Вольдемар Балязин - Крушение великой империи
Жена Распутина, его дочери и сын были в то время в Петрограде, но никого из них и ни одной его поклонницы проститься с покойным не допустили.
Акилина полночи омывала тело старца, наполняла благовониями и ароматическими маслами его раны, а потом обрядила в новые одежды и положила в гроб. Затем она возложила на его грудь крест, а в руки положила записочку от Александры Федоровны: «Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтобы оно постоянно сопровождало меня на скорбном пути, который мне остается пройти здесь, на земле. И вспоминай о нас на небесах в твоих святых молитвах. Александра».
Одежду, которая была на убитом, Акилина отдала императрице, и та, веря в ее чудодейственную силу, оставила все себе, надеясь, что окровавленная сорочка «мученика Григория» спасет династию. На следующий после омовения день императрица вместе с Вырубовой приехала к гробу старца, покрыла его цветами и долго молилась и плакала. Около полуночи гроб увезли в Царское Село, где и оставили до утра в часовне Царскосельского парка.
21 декабря Николай II записал в дневнике: «В 9 часов поехали всей семьей мимо здания фотографии и направо к полю, где присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17 декабря извергами в доме Ф. Юсупова, стоял уже опущенным в могилу. Отец Александр Васильев отслужил литию, после чего мы вернулись домой. Погода была серая при 12 градусах мороза».
Гроб был закопан под алтарем будущего храма Святого Серафима, при лазарете, который построила на свои средства Вырубова.
А 23 марта 1917 года (по старому стилю 10 марта), через неделю после отречения Николая II от престола, Морис Палеолог записал: «Вчера вечером гроб Распутина был тайно перевезен из Царскосельской часовни в Парголовский лес, в пятнадцати верстах от Петрограда.
Там на проталине несколько солдат под командованием саперного офицера соорудили большой костер из сосновых ветвей. Отбив крышку гроба они палками вытащили труп, так как не решались коснуться его руками вследствие его разложения, и не без труда втащили его на костер. Затем все полили керосином и зажгли. Сожжение продолжалось больше шести часов, вплоть до зари. Несмотря на ледяной ветер, на томительную длительность операции, несмотря на клубы едкого зловонного дыма, исходившего от костра, боязливые, неподвижные, с оцепенением растерянности наблюдая святотатственное пламя, медленно пожиравшее мученика старца, друга царя и царицы, солдаты собрали пепел и погребли его под снегом».
Через два года то же самое произошло со всей царской семьей…
«Завещание» Распутина
Арон Симанович (секретарь Распутина), в 1921 году, находясь в эмиграции, опубликовал «Завещание», отданное ему старцем незадолго до смерти. Вот оно:
«Дух Григория Ефимовича Распутина-Новых из села Покровского.
Я пишу и оставляю это письмо в Петербурге. Я предчувствую, что еще до первого января (1917 года) я уйду из жизни. Я хочу Русскому Народу, Папе, Русской Маме, детям и Русской земле наказать, что им предпринять.
Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, русский царь, некого опасаться. Оставайся на троне и царствуй. И ты, русский царь, не беспокойся о своих детях. Они еще сотни лет будут править Россиею.
Если же меня убьют бояре и дворяне, и они прольют мою кровь, то их руки останутся замаранными моей кровью, и 25 лет они не смогут отмыть своих рук. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев, они будут убивать друг друга и в течение 25 лет не будет в стране дворянства.
Русской земли царь, когда ты услышишь звон колоколов, возвещающий тебе о смерти Григория, то знай, если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, то есть детей и родных, не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ.
Я ухожу и чувствую в себе Божеское указание сказать русскому царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен подумать, все учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о твоем спасении и сказать своим родным, что я заплатил моей жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоем избранном роде».
ДВА ПОСЛЕДНИХ МЕСЯЦА 304-ЛЕТНЕЙ ИСТОРИИ
Печальный конец 1916 года
Феликс Юсупов и Дмитрий Павлович недолго находились под домашним арестом; царь приказал до окончания следствия первому из них жить в имении «Ракитное» в Курской губернии, а второму – отправляться в Персию, где находился русский экспедиционный корпус. Однако решение относительно Дмитрия было оспорено многими родственниками царя. Мария Федоровна, четыре «Михайловича» и три «Владимировича» считали пребывание в Персии молодого и слабого здоровьем Дмитрия «равносильным его гибели» и просили заменить это наказание ссылкой в подмосковное Ильинское, где ныне находится элитный санаторий.
