Сергей Войтиков - Отечественные спецслужбы и Красная армия. 1917-1921

28 декабря 1920 г. РВСР, рассмотрев на заседании с участием Ф.Э. Дзержинского вопрос о бандитизме на Украине, постановил: «Войска Особого отдела и ВЧК выделить из состава войск внутренней службы РСФСР и свести их в самостоятельные единицы». Причем эти меры военное ведомство обязывалось согласовывать с НКВД[742].

3 февраля 1921 г. заместитель командующего всеми вооруженными силами на Украине К.А. Авксентьевский издал приказ «в целях извлечения из Красной армии случайно, а иногда и намеренно попавшего в нее вредного элемента распоряжением командующих войсками округов и армий образовать комиссии под председательством военных комиссаров соответствующих частей и штабов при участии представителей в ней политических управлений и особых отделов»[743].

27 декабря 1920 г. оперативная пятерка ВЧК (Дзержинский, Менжинский, Ягода, Самсонов, Г.И. Благонравов) предложила Тимофею Самсонову, известному своим «героическим» прошлым (организация банды, проведение эксов на Украине), «разработать план борьбы (агентурнй) по материалам для взрыва банд изнутри»[744]. Через 2 дня на совместном заседании Дзержинского с военными было принято решение: «Обратить особое внимание на методы партизанской борьбы, а равно применения методов, употребляемых бандитами для борьбы с ними же»[745]. Наиболее крупным достижением особистов было, вероятно, «имитирование кубано-донской повстанческой бригады Фролова в районе села Кобылинка, что привело к уничтожению главарей бандитизма» (цитируется приказ М.Н. Тухачевского о награждении орденом Красного знамени начальника особого отдела бригады Г.И. Котовского Николая Алексеевича Гажалова). Гажалов и чекисты Тамбовщины в результате тщательно разработанной и осуществленной операции через внедренных в банды агентов свели главарей нескольких банд для встречи с якобы прорвавшимися с ним с Дона и Кубани белоказаками. Роль атамана сыграл сам Котовский, а казаков — его конники. Почти все главари банд были захвачены, оказавшие сопротивление уничтожены[746].

На Восточном фронте военными контрразведчиками был проведен ряд успешных операций: так, Николай Михайлович Быстрых ликвидировал колчаковскую агентуру в штабе 3-й армии; Петр Васильевич Гусаков установил связь с подпольными организациями большевиков на захваченных войсками Колчака территориях; Александр Афанасьевич Косухин доставил в Казань по приказу В.И. Ленина золотой запас страны, отбитый у колчаковцев в Иркутске, разоблачил нескольких колчаковских агентов и одного резидента[747].

После разгрома войск А.В. Колчака Особый отдел Восточного фронта чуть было не ликвидировали. 12 января 1920 г. член РВС Восточного фронта И.Н. Смирнов жаловался в телеграмме Ленину (в копии Н.Н. Крестинскому и Ф.Э. Дзержинскому): «Всероссийское ЧК приказало Особому отделу Востфронта выезжать [в] Москву. Сообщаю, что у них около 7000 пленных офицеров, столько же поляков, сейчас забираем у Канска чехов. Все государственные учреждения Колчака остались здесь, вся буржуазия тоже. Надо все это прикончить до весны, работников ЧК сейчас здесь совсем нет, единственная надежда была на Особый отдел фронта. Отмените распоряжение Павлуновскому, иначе мы не переварим остатков колчаковщины, и пошлите сюда Павлуновского». Ленин запросил заключение Павлуновского и получил ответ: «Постановление о раскасировании Особого отдела Востфронта отменено: телегр[амма] Смирнова запоздала»[748]. Действительно, 17 января Павлуновский и Герсон направили Ленину «для сведения» копию своей телеграммы от 11 января в Особый отдел Восточного фронта с распоряжением «приостановить» выполнение приказа о приезде в Москву[749].

