Мариан Белицкий - Шумеры. Забытый мир
Что же нашли учёные в этом тексте, кроме самого факта существования у шумеров жанра элегии?
Погребальные песни Лудингирры добавляют много нового к нашим представлениям о верованиях шумеров, о потустороннем мире и его законах. Здесь мы впервые находим сообщение о том, что бог солнца Уту вовсе не отдыхает после захода, не засыпает в своём небесном дворце, а совершает путешествие по преисподней: освещает её мрак своим сиянием и принимает участие в суде над умершими.
Уту, великий владыка (?) ада,когда превратит тёмные места в светлые,будет судить тебя [благожелательно], —
говорит Лудингирра своему умершему отцу. Маловероятно, что это лишь поэтическая метафора. Речь идёт о божестве такого высокого ранга, что едва ли возможно подозревать поэта в неточности, скорее всего здесь отражено верование, ранее неизвестное науке.
С другой стороны, мы узнаём, что и бог луны Нанна (имя отца Лудингирры в современной транскрипции пишется так же, как имя бога луны) проводил «день сна» — по–видимому, двадцать восьмой или двадцать девятый день лунного месяца — в подземном царстве, где он «решал судьбы» умерших. Эти две, на первый взгляд незначительные детали вызывают необходимость очередной раз пересмотреть наши представления о системе верований шумеров. Вот почему так трудно построить логически стройную и окончательную концепцию религии шумеров, их космогонии и представлений о роли и функциях отдельных божеств. Да, нелегко исследователям, пытающимся по крохам восстановить древнюю, забытую цивилизацию.
До сих пор нам казалось, что изображённая в мифах преисподняя, где бродят тени без пищи и питья, отражает общешумерское представление о подземном царстве. Между тем в элегии на смерть Ур–Намму режут волов и овец, а это может означать только одно: кто–то будет их есть. Но только ли богам подземного царства предназначены эти дары? Нет. Из песен Лудингирры мы узнаём, что в царстве Эрешкигаль, Нергаля, Намтара и др. можно встретить «едящих хлеб героев», что там есть «пьющие» («пусть пьющие [утолят?] твою жажду своей (?) свежей водой»). Может быть, это лишь благое пожелание любящего сына своему отцу? А может быть, в какой–то момент истории жрецы решили немного смягчить ужасную жизнь в преисподней, чтобы оставить людям хоть каплю надежды на лучшую долю для их теней в «стране, откуда нет возврата»? Ведь уходили из жизни при разных обстоятельствах. Гибли при защите своей страны, в войнах за того или иного правителя. Необходимо было считаться с настроениями людей и соответствующим образом модифицировать концепции загробной «жизни», особенно когда происходили бурные события, нёсшие смерть и разрушения.
На такие размышления наводят концовки обеих элегий Лудингирры. Молитвы, завершающие обе песни, заставляют думать, что участь умерших не была столь ужасной, как это представляется на основании древнейших эпических поэм и мифов, посвящённых богам. Судя по молитвам из песен Лудингирры, можно было просить богов подземного царства, чтобы они молились за умерших, просить бога–покровителя умершего помочь при определении «судьбы тени». Не забывали и о живых. Молились за их успехи. А может быть, тень умершего не просто бродила по преисподней, но и хлопотала перед богами о здоровье и благополучии оставшихся в живых членов семьи?
Чуть ли не каждое слово, прочитанное на шумерской табличке, рождает новые проблемы, заставляет пересматривать существующие концепции и строить новые гипотезы. Вместе с тем каждое слово помогает созданию более полного представления о культуре и «философии» шумеров, постепенно, шаг за шагом приближает нас к тому моменту, когда наконец можно будет воссоздать полную картину древнейшей цивилизации человечества, оказавшей такое огромное влияние на все последующие.
В погоне за бессмертием
Страх смерти, боязнь неизбежного перехода в «страну, откуда нет возврата», где, как рассказал Гильгамешу дух Энкиду, тень умершего, о которой некому позаботиться, «из горшков объедки, хлебные крошки, что на улице брошены, ест», — всё это рождало не только смирение и покорность, но и протест, тоску об иной, лучшей и более достойной человека участи. Шумеры понимали, что вечная жизнь, являющаяся уделом одних только богов, недостижима для простых смертных, и всё же мечтали о бессмертии. Эта мечта, кощунственная и святотатственная, тем не менее чётко и смело сформулированная, увековечена в ряде произведений шумерской литературы. Одно из них — миф о потопе, повествующий, в частности, о Зиусудре, которому боги даровали бессмертие. О вечной жизни мечтал любимый герой шумерских поэтов — избранник богов Гильгамеш. Хотя обнаруженные до настоящего времени шумерские литературные произведения, героем которых является этот легендарный правитель Урука, не содержат всех тем и сюжетных линии вавилонского «Эпоса о Гильгамеше», учёные убеждены, что основные мотивы этого эпоса, записанного на аккадском языке уже после падения Шумера, восходят к древнейшим мифам. Большая часть сказаний о Гильгамеше зародилась в Шумере. Поэтому мы, несмотря на отсутствие идентичного шумерского текста, приведём те фрагменты из аккадского эпоса, в которых нашла выражение тоска Гильгамеша о бессмертии.