Царь, прочитав письмо, наложил резолюцию: «Никому не дано право заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан.
Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай».
Серьезных выводов не сделал никто – ни царь, ни великие князья. Полагая, что все дело в людях, Николай II за четыре дня до нового 1917 года сменил премьер-министра, назначив на место А. Ф. Трепова тихого и покорного монаршей воле старика Н. Д. Голицына, занимавшего перед тем пост председателя Комиссии по оказанию помощи русским военнопленным. Перед Голицыным царь поставил две задачи: улучшить продовольственное положение страны и наладить работу транспорта.
Задачи были поставлены верно, да не было сил их решить. И начавшийся через два месяца в столице голод привел к бунту, переросшему затем в Февральскую революцию.
1917-й год Николай и Александра встретили на молитве в церкви. 31 декабря Николай записал в дневнике: «В шесть часов поехали ко всенощной. Вечером занимался. Без десяти минут полночь пошли к молебну. Горячо помолились, чтобы Господь умилостивился над Россией».
После этих слов Николай нарисовал на странице крест.
Канун Февральской революции
Новый год словно перенял у старого эстафету несчастий: болела Александра Федоровна, болел Алексей, злоба и раздражение поселились в великокняжеских семьях, из рук вон плохо работал новый Кабинет министров, продовольственные пайки становились все более легкими, роптала армия и, несмотря на войну, требовавшую оружия, боеприпасов и продовольствия, нарастала волна забастовок, которые ослабляли армию, недополучавшую от промышленности всего необходимого.
В день двенадцатой годовщины Кровавого воскресенья, 9 января 1917 г., по всей России прошли демонстрации и политические стачки. Только в Петрограде бастовало около 150 тысяч человек.
Оставив дома больных корью Ольгу и Алексея, да и сам сильно простуженный, Николай II, отстояв 22 февраля с императрицей службу в церкви Знамения, в 2 часа дня уехал в Ставку.
Письма жены и сына Николаю II
Николай еще ехал в Ставку, а вслед ему уже летели два письма: одно – от жены, другое – от сына. «Мой драгоценный, – писала Александра Федоровна, – с тоской и глубокой тревогой я отпустила тебя одного без нашего милого нежного Беби. Какое ужасное время мы теперь переживаем! Еще тяжелее переносить его в разлуке – нельзя приласкать тебя, когда ты выглядишь таким усталым и измученным. Бог послал тебе воистину страшно тяжелый крест, мне так страстно хотелось бы помочь тебе нести это бремя! Ты мужественен и терпелив, я всей душей чувствую и страдаю с тобой, гораздо больше, чем могу выразить словами. Что я могу сделать? Только молиться и молиться! Наш дорогой Друг только в ином мире тоже молится за тебя – так Он еще ближе к нам. Но все же, как хочется, я верю, и ниспошлет великую награду за все, что ты терпишь. Но как долго еще ждать…
О, Боже, как я тебя люблю! Все больше и больше, глубоко, как море, с безмерной нежностью. Спи спокойно, не кашляй, пусть перемена воздуха поможет тебе со всем справиться. Да хранят тебя светлые ангелы. Христос да будет с тобой, и Пречистая Дева да не оставит тебя… Вся наша горячая, пылкая любовь окружает тебя, мой муженек, мой единственный, мое все, свет моей жизни, сокровище, посланное мне всемогущим Богом! Чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, нежно прижатые к твоим – вечно вместе, всегда неразлучны. Прощай, любовь моя, возвращайся скорее к своему старому Солнышку».
А заболевший корью, с первыми признаками нового приступа гемофилии, Алексей послал отцу такое письмо: «Дорогой мой, милый папа! Приезжай скорее. Спи хорошо. Не скучай. Пишу тебе самостоятельно. Надеюсь, что кори у нас не будет и я скоро встану. Целую 10000000 раз. Будь Богом храним! А. Романов».
Однако надежды цесаревича не сбылись. Одна за другой заболели все его сестры и даже ухаживавшая за ними Вырубова. В их комнатах с занавешенными окнами от одной кровати к другой ходила одетая в платье сестры милосердия, заплаканная императрица. Она почти не спала и все время молилась.
