Владимир Муравьев - Истории московских улиц
Мальков, руководивший в Петрограде охраной Смольного, обеспечивал безопасность переезда Совнаркома и должен был организовать охрану В.И.Ленина и других членов правительства в Москве.
"Вот и Москва! - пишет Мальков. - Какая-то она, первопрестольная, ставшая ныне столицей первого в мире государства рабочих и крестьян?
В Москве я никогда ранее не бывал и ко всему присматривался с особым интересом. Надо признаться, первое впечатление было не из благоприятных. После Петрограда Москва показалась мне какой-то уж очень провинциальной, запущенной. Узкие, кривые, грязные, покрытые щербатым булыжником улицы невыгодно отличались от просторных, прямых, как стрела, проспектов Питера, одетых в брусчатку и торец. Дома были облезлые, обшарпанные. Там и здесь на стенах сохранились следы октябрь-ских пуль и снарядов. Даже в центре города, уж не говоря об окраинах, высокие пяти-, шестиэтажные каменные здания перемежались убогими деревянными домишками".
Сразу после переезда правительства в Москву коменданту было, конечно, не до осмотра окраин города, поэтому первое его впечатление о Москве складывалось от центральной части и, более того, небольшого пятачка вокруг Кремля, где надо было разместить руководителей наркоматов и многочисленную армию служащих.
"Против подъезда гостиницы "Националь", где поселились после переезда в Москву Ленин и ряд других товарищей, торчала какая-то часовня, увенчанная здоровенным крестом (часовня святого Александра Невского. - В.М.)... продолжает свое описание Москвы Мальков. - Узкая Тверская от дома генерал-губернатора, занятого теперь Моссоветом, круто сбегала вниз и устремлялась мимо "Националя", Охотного ряда, Лоскутной гостиницы прямо к перегородившей въезд на Красную площадь Иверской часовне. По обеим сторонам часовни, под сводчатыми арками, оставались лишь небольшие проходы, в каждом из которых с трудом могли разминуться две подводы. Возле Иверской постоянно толпились нищие, спекулянты, жулики, стоял неумолчный гул голосов, в воздухе висела густая брань..."
Из этого описания можно было предвидеть, какая судьба и какая "реконструкция" ожидала Москву и, в том числе, Иверскую часовню.
Уже через месяц началось приведение Москвы в вид, соответствующий "столице первого в мире государства рабочих и крестьян": город готовили к празднованию революционного праздника 1 Мая. Эти первые шаги были названы Лениным "монументальной пропагандой". Он предложил осуществить идею итальянского социалиста-утописта ХVII века Томмазо Кампанеллы, описанную в его утопии "Город Солнца". А.В.Луначарский вспоминал, что Ленин излагал ему, как следует воплотить ее в настоящее время.
"Давно уже передо мною носилась эта идея, которую я вам сейчас изложу, - сказал Ленин. - Вы помните, что Кампанелла в своем "Солнечном государстве" говорит о том, что на стенах его фантастического социалистического города нарисованы фрески, которые служат для молодежи наглядным уроком по естествознанию, истории, возбуждают гражданское чувство - словом, участвуют в деле образования, воспитания новых поколений. Мне кажется, что это далеко не наивно и с известным изменением могло бы быть нами усвоено и осуществлено теперь же.
Я назвал бы то, о чем я думаю, монументальной пропагандой... Наш климат вряд ли позволит фрески, о которых мечтал Кампанелла. Вот почему я говорю, главным образом, о скульпторах и поэтах. В разных видных местах на подходящих стенах или на каких-нибудь специальных сооружениях для этого можно было бы разбросать краткие, но выразительные надписи, содержащие наиболее длительные, коренные принципы и лозунги марксизма, такие, может быть, крепко сколоченные формулы, дающие оценку тому или другому великому историческому событию. Пожалуйста, не думайте, что я при этом воображаю себе мрамор, гранит или золотые буквы. Пока мы должны все делать скромно".
14 апреля 1918 года был издан Декрет Совета Народных Комиссаров, подписанный Лениным, Сталиным и Луначарским, "О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг и выработке проектов памятников Российской социалистической республики". В декрете был пункт, касающийся Москвы: "Поручается спешно подготовить декорирование города в день 1 Мая и замену надписей, эмблем, названий улиц, гербов и т.п. новыми, отражающими идеи и чувства революционной трудовой России".
