Нина Молева - Дворянские гнезда
Восемнадцатилетний Варламов становится в Брюсселе учителем певчих великой княгини и, главное, получает возможность концертировать сам. Он выступает в местных залах как певец и как гитарист. Среди многочисленных восторженных рецензий в брюссельских газетах были и такие строки: «Чистота и беглость игры его на мелодическом инструменте, для многих слушателей неизвестном, возбудили громкие и продолжительные рукоплескания». Во Франции подлинной сенсацией становится исполнение Варламовым вариаций для скрипки Роде в переложении для гитары русского музыканта Андрея Сихры. Варламов становится настоящей знаменитостью.
У него мягкий характер и натура романтика. Он бесконечно расположен к людям и убежден в их доброжелательности. Эти черты вызывают безусловную симпатию у великой княгини, будущей королевы Нидерландов, которая сама отличается скромностью, добротой и овеяна романтическим ореолом. Но даже Варламов со временем признается в безрассудстве своего брака. В 1824 году он ведет под венец Анну Шматкову. Дочь придворного камердинера должна стать его музой, но в действительности закрывает мягкосердечному мужу путь к каким бы то ни было европейским успехам. Молодая супруга сварлива, неуживчива, ждет от музыканта больших заработков и – что много хуже – отличается легкомысленным поведением. Варламовым приходится покинуть двор принца Оранского и вернуться в Петербург.
Вынужденное возвращение не сулило ничего хорошего. Варламов с трудом устраивается преподавателем пения в Петербургской театральной школе, обучает певчих Преображенского и Семеновского полков. Бортнянского уже нет в живых, и путь для его любимца в придворную капеллу закрыт. Между тем рождаются один за другим дети, жена не изменяет легкомысленного поведения. У нее появляются признаки тяжелейшего недуга – тяги к вину. И как бы много воспоминаний ни было связано с Петербургом, Варламов понимал: отъезд в Москву – единственная надежда на спасение.
Конечно, он знал старую столицу давно и хорошо. Знал Большой и Малый театры – так называемую казенную императорскую сцену. Знал даже дом, в котором ему предстояло жить. Москвичи еще не пользовались нумерацией. Извозчику достаточно было сказать: «На Арбат, к Кокошкину, что на бульваре». Последнее не слишком обычное уточнение объяснялось тем, что бывший директор московской казенной сцены Федор Федорович Кокошкин, совмещавший государственную службу с театральными переводами и режиссурой, слыл самым восторженным театралом. Его родовой дом находился на Воздвиженке (№ 11). Вступив в новую, связанную с театром должность, он поспешил приобрести второе домовладение прямо через улицу (Никитский бульвар, 6).
Соловьиный дом – это название родилось очень рано, но настоящие театралы предпочитали ему иное название – «кокошкинская академия». Когда-то построенный князьями Шаховскими, позднее принадлежавший чете Голицыных Соловьиный дом чудом уцелел в пожаре 1812 года. Широкие ворота с Калашного переулка вели во двор, полный казенных театральных и частных карет. От большого дома крылья флигелей полукругом смыкались у погоста церкви Бориса и Глеба. Гудели колокола соседнего Крестовоздвиженского монастыря. Плыли звоны кремлевских соборов. Толпа на Арбатской площади торговала, разбирала воду из большого фонтана, вечерами спешила в Итальянскую оперу, растекалась по бульварам с еще не до конца отстроенными особняками, вновь посаженными садами. Было шумно, ярко, весело, и Варламов, привыкший к чисто прибранному Петербургу, к западным городам, неожиданно для самого себя испытал, как признавался позднее, чувство возвращения к чему-то близкому и понятному. Возвращения в родные места.
Его ждут в десятках московских домов как старого знакомца. А. С. Пушкин приглашает в числе самых близких приятелей на «мальчишник» в канун свадьбы. И как бы ни пытались советские пушкиноведы обвинять участников «мальчишника» в ошибке – дескать, перепутали очевидцы светского щеголя композитора Варламова с композитором Верстовским, который, по их мнению, должен был там быть, – приятели поэта упрямо, один за другим называли именно его имя.
