
И вдруг мы в Государственной думе узнаем, что Шварц разослал циркуляр – всех девиц выкинуть вон. Я вижу, какая радость на левых скамьях. Великолепный случай правительство дискредитировать, я вижу там злорадство, запрос готовится. Я сам чувствую, что правительство совершенно неправо. Мне хочется спасти правительство от бламажа… Тогда я иду к Шварцу, потому что у меня добрые отношения. Отказ: закон. Тогда я иду к левым. Как сейчас помню, я к некоторым из них относился терпимо, к другим брезгливо. Я относился брезгливо к Чхеидзе с его ненавистью к буржуазному строю, русскому народу, к России самой. Он из злобных был, он глава социал-демократической партии (фракции. – Ред.). И почему-то не кадеты, а этот идет с запросом. Я иду и говорю: «Я слышал, что вы собираетесь такой запрос предъявить. Я хочу верить, что вы принимаете интерес в девушках, но ваш запрос загубит этих девушек. Поэтому к вам просьба». «Что же вы хотите от меня?» «Дайте мне срок два-три дня».
Тогда, не знаю, потому ли, что я сумел подойти, но он мне дал обещание, что запросов не будет. Тогда я взял с собой Анрепа, который был председателем Комиссии по народному образованию и по телефону снесся со Столыпиным и просил, чтобы он нас принял. И, как сейчас помню, поздно ночью, он в то время жил в Зимнем дворце, мы изложили положение. Столыпин очень мало знал. Я ему все рассказал и говорю: это вещь недопустимая. Конечно, незаконность налицо, но, если восстановлять закон, нужно карать тех, которые допустили: министр народного просвещения, попечители округов. Но ведь тут вы на тех, кто наименее виноват, обрушились. Столыпин стал на формальную позицию, защищал действия своего министра: «Он другого ничего не может сделать». Но сказал: «Я подумаю».
Когда мы поздно ночью вышли, Анреп говорит: «Я был прав, по-моему, вышло. Столыпин понял всю жестокость этой меры, он примет это к своему производству». Я Столыпину сказал: «Имейте в виду, это вещь спешная, иначе будет скандал». Эти самые курсистки – они с самого начала предприняли шаги: образовались маленькие группы депутаток от студенток. Они обходили разных политических людей. Ко мне тоже пришла группа, четыре барышни, которые просили заступиться за них. Я говорю: «Обещайте, что вы ничего не предпримете. Ведите себя скромно и больше не обхаживайте никого. Если не удастся – делайте что хотите».
Звонок по телефону. Столыпин радостным тоном говорит: «А. И., все налажено, государь дал лично от себя распоряжение, чтобы никаких репрессивных мер в отношении тех, которые уже приняты, не было, а что касается допуска женщин в университеты, будет законодательная мера. А кроме того, я хотел бы вас видеть». Он хотел, чтобы я знал некоторые подробности. Он мне рассказал, что на другой день после [нашей] беседы с ним он отправился к государю, говорит, что допущена такая незаконность [в отношении] 600-800 девушек. Теперь министр Шварц ничего не может сделать. Но, Ваше Императорское Величество, он говорит, есть одна инстанция, которая может творить правду, становясь выше всяких законов. Государь улыбнулся и сказал: «Вы меня имеете в виду». Столыпин говорит: «Да, Ваше Императорское Величество», и далее, не знаю в какой форме, что не [следует] допускать удаления, и Столыпин прибавил при этом: «Вас будут спрашивать, как это произошло, объясните им, что правительство ничего не могло делать, как исполнять закон, а та милость, которая им оказывается, – милость Государя Императора».