Во исполнение этого декрета к 1 мая 1918 года Воскресенская площадь была переименована в площадь Революции, на стене Городской думы, выходящей на Воскресенский проезд, были водружены красная пятиконечная звезда и доска с "выразительной" марксистской надписью: "Религия есть опиум для народа"; по другую сторону от Иверской часовни, на Историческом музее, поместили деревянную резную мемориальную доску с рельефами звезды, серпа и молота и с текстом: "Уважение к древности есть несомненно один из признаков истинного просвещения".
В ночь на 28 апреля 1918 года Иверская часовня была ограблена, грабители пытались сорвать драгоценный оклад с чудотворной иконы, но им это не удалось. Преступников милиция не нашла.
В 1919 году в связи с закрытием Николо-Перервинского монастыря, к которому была приписана Иверская часовня, монахов, обслуживающих ее и живших в доме бывшего Губернского правления, выселили, и часовня осталась бесхозной. Образовавшаяся Община верующих при часовне заключила договор с Моссоветом и получила право использовать ее "для удовлетворения религиозных нужд".
В 1922 году государственная комиссия по изъятию церковных ценностей изъяла из часовни все более или менее ценные богослужебные предметы: оклады, ризы, сосуды, кресты, украшенные драгоценными камнями, о чем было сообщено в газете "Правда". В том же году Воскресенский проезд был переименован в Исторический в ознаменование, как объясняли, 50-летия основания Исторического музея.
В 1924 году административный отдел Моссовета обсуждал вопрос о сносе часовни и предлагал "ликвидировать ее под видом ремонта Воскресенских ворот, так как в противном случае это вызвало бы массу толков и нежелательное брожение среди верующих". Но тогда на снос не решились, и ликвидация Иверской была отложена до более удобного времени.
Несмотря на агитацию атеистов, почитание Иверской в Москве оставалось по-прежнему широко распространенным. Власти ставили препятствия для вывоза иконы в другие храмы и на частные квартиры. Однако в начале 1920-х годов ее все же носили по городу. Писательница Л.А.Авилова, жившая в одном из арбатских переулков, оказалась свидетельницей такого выноса иконы в город и описала его в своем дневнике:
"10 (23) июля 1921 года.
Принесли Иверскую. Во дворе был расстелен ковер и поставлен столик с чашей и свечами. Ждали Матушку с минуты на минуту с 10 часов вечера... Икона уже была в церкви Власия, и ее уже носили по соседним дворам, и то и дело раздавался крик: "Иверскую несут!"... В десять минут второго (ночи) позвонила Анюта и крикнула мне, что молебен во дворе уже начался... На дворе стояла большая толпа народа, были зажжены свечи, но темную икону все-таки было плохо видно. Лика различить было невозможно. И тем торжественнее и таинственнее было это моление под открытым небом с едва мерцающим светом тоненьких восковых свечей. Сколько вздохов, почти стонов, невнятных шепотов!.. "Матушка! Помоги! Ведь мы погибаем, мы погибаем!" Очень быстро отслужили (молебен), икону понесли. Я вышла проводить за ворота и долго слышала тяжелые шаги в темноте. В окнах уже не было ни одного огня. А икону, говорили, будут носить всю ночь..."
После революции рукописных книг для записи исполненных Иверской просьб в часовне не держали. Но рассказы об этом иногда встречаются в воспоминаниях, давая возможность предполагать, что в действительности таких случаев было немало. Были исцеления от смертельной болезни, поддержка впавших в отчаяние, спасение от самоубийства и помощь в житей-ских, бытовых делах. Об одном подобном случае рассказывается в воспоминаниях Михаила Макарова, случай этот произошел в 1926 году, воспоминания опубликованы в 1996-м.
"Я был безработным в 1926 году, когда в полном расцвете был нэп, пишет Макаров. - Раз в месяц я ходил отмечаться на бирже труда, но каждое такое посещение биржи лишь отягощало мое состояние: на горизонте не было никакой надежды на скорое получение работы... Положение мое становилось просто кошмарным.
Было начало сентября. В подавленном состоянии я сидел однажды дома. Во входную дверь постучали. Я отворил. Передо мной стояла прямая, бодрая старуха. На голове платок, повязанный по-монашески...
Старуха вошла в кухню, положила три поклона с крестным знамением перед иконой, поклонилась мне и сказала:
- Дай мне, молодец, испить воды.
Я почерпнул ковшом воды в кадке и подал старухе. Она опять перекрестилась и, сделав три больших глотка, возвратила мне ковш.
- Что, молодец, тяжело на сердце-то?
Я смутился, не зная, что ответить.
