Геннадий Оболенский - Император Павел I
Обуреваемый сомнениями и страхом, он лежал одетым на кровати и прислушивался к каждому шороху. В соседней комнате находились Уваров, Волконский и адъютант Николай Бороздин. Первым вошел Николай Зубов, взъерошенный, возбужденный вином и только что совершенным убийством, в смятой одежде. Александр лежал, повернувшись к стене. «Ваше величество, ваш отец скончался», — тихо произнес Зубов. Ужасная гримаса исказила его лицо, Александр вскочил, покачнулся и, наверное бы, упал, если б не полковник Бороздин, подхвативший наследника. Сумев овладеть собой, Александр подошел к окну; только сейчас он до конца осознал, что произошло непоправимое.
По словам Грюнвальда, Пален застал Александра «одетым в парадный мундир, они сидели с Елизаветой и горько плакали». Такую же версию изложил и Федор Головин, основываясь на рассказе лейб-медика Роджерсона.
«Я обожал великого князя, я был счастлив его воцарением, я был молод, возбужден и, ни с кем не посоветовавшись, побежал в его апартаменты, — рассказывает поручик Полторацкий. — Он сидел в кресле без мундира, но в штанах, жилете и с синей лентой поверх жилета. Увидя меня, он поднялся очень бледный; я отдал честь, первым назвав его «Ваше императорское величество». «Что ты, что ты, Полторацкий», — сказал он прерывистым голосом. Железная рука оттолкнула меня, и Пален с Беннигсеном приблизились. Первый очень тихо сказал несколько слов императору, который воскликнул с горестным волнением: «Как вы посмели! Я этого никогда не желал и не приказывал», и он повалился на пол. Его уговаривали подняться, и Пален, встав на колени, сказал: «Ваше величество, теперь не время… 42 миллиона человек зависят от вашей твердости». Пален повернулся и сказал мне: «Господин офицер, извольте идти в ваш караул. Император сейчас выйдет». Действительно, по прошествии 10 минут император показался перед нами, сказав: «Батюшка скончался апоплексическим ударом, все при мне будет как при бабушке». Крики «ура» раздались со всех сторон…»
Беннигсен: «Император Александр предавался в своих покоях отчаянию довольно натуральному, но неуместному. Пален, встревоженный образом действия гвардии, приходит за ним, грубо хватает его за руку и говорит: «Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии…» Граф Пален увлек императора и представил его Преображенскому полку. Талызин кричит: «Да здравствует император Александр I», — в ответ гробовое молчание. Зубовы выступают, говорят с ними и повторяют восклицание Талызина — такое же безмолвие (молчит любимый Павлом I полк, который он называл своей лейб-гвардией). Император переходит к Семеновскому полку, который приветствует его криками «ура»».
Графиня Головина: «Великий князь возвращается с самыми сильными проявлениями отчаяния, передает своей супруге известие о гибели Павла: «Я не чувствую ни себя, ни что я делаю — я не могу собраться с мыслями; мне надо уйти из этого дворца. Пойдите к матери и пригласите ее как можно скорее приехать в Зимний дворец»». Великий князь Константин: «Платон Зубов, пьяный, вошел ко мне в комнату, подняв шум (это было уже через час после кончины моего отца). Зубов грубо сдергивает с меня одеяло и дерзко говорит: «Ну вставайте, идите к императору Александру, он вас ждет». Можете себе представить, как я был удивлен и даже испуган этими словами. Я смотрю на Зубова: я был еще в полусне и думал, что мне все это приснилось. Платон грубо тащит меня за руку и подымает с постели; я надеваю панталоны, сюртук, натягиваю сапоги и машинально следую за Зубовым. Я имел, однако, предосторожность захватить с собою мою польскую саблю…» Константин увидел брата в слезах, пьяного Уварова, сидящего на мраморном столе, и, узнав о смерти отца, подумал вначале, что это «был заговор извне, против всех нас».
Из камер-фурьерского журнала: «Александр Павлович изволили отбыть в два часа ночи с великим князем Константином Павловичем из Михайловского замка в Зимний дворец, в прежние свои комнаты». Они сели в карету, предназначенную императору, чтобы увезти его в Шлиссельбург. Вместе с ними сел Платон Зубов, а на запятках, рядом с камер-гусаром, разместился Николай Зубов. Беннигсену было поручено командование в осиротевшем замке, а Палену — сообщить о случившемся вдовствующей императрице.
