Пётр Кропоткин - Анархия
Находясь в Москве, Махно, несмотря на робость, решился встретиться с Кропоткиным и незванно явился к нему в гости вместе с товарищем и наставником своим Аршиновым. «Он принял меня нежно, — вспоминал Махно, — как еще не принимал никто. И долго говорил со мною об украинских крестьянах… На все поставленные мною ему вопросы я получил удовлетворительные ответы». Только и всего!
Махно просил у Кропоткина совета: надо ли пробраться нелегально на Украину для революционной работы? «Кропоткин не стал советовать мне, заявив: “Этот вопрос связан с большим риском для вашей, товарищ, жизни, и только вы сами можете его разрешить”».
Человек, столь бережно относящийся к чужой судьбе, вряд ли может быть политическим деятелем, революционным вождем. Махно это понимал на свой лад: преклонные годы ослабили волю и решимость революционера-анархиста. В действительности ничего подобного не было и в помине. Версия Махно призвана была объяснить понятными для «батьки» категориями то, что расходилось с его собственными убеждениями. Ясность ума, силу духа и твердость взглядов Кропоткин сохранил до последнего дня своей жизни. В начале «красного террора» он бесстрашно писал правительству РСФСР и лично Ленину (с которым был знаком) гневные письма протеста:
«…Полиция не может быть строительницей новой жизни. А между тем она становится теперь верховной властью в каждом городе и деревушке. Куда это ведет Россию? — К самой злостной реакции», «Россия стала Советской Республикой лишь по имени. Наплыв и верховодство людей »партии«… уже уничтожили влияние и притягательную силу этого много обещавшего учреждения Советов. Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты. И их строительство страдает недостатками чиновничьего строительства…Если же теперешнее положение продлится, то само слово »социализм« обратится в проклятье».
А отношение Махно к Ленину отличалось странной смесью неприязни и признания, ненависти и уважения: «государственные глашатаи, большевики и левые социалисты-революционеры, при помощи политической мудрости Ленина, развивают с еще большим бешенством идею власти правительства Ленина над революцией, подчинение всего народа этой власти. Они внесли застой в разрушительный процесс революции». По-видимому, более по душе Махно в то время был Троцкий с его бурнокипящими речами. Вообще, вожди противников-большевиков оказались для Махно понятнее, чем единомышленник Кропоткин. Интересно, что Махно, не раз называя Ленина мудрым, подобным образом не характеризует Кропоткина. Батька восхищался только деятелями, умеющими добиться успеха в политической борьбе. Они ему были понятны. Как партизанский народный вождь, Нестор Иванович привык рисковать своей жизнью и посылать на смерть других.
Кропоткин стоял на иной позиции. Не раз рискуя своей жизнью, он не смел распоряжаться судьбой кого бы то ни было.
Он действовал убеждением и личным примером. Конечно, для победы в политической борьбе этого совершенно не достаточно.
Махно поначалу тоже не имел желания выдвинуться в лидеры. Он поднимал крестьянские бунты: «Общими усилиями займемся разрушением рабского строя». И, слагая стихи, мечтал о таком прекрасном будущем.
Где не было бы ни рабства,
Ни лжи, ни позора!
Ни презренных божеств, ни цепей,
Где не купишь за злато любви и простора,
Где лишь правда и правда людей…
Следовало бы подумать о том, какая это такая среднеарифметическая правда и каких людей? Разве не было своей правды у большевиков? Или у белых? Или у монархистов? Каждая партия всегда претендует на ведение правды. У анархистов, в отличие от прочих, величайшим благом признается свобода. Но беспощадная вооруженная борьба, тем более в гражданской войне, идет, в сущности, без правил и ради победы, подавления противника. Свобода — только для победителя! Ее приходится завоевывать любыми средствами, не брезгуя хитростью и жестокостью, используя ради достижения своей цели даже уголовников. Много ли можно набрать идейных и безупречно честных бойцов? Если они такие поначалу, то кровавая мясорубка между усобицы, страшное напряжение боев, хмель побед и горечь поражений рано или поздно ожесточат их сердца, опустошат их души.
Анархическая идея воспринимается каждым из ее сторонников по-своему. Тут многое зависит от знаний, культурного уровня, самодисциплины, духовной чистоты, степени убежденности. По всей вероятности, Махно, например, в начале своей деятельности руководствовался прекрасными идеалами. Не потому ли большинство трудящихся поддерживало его (в тех районах, где его знали)? Он, случалось, расстреливал мародеров; предотвращал еврейские погромы, даже после того, как его однажды предала еврейская рота. Он сравнительно долго оставался идейным анархистом-интернационалистом, ненавидя, в частности, украинский шовинизм. Но чем мощнее становилась его армия, чем больше отрядов (бандитских, в основном) присоединялось к ней, тем теснее сужалась свобода его действий. Он попал в бурные водовороты Гражданской войны, вступая во временные союзы то с красными, то с белыми, то с зелеными, борясь уже преимущественно за выживание. Убийство людей, даже военнопленных, стало его профессией.
