Жан Флори - Алиенора Аквитанская. Непокорная королева
Через несколько лет после смерти Алиеноры, вероятно, незадолго до 1216 г., Гиральд Камбрийский, друг Вальтера Мапа, еще более язвительно прошелся по поводу добродетелей королевы, высказавшись в более широком идеологическом и политическом смысле, чтобы задеть не только Алиенору, но вместе с ней и все семейство Плантагенета. Впрочем, Гиральд не всегда питал неприязнь ко двору Плантагенета. В своем «Описании Ирландии», составленном в 1188 г. (перед смертью короля Генриха II и во время пленения Алиеноры), он встал на сторону отца, а не его сыновей-мятежников: он возносил хвалу Генриху, сравнивая его с Александром, и замечал, что победы и деяния Плантагенета были бы вдвойне великими, если бы его не отвлек семейный заговор, в котором автор винил Алиенору[611].
Алиенора стала излюбленной мишенью Гиральда: в ней он видит главную (но не единственную) причину несчастий, обрушившихся на семейство Плантагенета. В «De principis instructione», сочинении, появившемся на свет после смерти Алиеноры и победы Филиппа Августа над Иоанном Безземельным, Гиральд хочет подчеркнуть обоснованность приговора, вынесенного Господом, который покровительствовал благочестивому капетингскому двору и жестоко наказал дом Плантагенета, сначала сгубив его сыновей, а затем заставив его потерпеть поражение от короля Франции. Бедствия, постигшие Генриха II и его сыновей, являются плодами справедливого Божьего наказания, уготованного этой развращенной семье за многочисленные грехи ее сладострастных и похотливых предков, как со стороны предков Генриха II (и без того развратника и повесы в глазах Гиральда), так и со стороны предков Алиеноры, начиная с ее деда Гильома Трубадура. Сама королева тоже погрязла в разврате: говоря об этом, Гиральд находит довольно туманную формулировку, что, впрочем, не мешает ему выдвинуть против Алиеноры серьезные обвинения. Он ссылается на событие, о котором, опять же, все знают настолько хорошо, что нет никакой необходимости упоминать о нем: в Антиохии Алиенора изменила Людовику VII, но и впоследствии она не отринула свои нравственные прегрешения, поскольку изменила и Генриху II:
«Всем известно то, как Алиенора, королева Франции, вела себя в заморских краях, в Палестине, и как впоследствии, по возвращении, поступала она со своим вторым мужем. И как сыновья ее, подававшие столько надежд во цвете лет, сгинули, не принеся достойных плодов»[612].
Итак, Алиенора тяжко согрешила пред Богом и христианской моралью; вот почему, говорит Гиральд, она заслуживает наказания в лице своих потомков, «согласно пророчеству»[613]. Божья кара, представленная как расплата за грехи, похоже, заменяет в этом случае само доказательство вины. Переняв безнравственное поведение от своего деда Гильома IX (автор путает его с отцом Алиеноры Гильомом X), дерзнувшего похитить супругу своего вассала виконтессу Шательро, чтобы сделать ее своей любовницей, Алиенора изменила своему первому мужу в крестовом походе, после чего, будучи при дворе Франции, она позволила соблазнить себя сначала Жоффруа Красивому, а затем его сыну Генриху, — притом оба они были вассалами ее мужа. Ну разве могли бы в таком греховном роду появиться здоровые дети? Гиральд «демонизирует» не только Алиенору, но и все семейство Плантагенета: он рассказывает, что графы Анжуйские ведут свой род от графини, дьявольского отродья в женском обличье, — разоблаченная во время мессы из-за неспособности принять причастие, она вылетела из церкви через окно[614].
Таким образом, брак Генриха и Алиеноры для Гиральда Камбрийского — средоточие всех пороков, накопленных их безнравственными предками. Для него это недостойный, прелюбодейный и кровосмесительный союз, противоречащий христианской морали, законам Церкви и даже феодальному праву, поскольку Генрих осмелился взять в жены супругу своего сеньора и восстать против него[615]. Этот брак проклят и таит в себе ростки будущих несчастий.