Пушкин «накануне свадьбы был очень грустен, и говорил стихи, прощаясь с молодостью (был Варламов), ненапечатанное. Мальчишник. А закуска из свежей семги. Обедало у него человек 12, Нащокин, Вяземский, Баратынский, Варламов, Языков…» Другой свидетель: «Накануне свадьбы Пушкин позвал своих приятелей на мальчишник, приглашал особыми записочками. Собралось обедать человек 10, в том числе были Нащокин, Языков, Баратынский, Варламов, кажется, Елагин (Алексей Андреевич) и пасынок его Иван Васильевич Киреевский. По свидетельству последнего, Пушкин был необыкновенно грустен, так что гостям его было даже неловко. Он читал свои стихи прощание с молодостью, которых Киреевский после не видал в печати». 17 февраля 1831 года. И едва ли не с тех же дней Варламов становится постоянным гостем соседней квартиры Соловьиного дома – друзья вводят его в салон актрисы Марии Дмитриевны Львовой-Синецкой.
Современникам оставалось только недоумевать. Пушкин, такой взыскательный и ревнивый в отношении своих произведений, дал согласие на инсценировку «Цыган»! И где же – в Большом театре, в Москве, из которой уехал около полугода назад с молодой женой и где оставил столько литературных собратьев, мнением которых особенно дорожил. Положим, за переделку поэмы брался Василий Андреевич Каратыгин, прославленный петербургский критик, увлекавший к тому же Пушкина своей сценической игрой еще до ссылки поэта на юг, неплохой переводчик, чьи книги с дарственными надписями хранились до конца в пушкинской библиотеке, наконец, муж ценимой современниками актрисы Александры Колосовой. Изменчивый характер поэта не облегчал отношений с обоими супругами. Пушкин то посвящал Колосовой восторженные строки: «О ты, надежда нашей сцены», то спустя год бросался в лагерь поклонников Екатерины Семеновой, то и вовсе не щадил артистки в эпиграммах, то снова объявлял себя восторженным поклонником Александры Михайловны – «Кто мне пришлет ее портрет…»
Но к зиме 1831 года страсти успели улечься. Поэт читал в доме Каратыгиных «Бориса Годунова» и просил хозяев сыграть сцену у фонтана Самозванца и Марины Мнишек, благо до него еще не успел дойти каратыгинский отзыв о трагедии: «галиматья в шекспировском духе». Пройдет шесть лет, и Пушкин подарит Каратыгину рукопись «Скупого рыцаря» для бенефиса, который должен был состояться 1 февраля 1837 года и был отменен из-за гибели поэта. Только все это дело будущего. А пока В. А. Каратыгин хлопочет не о себе и даже не о петербургской сцене. Речь идет о бенефисе в старой столице московской звезды М. Д. Львовой-Синецкой. Это ее коротенькая записочка с просьбой вызывает немедленный благожелательный ответ Пушкина.
Между тем «Цыганам» не отводилось сколько-нибудь почетного места в раскладе бенефиса. Сначала должна была играться драма в двух действиях «Вина» сочинения любимого артисткой Э. Скриба, затем одноактная комедия того же Э. Скриба в сотрудничестве с Мельвилем «Другой год брака, или Кто из них виноват?» и лишь в заключение картины из пушкинской поэмы с Львовой-Синецкой в роли Земфиры. Пушкина не смутил ни порядок исполнения пьес, ни возраст исполнительницы – Марии Дмитриевне оставалось совсем немного до сорока.
Первые театральные любительские опыты Марии Дмитриевны были замечены театралами, и когда Кокошкин получает руководство московской сценой, он предлагает Львовой-Синецкой место в драматической труппе. В 1823 году новая актриса оказалась в Белокаменной. И для первого ее бенефиса старый петербургский знакомец А. С. Грибоедов пишет комедию «Кто брат, кто сестра?», где мужскую и женскую роли с одинаковым блеском исполняет Мария Дмитриевна.
Это первая зима, которую проводит в Москве Грибоедов после ухода в армию в 1812 году. По каким-то причинам до того времени ему приходилось бывать в родном городе лишь проездом. Теперь он привез с Кавказа первые два акта своей еще не законченной комедии, живет на Мясницкой у армейского друга Степана Бегичева, проводит все вечера в театрах и на званых вечерах, собирает, по собственному выражению, впечатления для «Горя от ума». Конечно же, бывает у Марии Дмитриевны в Соловьином доме. Лучшая исполнительница его первых драматических опытов – он очень дорожит добрыми отношениями с ней.
Но откуда было А. С. Грибоедову знать, что именно Марии Дмитриевне достанется стать первой исполнительницей роли Софьи, когда в Москве будет осуществлена первая постановка «Горя от ума». Критики не замедлят обрушиться на актрису за неверное, с их точки зрения, истолкование роли. Еще бы! Вместо неумной кисейной барышни она сыграет девушку с сильным характером, когда-то влюбленную в Чацкого, обманутую в своей первой любви, на шесть лет оставленную им и отчаянно борющуюся с былым чувством ради израненного самолюбия.