Весьма интересен доклад начальника информационного отдела Восточного фронта Э. Кадомцева секретарю ЦК РКП(б) Е.А. Преображенскому (25 апреля 1920 г.): «Тов. Артем, будучи в Уфе, определенно…, именем ВЧК, предложил не распускать мой разведывательный аппарат, а приспособить его к работе, Вам известной. Я передал т. Артему смету и некоторые соображения, но ни Артема, ни сметы не вернулось в Уфу. Между тем, полмиллиона денег из средств Региступра [я] задержал на расходы и теперь [нахожусь] в полном недоумении. Прошу Вас или восстановить нити содеянного т. Артемом, или переговорить с т. Дзержинским специально по следующему. Я, работая в Особом отделе Туркармии и информотделе Восточного фронта, на основании опыта заявляю, что: 1) Разведка и тайная агентура военно-стратегически-политическая здесь необходима, и ее нужно поставить так же, как [и] в Региструпе, т. е. как у меня было — это активное шпионство, приспособленное на случай восстаний и противодействий наших ближайших соседей — МЫ ШПИОНИМ; 2) Контрразведка — это вылавливание шпионов — это работа Особого отдела ЧК. То и другое можно объединить», распространив аппарат Кадомцева на 5 губерний, если бы в каждой из них разведывательные аппараты слили с губЧК и предоставили Кадомцеву соответствующие материалы, «как необходимые в масштабе 5 губерний». Однако этого сделано не было, и губернские ЧК не справлялись со своей работой. Кадомцев обязывался «при некоторых условиях на основании опыта и в контрразведке, и в разведке через полгода-год… организовать контрразведку в своих частях (особотдел армии) в соседнем государстве и буду по возможности предотвращать восстания, а не подавлять их, что гораздо дешевле. Прошу мне дать ответ настолько определенный, чтобы не идти под суд за неразрешенную трату денег»[750].

Евгений Преображенский, получив доклад примерно через месяц после отправления, запросил мнение РУ. Владимир Ауссем резонно ответил 29 мая: «Организация агентурного аппарата, план которого представляет тов. Кадомцев, нежелательна ввиду того, что все, о чем говорит тов. Кадомцев, уже делается в ВЧК и его Особым отделом. Если же эта работа ими производится неудовлетворительно, то из этого следует, что нужно усилить их информационные аппараты персональным составом и другими средствами, но отнюдь не создавать параллельной, притом дорогостоящей организации. Совершенно непонятно, о каком «соседнем государстве», в котором нужно вести агентурную разведку, говорит тов. Кадомцев. Для обслуживания государству соприкасающихся с границами Западной и Восточной Сибири, у нас имеются регистрационные] отделения при Западном и Восточном окр[ужных] воен[ных] комиссариатах. Ничего не возражая против опыта и познаний тов. Кадомцева в агентурной работе, я нахожу, что присланное им «Руководство» представляет собою общее место тех сведений, которые можно найти в любом учебнике военной географии, топографии, тактики и т. д. Кроме изложенного, нахожу необходимым указать на незаконность расходования 500 000 р., которые тов. Кадомцев задержал у себя при сдаче дел регистротделению ЗападноСибирского] воен[ного] округа, которое осталось без достаточного количества денег»[751]. Большевикам было позволено все — видного партийного работника Артема (Ф.И.Сергеева) мало интересовало, что разведка не должна мешать Особому отделу. Как видно, сами руководители разведки также не до конца осознали, что их инициативы не встречают энтузиазма в центре.

Особому отделу ВЧК приходилось активно противостоять разведывательно-подрывной деятельности «дружественных стран», и прежде всего Польши. 23 августа 1919 г. Иван Павлуновский телеграфировал в секретариат Льва Троцкого: «В связи с открытым заговором белогвардейской польской и шпионской организаций во всех советских учреждениях проведены аресты белогвардейских и польских элементов и [арестованные] эвакуированы из прифронтовой полосы и заключены в лагери. Эта мера явилась необходимой для очистки прифронтовой полосы и невозможности произвести следствие в боевой обстановке с соблюдением максимума гарантии. В течение ближайшей] недели будет закончено все. Лица, не причастные прямо или косвенно к белогвардейской шпионской организации, будут освобождены, состоящие на учете Военного комиссариата будут переданы в распоряжение комиссариата для направления в другие фронты»[752].

Осенью 1919 г., как показал на допросе в ВЧК проходивший по делу Всероссийского национального центра С.А. Котляревский, даже наиболее непримиримые к советской власти слои населения разделились по вопросу об отношении к польской агрессии: «когда в Москве… стали ходить слухи о возможности войны с Польшей», только «некоторые радовались польскому наступлению как шансу освобождения от большевиков». В основной же массе считалось, что «в случае войны с поляками надо самим идти в Красную армию»[753].