Тем более что моральный закон преступили как муж, так и жена: Алиенора изменила Генриху, как и Людовику, а у Генриха, в свою очередь, было множество любовниц и сожительниц, в том числе и неприкрытая связь с Розамундой Клиффорд. Однако при чтении Гиральда Камбрийского все же складывается ощущение, что аморальность Алиеноры для него (как и для тех, для кого он пишет) является несравненно более тяжелым грехом, нежели безнравственные поступки — причем неприкрытые и общеизвестные — ее супруга Генриха. Разве не является он потомком герцогов Нормандских, которые во все времена жили в «двойном» браке — браке христианском, соответствовавшим социальным приличиям, и браке «по датскому обычаю», предусматривавшим сожительницу, выбранную для удовольствия души и тела? Эта форма бигамии, долгое время допускаемая Церковью, когда-то была настолько признаваема (по крайней мере, в Нормандии), что «бастарды», появлявшиеся в подобных «браках по датскому обычаю», считались узаконенными в юридическом отношении[616]. Вильгельм Завоеватель, сначала прозванный Незаконнорожденным, может послужить этому прекрасным примером, несмотря на то, что в начале правления его не сразу признали герцогом. На ветреный характер Генриха II обращает внимание и Вильгельм Ньюбургский, замечая, что в этом плане Плантагенет был очень похож на Генриха I, своего деда по материнской линии, склонного, как и его внук, к похоти и сладострастию, но все же опередившего его в том, что касалось супружеской неверности[617]. Историки подтвердили этот факт, доказав существование по меньшей мере двадцати его незаконнорожденных детей[618].
Полемическая стратегия Гиральда, как и множества его предшественников, писателей-церковнослужителей, заключалась в том, чтобы объяснить неудачи семейства или народа безнравственным поведением — а особенно сексуальной распущенностью — их правителей. Речь идет об одной из констант нравственной концепции Истории, направляемой Богом, которую разделяло духовенство того времени. Но дело не только в нравственной идеологии. Очень часто ее дополняла идеология политическая — и наш случай как раз такой. Цель Гиральда Камбрийского ясна: в то время, когда он работал над «De principis instructione», он намеревался покрыть позором весь дом Плантагенета и, напротив, превознести нравственную чистоту и благочестие французского двора, который отныне он решил поддерживать — вероятно, из-за того, что не сумел добиться от английского короля желанных церковных должностей, в частности, епископства Сент-Дэвидс, главой которого он был избран во второй раз в 1198 г. Уже назначенный на этот пост в 1174 г., Гиральд был отстранен от него по приказу короля Генриха II. В 1199 г., после смерти Ричарда, Гиральд надеялся, что король Иоанн, которого он раньше поддерживал против его брата, на сей раз предоставит ему желанную кафедру. Однако архиепископ Кентерберийский Губерт Вальтер вновь воспротивился этому выбору. Тогда раздосадованный Гиральд перешел на сторону Капетингов и даже поддержал военный поход Людовика VIII, когда тот захотел высадиться на острове, чтобы захватить его[619]. Когда в 1204 г. Филипп Август завоевал Нормандию, Гиральд отметил среди причин, обусловивших эту победу, нравственное совершенство капетингского двора и тягу французов к знаниям, что поставило их, как когда-то греков и римлян, выше других народов[620].
Итак, пристрастность Гиральда и его любовь к сплетням нам очевидны[621]. И все же не стоит отмахиваться от его свидетельств лишь в силу указанных причин. Ясно, что Гиральд не выдумывал всего: он повторял слухи, приводил примеры, повествуя о них с удовольствием, но при этом ссылался на бытовавшие в то время интерпретации, на факты, известные всем. Поэтому о нем стоит говорить как о распространителе недоброжелательных версий, подобранных и использованных согласно определенному идеологическому замыслу. Конечно, Гиральда нельзя назвать объективным свидетелем реальных событий, но зато он превосходно показывает, как эти события воспринимались в то время — по крайней мере, в определенных кругах. Его крайне уничижительная оценка поведения Алиеноры (которую он порицает больше, нежели других членов семьи Плантагенета), без сомнения, пристрастна и тенденциозна, но она не возникала из ничего: в эпоху Гиральда дурная слава о королеве уже укоренилась в обществе, на что указывают и приговоры «судов любви», приписанные ей Андреем Капелланом, и различные намеки, рассыпанные по литературным произведениям.
Уничижительная оценка королевы, приведенная Гиральдом Камбрийским, впоследствии усилилась: Алиенора становится квазимифической фигурой, своего рода символом женского вероломства. Подобную оценку можно найти у Матвея Парижского, который в середине XIII в. приводит, не развивая, те же аргументы, что и Гиральд Камбрийский. Говоря о разводе Людовика и Алиеноры, он замечает, что брак этот был расторгнут по причине кровного родства супругов, но тут же добавляет, что супруга короля вела свой род от дьявола и к тому же обвинялась в прелюбодеянии — и не с кем-нибудь, а с «неверным»[622]. Вот почему, пишет Матвей Парижский, ее легко уподобить орлу разорванного союза из пророчества Мерлина: в самом деле, помимо других прелюбодеяний, она дошла до того, что согрешила с сарацином[623].
