Дмитрий Хмельницкий - Нацистская пропаганда против СССР. Материалы и комментарии. 1939-1945
Начальник пункта. Таковы не только чекисты-надзиратели, но и вся слоновская администрация. Есть в СЛОНе некто Петр Головкин. Одно время он занимал должность начальника пересыльного Кемьского пункта, потом был помощником начальника тогдашнего 1-го отделения СЛОНа (теперь 4-е отделение на острове Соловки); в настоящее время он исполняет обязанности начальника Мурманского отдельного пункта, входящего в состав 3-го отделения СЛОНа. До службы в СЛОНе Головкин работал в комендатуре Лубянки. В период моего знакомства с ним он был душевно ненормальным и вдобавок алкоголиком. Не проходило дня, когда бы Головкин не был вдрызг пьян. Как он «правит» сейчас в Мурманске, я не знаю; но как он правил в Соловках, когда был там помощником начальника 1-го отделения, об этом могу кое-что рассказать.
Напившись пьяным, он любил делать «обход рот». Если, бывало, командир роты не скомандует так, чтобы «в окнах стекла дребезжали» – РРРРОТТА, СМИРРРНО-ООО! – беда! Такого командира роты Головкин снимал с занимаемой им должности и отправлял работать в лес. Если ему на глаза попадался какой-нибудь каэр – беда этому каэру.
Однажды, получив за ежедневное пьянство от комячейки выговор, Головкин приказал своему вестовому из «стукачей»: «Как только я напьюсь пьяным – вяжи меня, тебе за это ничего не будет». Верный вестовой исполнил это приказание своего хозяина, но на другой же день Головкин посадил его на 30 суток в карцер, а потом приказал отправить на штрафную лесозаготовительную командировку.
Начальник ИСО. Вот еще высокий администратор СЛОНа – начальник ИСО Борисов. Он жил в четырех километрах от Соловецкого кремля, в так называемом «биосаду». Ежедневно отдел труда посылал Борисову на квартиру трех заключенных из 13-й роты для пилки и колки дров. На этих дровах прислуга Борисова, тоже из заключенных, варила ему обед, топила печи в четырех комфортабельно обставленных комнатах его квартиры и нагревала ванну, которую Борисов принимал ежедневно. Вставая утром, Борисов садился за богатый стол, завтракал, то и дело опрокидывая в рот рюмки коньяку высшего сорта; потом садился в шикарные сани, и кучер из заключенных мчал его на лучших слоновских лошадях в Управление.
Однажды утром он приехал очень расстроенный. Как сейчас помню, влетает он, уже пьяный, в одну из комнат, где работали сотрудники ИСО, и заплетающимся языком говорит: «Сегодня утром прислуга мне сказала, что шакалы-дровосеки, пока носили в кухню дрова, украли целое кило сала и буханку хлеба. Залкинд! Сейчас же арестовать шакалов 13-й роты и рассадить в карцер, в глиномялку и в следизолятор! Выяснить, кто украл, и доложить мне!»
Всегда ревностный работник ИСО Залкинд арестовал из 13-й роты 60 человек и начал выяснять, кто украл сало и хлеб. Никто не сознался и не выдал другого. Тогда все 60 человек были отправлены в сопровождении конного конвоя на командировку «Овсянка», за 20 километров, где они, по предписанию Борисова, немедленно по прибытии должны были выполнить полуторного размера урок и сейчас же вернуться обратно. Конвоировавшие их конные чекисты рассказывали, помню, в ИСО, что они полдороги гнали «шакалов» бегом; что сейчас же по приходе на «Овсянку» их поставили на работу и целые сутки безвыходно продержали в лесу, пока те не выполнили заданный урок; что потом, немедленно после работы и опять бегом, гнали с «Овсянки» обратно в кремль. В кремле их снова принялись допрашивать. Но и этим допросом Залкинд не мог выяснить виновных. Тогда все 60 человек, сейчас же после допроса, опять были отправлены на «Овсянку». Оттуда они уже не вернулись.
Начальник лагерей. В заключение – о главном лице СЛОНа, – о бывшем начальнике лагерей Эйхмонсе. Был я с ним однажды в гончарной мастерской. Эйхмонс, как обычно, был в пьяном состоянии. Взял, помню, он в руки глиняный кувшин, надел его на руку и спрашивает одного из рабочих, – поляка:
– Как это называется?
– Кувшин, гражданин начальник, – а сам трясется как осиновый лист: боится попасть в карцер или на лесозаготовительные работы.
– Заведующий! Снять эту сволочь с работы в мастерской и передать в отдел труда в мое распоряжение. Направить его на «Овсянку». – А сам так хватил этого человека кувшином по голове, что кувшин разлетелся вдребезги и один из осколков попал по голове и мне. Что было с этим человеком на «Овсянке» – не знаю. Родители его живут в Польше, в городе Львове, где они имеют колбасный завод.
