Евгений Анисимов - Петр Великий: личность и реформы
Когда операция оказывалась неудачной, Петр с неменьшим знанием дела препарировал труп своего пациента в анатомическом театре, ибо был неплохим патологоанатомом. Примером этого увлечения Петра может служить история коллекции Фридриха Рюйша, находящейся в Кунсткамере и до сих пор вызывающей экзальтированный интерес многих гостей Петербурга.
С этим собранием известного голландского врача и анатома Петр познакомился еще в 1698 году в Амстердаме и неоднократно пытался выведать у мэтра секрет изобретенного им препарирования человеческих органов, при котором они долгое время не теряли натурального вида и цвета. Однако Рюйш соглашался уступить свой секрет вместе со знаменитой коллекцией уродов только за огромную сумму. Лишь в 1717 году Петр сумел за 30 тысяч гульденов приобрести коллекцию и узнать столь важный для него секрет.
Рационализм проявлялся и в том, как Петр относился к переводам необходимых книг. В указе «труждающимся в переводе экономических книг» от 16 сентября 1724 года он писал: «Понеже немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтоб велики казались, чего кроме самого дела и краткого пред всякою вещию разговора, переводить не надлежит, но и вышереченной разговор, чтоб не праздной ради красоты, но для вразумления и наставления о том чтущему был, чего ради о хлебопашестве трактат выправил, вычерня негодное, и для примеру посылаю, дабы по сему книги перевожены были без лишних разказоф, которые время только тратят и у чтущих охоту отъемлют». Образцом рационалистического подхода Петра может служить, конечно, исправленный его рукой алфавит, из которого выброшено все, что казалось Петру затрудняющим письмо, что устарело или было несовершенно.
Искусство Петр оценивал тоже с позиций технократа. Произведения искусства должны были, по мысли царя, служить либо украшением, либо символом, наглядным пособием, дающим людям знания или назидательные примеры для их морального совершенствования. В остальных случаях Петр проявлял полное равнодушие к художественным сокровищам Парижа, Дрездена, Вены, Лондона. Пожалуй, лишь фейерверки и всевозможные «огненные потехи» были подлинной эстетической страстью Петра, возможно, в них он находил редкое сочетание прекрасного с полезным. Может быть, следует поверить автору известных «Анекдотов о Петре Великом» Я. Штеллину, передававшему со слов прусского посланника Мардефельда о том, как, взирая на фейерверк, Петр сказал прусскому посланнику: «Мне нужно увеселительным огнем приучать мой народ к огню в сражении. Я опытом узнал, что тот и в сражении меньше боится огня, кто больше привык к увеселительным огням».
Согласно другому рассказу, Петр мечтал о таком устройстве Летнего сада, чтобы гуляющие «находили в нем что-нибудь поучительное». С этой целью были оборудованы фонтаны с фигурами – персонажами Эзоповых басен, а подле каждого фонтана поставили «столб с белою жестью, на которой четким русским письмом написана была каждая баснь с толкованием». Не в продолжение ли этой традиции рядом с каждой скульптурой Летнего сада укреплены таблички с пояснениями, а столь любимый детьми памятник Крылову стоит именно здесь, где некогда петровские современники разглядывали фонтаны на мотивы басен великого предшественника русского баснописца?
В литературе не раз ставился вопрос о том, был ли Петр религиозен. И большинство исследователей не пришли к определенному ответу – столь противоречивым является дошедший до нас исторический материал. Действительно, с одной стороны, мы видим: несомненная веротерпимость (исключая традиционное негативное отношение к евреям, исповедующим иудаизм), дружба с различными иноверцами, интерес к мировым религиям, естественнонаучным проблемам, отказ от ритуальных норм древнерусского «благочестия» как важнейшей черты самодержца, крайне отрицательное отношение к суевериям, корыстолюбию церковников, презрение к монашеству как форме существования, кощунственное шутовство Всепьянейшего собора и, наконец, самое важное – реформа церкви, приведшая к ее окончательному подчинению власти государства. Все это создало Петру устойчивую в широких массах народа репутацию «табашного безбожника», «антихриста», имя которого с проклятием поминалось многими поколениями старообрядцев. Достойна примечания история с недавним обнаружением в таежной глухомани Сибири поселения старообрядцев Лыковых, помнивших и повторявших из всей истории имена только двух своих заклятых врагов – Никона и Петра, о которых они говорили так, как будто те не умерли два с половиной – три столетия тому назад, а были их современниками.