Мария Федоровна не спала в эту ночь. «Когда вошел Пален, она молча выслушала его, а потом, придя в сильнейшее негодование, открыто высказалась, что не верит в естественную смерть своего супруга. Она грозила убийцам своею местью и самыми ужасными наказаниями. Она требовала, чтобы ее пустили к телу супруга. Так как ей ответили решительным отказом, то она поспешила к своей невестке, супруге Александра I, отныне императрице Елизавете». Вместе с Елизаветой и дочкой Анной Мария Федоровна делает отчаянную попытку проникнуть в спальню мужа. К. М. Полторацкий, расположившийся с караулом рядом с опочивальней, рассказывал: «Императрица Мария вошла и сказала мне ломаным русским языком: «Пропустите меня к нему». Повинуясь машинальному инстинкту, я отвечал ей: «Нельзя, ваше величество». — «Как нельзя? Я еще государыня, пропустите». — «Государь не приказал». — «Кто, кто?» Она вспылила, неистово отталкивая, схватила меня за шиворот, отбросила к стене и бросилась к солдатам (Беннигсен говорил своему племяннику Веделю, дала пощечину). Я дал им знак скрестить штыки, повторяя: «Не велено, ваше величество». Она горько зарыдала. Императрица Елизавета и великая княгиня Анна, которые ее сопровождали, захлопотали около нее. Принесли стакан воды; один из моих солдат, боясь, как бы вода не была отравлена, отпил первым и подал ее величеству, говоря: «Теперь вы можете пить». Она выпила воды и вернулась в свои покои (этот солдат Перекрестов теперь офицер при великом князе Михаиле)».
«Императрица Мария Федоровна у запертой двери заклинала солдат, обвиняла офицеров, врача, который к ней подошел, всех, кто к ней приближался, — она была в бреду, — писала Елизавета в письме к матери. — …Я просила совета, говорила с людьми, с которыми, может быть, никогда в жизни не буду говорить, заклинала императрицу успокоиться, я делала тысячи вещей одновременно, я приняла сто решений».
«Когда генерал Беннигсен пришел к ней, чтоб от имени нового императора просить ее следовать за ним, она воскликнула: «Кто император? Кто называет Александра императором?» На что Беннигсен ответил: «Голос нации». Она ответила: «Я его не признаю», — и, так как генерал промолчал, она тихо добавила: «Пока он мне не отчитается за свое поведение…» Беннигсен снова предложил ей отправиться в Зимний дворец, и молодая императрица поддержала его предложение. Однако императрица приняла это с большим неудовольствием и накинулась на нее со словами: «Что вы мне говорите, не я должна повиноваться! Повинуйтесь, если желаете»».
Беннигсен: «Тщетно я склонял ее к умеренности, говоря ей об ее обязанностях по отношению к народу, об обязанностях, которые должны побуждать ее успокоиться, тем более после подобного события следует всячески избегать всякого шума… Я боялся, что если императрица выйдет, то ее крики могут подействовать на дух солдат, как я уже говорил, весьма привязанных к покойному императору. На все эти представления она погрозила мне пальцем со следующими словами, произнесенными довольно тихо: «О, я вас заставлю раскаяться»».
Т. Бернгарди: «Так как она решительно отказывалась покинуть Михайловский дворец, не увидев бездыханного трупа своего супруга, то Беннигсен велел доложить молодой императрице, в каком положении дело, и получил приказание исполнить желание вдовствующей императрицы, если это не грозит никакой опасностью. Тогда Беннигсен просил у государя прислать на помощь Палена, и, когда перед оскорбленной императрицей вторично появился этот опасный временщик и предатель ее мужа, она опять вышла из себя, и разыгралась новая сцена. Она осыпала его упреками; все взрывы ее гнева он принял с величайшей холодностью, даже объявил с циничной откровенностью, что знал обо всем и все случившееся оправдывается тем, что этого требовало благо государства и даже безопасность императорской семьи. Императрица должна утешиться, подчинившись требованиям политики и голосу рассудка. Так как, однако, его грубое красноречие осталось без успеха, то он поспешил удалиться, чтобы сообщить обо всем своему новому государю. Наконец, она обещала овладеть собою, если ей покажут бездыханное тело, позвала дочерей. Как только она вступила в злополучную комнату, где теперь лежал на постели покойный государь в гвардейском мундире, она громко вскрикнула, бросилась на колени перед кроватью и целовала руки своего супруга, хотя несколькими часами раньше ее свободе, ее жизни, ее детям грозила от него опасность. Потом она попросила ножницы, обрезала прядь волос государя и заставила свою дочь сделать то же самое. Наконец, императрица, по-видимому, хотела удалиться, но вдруг обернулась, велела своим дочерям идти, еще раз в отчаянии бросилась перед кроватью на колени и воскликнула: «Я хочу быть последней!» Вернувшись в свое помещение, прежде чем отправиться в Зимний дворец, она облеклась в глубокий траур».