Примерно в двух километрах от монастырского кремля на острове построен механический кирпичный завод. Строили его «заключенные по заказу» инженер Холодный и техник-механик Дмитрак Владислав Васильевич. На завод приехал однажды Эйхмонс – посмотреть, как идут работы. Я в это время тоже случайно был на заводе. Когда Эйхмонс подъехал к заводу, одна семнадцатилетняя заключенная как раз просила Дмитрака назначить ее на какую-нибудь другую работу ввиду того, что она имела одну ногу короче другой, была низкого роста и не могла стоять у резательного станка, где ее заставили работать. Пьяный Эйхмонс, услышав просьбу калеки-девушки, приказал немедленно отправить ее в карцер, для направления затем на шесть месяцев в женский штрафной изолятор на Заячьих островах, в пяти километрах от острова Соловки. Оттуда она много раз писала просьбы о помиловании, но Эйхмонс всякий раз отклонял их.
Пособники. Когда слоновский саморуб отрубает себе пальцы и кисти рук или ступню, он делает это потому, что надеется спасти свою жизнь. Он ошибается в своем расчете и обычно гибнет ускоренно, но движется он именно этим – он борется за жизнь. Другие заключенные строят свои расчеты более правильно, прибегают к иным средствам, но руководятся в конце концов тем же глубочайшим и сильнейшим для всего живого стимулом – борьбой за жизнь. Условия, которые созданы коммунистами в России, так страшны, что и средства самоспасения оказываются, как правило, тоже страшными. Общая жизнь в России под чекистским режимом на воле рождает предателей, а та же жизнь в СЛОНе выдвигает среди заключенных «пособников» для чекистов из ОГПУ и Управления СЛОНа всех этих «стукачей» (доносчиков), десятников, нарядчиков, производителей работ и всех вообще «строителей», вплоть до того врача, который с болью сердца и нервным покусыванием губ ставит на Поповом острове при «врачебном осмотре» вновь прибывших в четвертую категорию по трудоспособности людей, заведомо неспособных к физической работе. Все они «и рады бы помочь, но...». Им всем остается помогать ОГПУ и СЛОНу физически уничтожать врагов коммунизма, превращая их в экспортный лес, или... «загнуться» самим. Вероятно, никогда в истории человечества эта борьба за жизнь не принимала таких ужасных форм, как в нынешней России, и в особенности в СЛОНе. Приведу несколько примеров из жизни трех лиц, заключенных в СЛОНе.
Героем первого является инженер-электрик Семен Осипович Пинскер. Он был прислан на остров Соловки незадолго до закрытия навигации 1928 года. К его делу для начальства лагерей было приложено предписание: содержать исключительно на тяжелых физических работах. При этом же деле имелась справка от врачебной комиссии, отнесшей Пинскера во 2-ю категорию по трудоспособности – он был инвалид. С Пинскером я находился в близких отношениях и видел сам, что он на самом деле инвалид: это был 55-летний, уже дряхлый старичок. Однако это не избавило Пинскера от обязанности принимать лекарства по рецепту ОГПУ; его действительно поставили на тяжелые физические работы...
За что он заслужил такую немилость у петроградского ОГПУ – не знаю. Перед арестом он служил в одной петроградской частной конторе по патентным делам в качестве консультанта по техническим вопросам и переводчика с английского языка на русский. Петроградское ОГПУ решило ликвидировать эту контору как «экономически вредительскую». Владелец конторы (фамилию его я, к сожалению, забыл) и несколько человек служащих конторы были расстреляны, а Пинскер вместе с оставшимися в живых были сосланы в СЛОН. Срок наказания у Пинскера был десятилетний, а статья предусматривала «экономическую контрреволюцию»; последняя выражалась, очевидно, в том, что Пинскер служил в конторе, имевшей связь с заграничными техническими кругами.
ИСО СЛОНа, проводя в жизнь директиву петроградского ОГПУ, прописало Пинскеру и свой собственный рецепт, на основании имеющейся у него общей директивы своей матери Лубянки: за то, что Пинскер на предложение слоновского эксплуатационно-производственно-коммерческого отдела отказался по болезни работать на «электропредприятиях» СЛОНа, его с Попова острова срочно направили на остров Соловки и поместили в смраднейшую 13-ю карантинную роту. А потом, когда он там изголодался, набрался вшей, изнервничался, когда его командир роты, психически больной чекист Чернявский, тысячу раз «обложил» невероятной бранью и не раз «дал в морду», Пинскера перевели в так называемую 14-ю «запретную» роту. Здесь, кроме всего того, что он терпел в 13-й роте, Пинскер еще должен был ходить в уборную под наблюдением конвоира-дневального. А это было непросто: Пинскер должен был спуститься по узенькой и темной лестнице со второго этажа 14-й роты, стать в очередь и ждать от нескольких минут до часа своего срока; дальше он должен был опять спускаться по длинной каменной лестнице во двор кремля, пройти сто метров до вонючей «центроуборной», оправляться на глазах дневального-конвоира и выслушивать от него площадную брань, которой он понукал его оправляться «пулей»... Пинскер должен был жить на 300 граммах черного сырого хлеба, получать из грязного ушата горячую воду, в которой варилось пшено, и стоять за получением этого «обеда» в длинной-предлинной очереди грязных, вшивых, полуголых, а то и совершенно голых заключенных – стоять, может быть, пятьсотпятидесятым в очереди (в 14-й роте в то время было 550 человек заключенных-«запретников»).