С другой стороны, читая тысячи писем Петра, отчетливо видишь, что имя Божие в них – не дань традициям или привычке, бытующей и сейчас среди атеистов («слава богу», «дай бог…» и т. д.), но свидетельство несомненного религиозного чувства. Разумеется, при этом я заведомо отбрасываю слова, формулировки, ритуальные выражения, употребляемые исключительно в пропагандистских, политических целях. Важнее другое. Антицерковная политика Петра никогда не становилась антирелигиозной, а в церковной же его политике нет ни малейшей тенденции к протестантизму. Нельзя не заметить и полной пассивности и уклончивости Петра, когда деятели католицизма предлагали ему реализовать старую идею Флорентийской унии об объединении церквей. То же предлагали и протестантские епископы. Они знали, что делали, ибо в принципе это вполне отвечало идеям царя о скорейшем и теснейшем сближении России с Западом. При всей склонности Петра к шутовству на религиозной почве он отнюдь не пренебрегал обязанностями православного христианина. Примечательна и запись в его блокноте, которая фиксирует один из аргументов спора (возможно, мысленного) царя с атеистами: «Против отеистов. Буде мнят, законы смышленные, то для чего животное одно другое ест, и мы. На что такое бедство им зделано». Речь здесь, по-видимому, идет о тезисе, утверждающем разумное начало природы.
Согласно этому тезису, ее виды возникали в соответствии с внутренними, присущими самой природе рациональными законами, не имеющими ничего общего с божественными законами. Аргументом против этого широко распространенного рационалистического тезиса, полагает Петр, является несовместимость разумности («смышлености», по терминологии царя) природы с царящей в ней жестокой борьбой за выживание, которая, по мысли Петра, разрушает внебожественную гармонию природы. Именно эта мысль и служит для него веским доказательством неправоты атеистов, отрицающих Бога – творца и повелителя природы, который в концепции Петра выступает грозным Яхве-деспотом, по образу и подобию которого, возможно, мыслил себя царь.
Думаю, что в целом у царя не было сложностей с Богом. Он исходил из ряда принципов, которые примиряли его веру с разумом. Он считал, что нет смысла морить солдат в походах и не давать им мяса во время поста – им нужны силы для победы России, а значит, и православия. Известно, как подозрительно относился Петр к различного рода чудесам, мощам. Сохранился указ Синоду от 1 января 1723 года о том, чтобы «серебряный с изображением образа мученика Христофора ковчег, о котором его величеству Синодом докладовано, перелить в какой пристойно церковный сосуд, а содержавшуюся во оном под именем мощей слоновую кость положить в синодальную куншт-камору и написать на оную трактат с таким объявлением, как наперед сего когда от духовных инквизиций не было, употреблялись сицевым (таким. – Е. А.) и сим подобныя суперетиции (подделки. – Е. А.), который и от приходящих в Россию греков производимы и привозимы были, что ныне уже синодальным тщением истребляются».
Нетрудно представить себе петровские «сентенции» церковникам, хранившим слоновую кость вместо мощей святого. Примечательна и история с экскурсией Петра в музей Лютера в Виттенберге. Осмотрев место захоронения великого реформатора и его библиотеку, Петр с сопровождающими «были в его палате, где он жил и за печатью на стене в той палате указывали капли чернил, и сказывали, что, когда он, сидя в той палате, писал и в то время пришел к нему диавол, тогда будто он в диавола бросил чернильницу, и те чернила будто тут на стене доныне остались, которыя сам государь смотрел и нашел, что оныя чернильныя бразки новы и сыроваты; потом просили тамошние духовные люди, дабы государь подписал в той палате что-нибудь своею рукою на память своего бытия и по тому их прошению государь подписал мелом сие: чернила новыя и совершенно сие неправда».
Но, говоря о подобных, довольно характерных для Петра проявлениях рационализма, не следует впадать в крайность, преподносить их как свидетельство его атеизма. Примечателен и не лишен правдоподобия рассказ Нартова о посещении новгородского собора Святой Софии Петром и Яковом Брюсом – известным книжником, точнее, чернокнижником, алхимиком, о чьем безверии и связи с дьяволом говорили многие современники. Стоя с царем возле рак святых, Брюс рассказывал Петру о причинах нетленности лежащих в них тел. Нартов пишет: «Но как Брюс относил сие к климату, к свойству земли, в которой прежде погребены были, к бальзамированию телес и к воздержанной жизни, и сухоядению или пощению (от слова „пост“. – Е. А.), то Петр Великий, приступя, наконец, к мощам святого Никиты, архиепископа Новгородского, открыл их, поднял их из раки, посадил, развел руки, паки сложив их, положил, потом спросил: „Что скажешь теперь, Яков Данилович? От чего сие происходит, что сгибы костей так движутся, яко бы у живого, и не разрушаются, и что вид лица, аки бы недавно скончавшегося?“ Граф Брюс, увидя чудо сие, весьма дивился и в изумлении отвечал: „Не знаю сего, а ведаю то, что Бог всемогущ и премудр“».