Попытки выстроить Гуляйпольский коммунистический рай, царство свободных крестьян кооператоров, выглядели на таком кроваво-огненном фоне полнейшей утопией. Страна Махновия была обречена. Роковое противоречие средств и целей установления «социального рая» в отдельно взятом районе, естественно, привело к катастрофическим результатам. То же можно сказать и о крушении утопической идеи всемирной революции.
Жизнь общества невозможно втиснуть в каркас идеальной умозрительной структуры. Теория анархизма как торжества свободы не выдержала испытания практикой анархизма, сопровождавшейся насилием и самоволием. Справедливо писал один из идейных анархистов А. Боровой: «То исполненный неодолимого соблазна, то полный ужаса и отвращения; синоним совершенной гармонии и братского единения, символ погрома и братоубийственной борьбы; торжество свободы и справедливости, разгул разнузданных страстей и произвола — стоит анархизм великой волнующей загадкой и именем его равно зовут величайшие подвиги человеколюбия и взрывы низменных страстей».
Быть может, одна из разгадок вопиющих противоречий теории анархизма с практикой связана с понятием дисциплины. Жесткое централизованное руководство предполагает контроль и принудительную дисциплину «сверху»; четкую субординацию, иерархию подчинений нижестоящих вышестоящему. В этой системе, безусловно, есть нечто механическое, унижающее нижестоящих любого ранга. Однако в экстремальных, можно даже сказать, нечеловеческих условиях (на войне, например) подобные системы доказали свою устойчивость. Для кровавых «военных игр» аморальное отношение к человеку как средству, как орудию нападения или обороны вполне целесообразно. Здесь торжествует безумная арифметика жизни и смерти: чем меньше потерь «живой силы», тем лучше. Вот и все. А главная цель — добиться победы.
Анархическая идея, предполагающая высочайшую ценность каждой человеческой личности и органичную добровольную их взаимопомощь, требует строгой самодисциплины, ясного понимания каждым общей цели и путей к ее достижению — Без этого общество разваливается на составные части. В лучшем случае возникнет нечто подобное колонии одноклеточных организмов. И это неплохо, когда речь идет об индивидуальном труде, скажем, на земельных угодьях (типа крестьянских хуторов, ферм). Здесь каждый сам по себе — и все вместе; не требуется какого-то идеологического единства. Когда Нестор Махно перешел к устройству мирной жизни на своей территорий, освобожденной от белых и красных, он поощрял именно такую систему хозяйства (развивал кулачество по определению большевиков) в сочетании со свободными кооперативами.
Однако законы беспощадной Гражданской войны требовали иных действий. Махно использовал обычную партизанскую стратегию: при необходимости добровольцы могут сплотиться в огромную армию, а затем вновь рассыпаться по родным деревням, регулярные войска применяли обычную в подобных случаях карательную политику, наказывая огулом целые деревни. В ответ повстанцы вершили контртеррор, уничтожая отдельные отряды врагов, а заодно и тех, кто выступал на «той» стороне. Например, были разгромлены хутора немецких колонистов. И как бы Махно ни оправдывал жестокости, творимые его подчиненными, большинство из них осуществляло, по их выражению, диктатуру маузера, самогона и сифилиса. Ирония уголовников?
Итак, еще недостаточно получить свободу. Надо быть достойным свободы.
Идеал
Можно подумать, что для реализации анархической идеи требуются идеальные люди в идеальных обстоятельствах. Анархическая утопия вдохновляла именно деятельного батьку Махно. Реалистом оставался теоретик Кропоткин. Поэтому он участвовал в Демократическом совещании. Поэтому возражал против курса на поражение России в войне с Германией. Поэтому, наконец, он отвергал все формы террора, даже осуществляемого ради коммунистических иллюзий. По убеждению Кропоткина, всегда остававшегося борцом за свободу и безвластие, каждому позволительно во имя великих целей рисковать своей жизнью. Однако недопустимо ради борьбы за власть играть судьбами тысяч, миллионов людей, вставать над народом, отделяя себя или группу сообщников от него по принципу взаимоотношения «вождей» и «массы». В этих случаях Кропоткин оставался именно в массе, — князь, аристократ, ученый. Для человека в высшей степени благородного иначе быть не могло.
