Александр Пыжиков - Питер - Москва. Схватка за Россию
«боролись с царем Петром и в государстве его великом создавали свое государство, не совсем ему дружественное»[85].
Кстати, именно здесь произошел интересный поворот староверческой мысли, связанный с обоснованием позитивного отношения к торговле и производствам. Ранее у приверженцев древнего благочестия подобные дела не пользовались особым расположением. Теперь же со стороны духовных лидеров староверия коммерция стала признаваться благодатным занятием, если она поддерживала существование единоверцев[86]. Устройство Выговской общины послужило моделью для хозяйственной и управленческой организации старообрядцев по всей стране. Со второй половины XVIII века, то есть когда начал складываться внутренний российский рынок и ослабли гонения, раскол превращается в прогрессирующую экономическую силу в купеческо-крестьянском облике. Уже в 1770-х годах, в правление Екатерины II, происходит легализация староверия посредством оформления его новых крупных центров в Москве и Поволжье. Выйдя из-за границы, из лесов и подполья, старая вера начала заполнять российские просторы, преобразуя их своей хозяйственной деятельностью. Однако экономика, выросшая из раскольничьей религиозной идеологии, не была капиталистической в полном смысле слова. Ее движущая сила и предназначение были связаны не с конкуренцией развивающихся хозяйств, как это происходит и происходило в Европе, а с утверждением солидарных начал, обеспечивающих существование во враждебных условиях.
Эта особенность не осталась незамеченной. В 1780-х годах князь М.М. Щербатов подчеркивал, что все старообрядцы «упражняются в торговле и ремеслах», демонстрируя большую взаимопомощь и «обещая всякую ссуду и воспомоществование от их братьев раскольников; и через сие великое число к себе привлекают»[87]. В первой половине XIX столетия эта особенность старообрядчества уже вызывает у многих серьезные опасения.
Например, у московского митрополита Филарета: он объяснял распространение раскола наличием общественной собственности, которая, будучи его твердою опорой, «скрывается под видом частной»[88]. К тому же раскольничьи наставники, проживающие не где-нибудь, а в столице на Охте (имелся в виду Павел Онуфриев Любопытный), в своих сочинениях открыто «проповедуют демократию и республику»[89]. По убеждению знаменитого архиерея господствовавшей церкви, это доказывает, что раскол стал особой сферой:
«в которой господствует над иерархическим демократическое начало. Обыкновенно несколько самовольно выбранных или самоназванных попечителей или старшин управляют священниками, доходами и делами раскольничьего общества... Сообразно ли с политикою монархической усиливать сие демократическое направление?»
– вопрошал митрополит Филарет[90]. С ним нельзя не согласиться: очевидно, что собственность, которая через механизм выборов наставников и попечителей оказывается принадлежащей не конкретным людям, а общине, не может быть частной. Хотя для внешнего мира и государственной власти она именно такой и представлялась. Внутри же староверческой общности действовало правило: твоя собственность есть собственность твоей веры. Как отмечал один из полицейских чиновников, изучавших раскол:
«Закон этот глубокая тайна только агитаторов (то есть наставников. – А.П.), но она проявляется в завещаниях богачей, отказывающих миллионы агитаторам на милостыни, и в готовности всех сектаторов разделить друг с другом все, если у них одна вера»[91].
Факты подтверждают, что именно таким образом и функционировала раскольничья экономика. Обратимся, например, к знаменитому комплексу старообрядческих монастырей на Большом Иргизе. В финансовом отношении их основание связано с деятельностью волжского купца конца XVIII – начала XIX века В.А. Злобина, который оплачивал значительную часть расходов на их строительство и содержание. Как водится, этот староверческий благодетель взялся словно бы ниоткуда: в молодости трудился пастухом, а выучившись грамоте, стал писарем в одном из селений. Но затем некие старики, убедившись в уме и деловых качествах молодого человека, решили вывести его в люди. У него быстро появляются деньги и общие дела с князем А.А. Вяземским, тогдашним генерал-прокурором, чьи владения простирались вдоль Волги. И за несколько лет В.А. Злобин превратился в миллионера. После 1785 года, когда староверам разрешено было занимать общественные должности, он избирался головой города Волгска. Его связям и знакомствам в Петербурге, в том числе и с министрами, могли позавидовать многие. Но главным делом В.А. Злобина всегда оставался Иргиз. Благодаря его доходам в монастыри лился денежный поток, благодаря его влиянию – выносились нужные административные решения и даровались льготы. Однако славная история злобинской семьи завершилась так же стремительно, как и началась. Сам глава скончался в 1813-м, его сын погиб годом раньше в возрасте тридцати шести лет. А внук, законный наследник громадного состояния, успел вкусить столичной жизни и не пожелал приобщиться к вере своих предков. В результате после смерти жены В.А. Злобина – ревностной староверки, похороненной в одном из иргизских монастырей, состояние семьи незаметно растворилось. Нерадивый внук получил в наследство от знаменитого деда какую-то деревянную чернильницу, несколько книг и поступил на службу в Петербурге – чиновником архива министерства иностранных дел[92].