Когда умер верный друг и слуга Гильгамеша храбрый Энкиду, правителем Урука овладела глубокая скорбь:
Младший брат мой, гонитель онагров горных,пантер пустыни. С кем мы все побеждали, поднимались в горы!Что за сон теперь овладел тобою…Стал ты тёмен и меня не слышишь!
(Пер. И. М. Дьяконова)Печаль и тоска не дают Гильгамешу покоя, и он решает отправиться в далёкое путешествие через неприступные горы и «воды смерти», чтобы дойти до того места, где находится Ут–напиштим (аккадский Зиусудра). Этот правитель Шуруппака, которого боги одарили бессмертием, может помочь Гильгамешу, он может открыть ему тайну вечной жизни. Гордый и бесстрашный герой преодолевает горы и широкие долины, сражается с дикими зверями, страдает от голода и жажды. И вот, вконец измученный, он достигает «первозданного моря», переплывает «воды смерти» и предстаёт перед Ут–напиштимом. Своим видом он совсем не похож на героя: исхудавший, изнурённый, одетый в звериные шкуры, грязный, с падающими на плечи спутанными волосами и растрёпанной бородой, он напоминает жалкого нищего.
Всё то время, пока шёл к Ут–напиштиму, Гильгамеш размышлял о бессмертии. Пересекая равнину, он восклицал: «И сам я не так ли умру, как Энкиду?». Он не поверил словам бога: «Гильгамеш, куда ты стремишься? Жизни, что ищешь, не найдёшь ты». Несмотря ни на что, надежда поддерживает его, он не может смириться:
Как же смолчу я, как успокоюсь?Друг мой любимый стал землёю!Энкиду, друг мой любимый, стал землёю!Так же как он, и я не лягу ль,Чтоб не встать во веки веков?
(Пер. И. М. Дьяконова)И вот Гильгамеш предстал перед Ут–напиштимом. Ут–напиштим рассказал ему о потопе и о том, как боги даровали ему бессмертие. Но сделать то же для Гильгамеша едва ли согласится кто–нибудь из богов. И тогда герой из Урука понял, что для него нет надежды. Однако случилось так, что за Гильгамеша вступилась жена Ут–напиштима. Поддавшись её уговорам и просьбам, Ут–напиштим рассказал герою о том, где и как можно достать со дна морской пучины «растение жизни». И Гильгамеш отправляется за «травой жизни». Он ныряет глубоко в морскую пучину и достаёт чудесное растение. И всё же решение богов непреложно: никто из смертных не будет жить вечно. Напрасно радовался Гильгамеш на обратном пути в Урук: боги следили за ним и в тот момент, когда он купался в маленькой речке, подосланная ими змея схватила «траву жизни».
Таков ли был смысл шумерской версии этого мифа, мы не знаем. Хотя известно, что и в шумерских эпических поэмах о Гильгамеше нередко рассказывалось о страхе героя перед смертью и о его мечте стать бессмертным. Эти мотивы звучат как в мифе «Гильгамеш, анкиду и подземное царство», в котором владыка Урука с тревогой расспрашивает об «образе жизни» теней в Куре, так и в легенде, названной исследователями «Гильгамеш и Страна живых».
Эпическая поэма «Гильгамеш и Страна живых» сразу обратила на себя внимание учёных как своими художественными достоинствами, так и основной идеей. Герой этой поэмы мечтает о бессмертии, но, поскольку не может достичь вечной жизни, он хочет по крайней мере прославить и обессмертить своё имя. На основании более десятка табличек и обломков, обнаруженных при раскопках в Ниппуре и Кише, исследователи шаг за шагом реконструировали два варианта этого эпоса. Опубликованный в 1947 г. Крамером перевод не был полным. Недоставало множества фрагментов, многие куски оставались неясными. Удалось восстановить всего около 175 строк так называемого варианта «А», более полного. Вариант «В» использовался для сопоставлений и дополнений. Материалы, полученные в последние годы, дали возможность расширить вариант «А» до 200 строк и дополнить фрагментарный вариант «В». Сравнение обоих вариантов показало, что они имеют тождественную фабулу, рассказывают об одних и тех же событиях и немного различаются лишь общим настроением, последовательностью событий и детальностью их описания. В целом можно сказать, что наука сейчас располагает полным текстом этого эпоса, хотя работу над его переводом нельзя считать завершённой. Ведь трудности, с которыми сталкивается шумеролог, взявшийся за перевод и интерпретацию текста с языка, забытого несколько тысяч лет назад, огромны. Новейшая, опирающаяся на новые материалы интерпретация Крамера продолжает оставаться, как подчёркивает сам её автор, лишь очередной попыткой осмысления содержания этого произведения.