Принцип «твоя собственность есть собственность твоей веры» прослеживается и в хозяйственном укладе Преображенского кладбища в Москве. В распоряжении исследователей имеются донесения полицейских агентов, расследовавших деятельность московских старообрядцев во второй половине сороковых годов XIX века[93]. Для внешнего мира это было место, где располагались погосты с богадельнями, приютами и больницей. На самом же деле «кладбище» служило финансовой артерией беспоповцев федосеевского согласия. По наблюдениям МВД, касса «кладбища» помещалась в тайниках под комнатами федосеевского наставника С. Козьмина[94]. В них хранились общинные капиталы, направляемые по решению наставников и попечителей на открытие или расширение различных коммерческих дел. Единоверцам предоставлялось право пользоваться ссудами из общинной кассы, причем кредит предусматривался беспроцентный, допускались и безвозвратные займы. Именно благодаря этим средствам образовалось огромное количество торгов и производств[95]. Однако возвратить взятое из кладбищенской казны и стать полноправным хозяином своего дела, то есть попросту откупиться, не представлялось возможным. Был лишь один вариант: отдать предприятие, запущенное на общинные деньги. Как известно, беспоповцы-федосеевцы не признавали брака, а значит, наследственное право не играло здесь роли, что усиливало общинное начало хозяйств. Воспитанниками Преображенского приюта были незаконнорожденные дети богатых купцов из разных регионов страны. Капиталами их отцов в конечном счете распоряжались выборные наставники и попечители Преображенского кладбища[96].
Любопытны и результаты наблюдения полиции за торговыми оборотами купцов Первопрестольной. Оказывается, перед Пасхой, когда рабочих распускали по домам, почти все фабриканты православного исповедания прибегали к займам для необходимых расчетов. Однако купечество из кладбищенских прихожан никогда не нуждалось в деньгах: в их распоряжении была общинная касса[97]. Попытки выяснить хотя бы приблизительные объемы средств, которые циркулировали на Преображенском кладбище, ни к чему не приводили. Как утверждала полиция, немногие, кроме наставников и попечителей, осведомлены о реальном обороте общественных капиталов этого богадельного дома, а исчисление его доходов:
«едва ли может быть когда сделано при всех стараниях лиц, правительством назначаемых наблюдать за кладбищем»[98].
Общинный характер собственности отчетливо просматривается в завещаниях староверов. Независимо от занимаемого положения раскольники с легкостью отдавали имеющиеся у них собственность и капиталы в распоряжение общин, а не законным, с точки зрения правительства, наследникам. Например, богатый купец Ф. Рахманов один миллион рублей отписал монастырю в Белой Кринице и на помощь бедным; другая же часть его капитала оказалась в распоряжении купца-единоверца К.Т. Солдатенкова, предусмотрительно введенного в число душеприказчиков (так было положено начало его богатству); в результате деньги продолжали работать под контролем старообрядцев Белокриницкого согласия, московским центром которых было Рогожское кладбище[99]. Иногда власти опротестовывали передачу собственности и средств, незаконную с точки зрения гражданского законодательства. Так, было признано не имеющим юридической силы завещание московской купчихи Капустиной о передаче дома и земли в пользу Рогожского кладбища после смерти ее мужа и сестры. Это решение вызвало бурную реакцию властей, которые запретили передавать имущество указанному адресату и распорядились отдать его только законным наследникам. Московский военный генерал-губернатор князь Д. Голицын указал по этому поводу:
