Павел Загребельный - Страсти (Роксолана, Книга 2)
Сонмища людей направлялись в Амасию. Баязид с такими неисчислимыми толпами мог бы идти даже на Стамбул, но не хотел выступать против султана, послал гонцов в Манису, к Селиму, звал того сойтись под Коньей, в сердце Анатолии, и пусть битва между ними решит, кому занять трон, когда настанет урочный час.
Наверное, все же тяготело над Баязидом проклятье имени, ибо два султана, которые до него носили это имя, воевали с родными братьями и оба умерли не своей смертью. Баязид Молниеносный на Косовом поле убил старшего брата Якуба, занял престол, царствовал во славе, но погиб от жестокого Тимура.
Баязид, прозванный Справедливым, долгие годы вел неправедную войну со своим братом Джемом, пока не добился его смерти, а сам погиб от собственного сына Селима. Неужели и ему суждено испытать проклятье этого имени? Был здесь беспомощным и беззащитным, как тебризский ковер перед грязью.
Пошел в Конью, преодолевая пол-Анатолии со своим пестрым войском, которое могло напугать кого-нибудь разве лишь своей многочисленностью, но, кажется, боялось этой многочисленности и само.
Селим не увидел ни Баязида, ни войска. Был слишком равнодушен к мирской суете, чтобы встревать в такое глупое дело. Послал в Стамбул своего великого визиря Мехмеда Соколлу, тот предстал перед самим султаном, был допущен к царственному уху, никто не знал, что он сказал Сулейману, никто не ведал, куда отправился Соколлу из столицы, получив от падишаха три тысячи янычар и сорок пушек.
Три тысячи пеших янычар против неисчислимой силы конных юрюков, против диких всадников, отчаяннейших головорезов - что они значили? Когда на поле боя под Коньей Баязид увидел тесно сбившуюся гурьбу изнуренных тяжким переходом янычар, он засмеялся. Знал: махнет рукой, пустит своих диких всадников - и сметут они все бесследно, так, что вряд ли и найдет он хоть какой-нибудь след от Селима.
А Мехмед Соколлу, рассматривая беспорядочные толпы Баязидова войска, стал перед янычарами, ругнулся так, как умел ругаться только он, а затем сказал краткую речь, ибо умел обращаться к огрубевшим сердцам.
- Дети мои! - сказал Соколлу. - То, что вы видите, недолго будет заслонять вам солнце. Никто там не знает о наших пушках, которые мы сейчас выкатим вперед и ударим им в самые кишки, в требуху, в печень и сердце. А уж тогда пойдете туда вы, и уж никто не смеет возвращаться ко мне без головы врага, если хочет сносить свою собственную. Не хватит вам мужских голов, отсекайте женские, а то и детские, да только приносите их мне бритыми, дети мои!
Армянский хронист Вардан Багишеци записал: "В 1659 году сыновья хондкара Сулеймана Селим и Баязид начали войну между собой возле Коньи. Селим вынудил брата к бегству в Эрзерум, откуда тот пошел к шаху с тремя сыновьями..."
Баязид бежал из-под Коньи, хотя за ним никто и не гнался. Не гнались, но погонятся, знал это наверняка. Селим примчится в Конью, разобьет шатер из атласа и шелка, будет раздавать подарки на золотых блюдах, будет блаженствовать, пожиная плоды победы, будет восхвалять своего Соколлу, называя его Искандером. Ибо разве же не разгромил он неисчислимые грязные орды юрюков Баязида, как когда-то великий Искандер с тридцатью тысячами в прах разбил триста тысяч воинов Дария?
А потом из Стамбула придет суровый султанский фирман о погоне за непокорным шах-заде.
Потому Баязид, хотя и колеблясь, все же ехал дальше и дальше.
Конь под ним в золотой узде, седло золотое, чепрак и нагрудник в бирюзе, ибо бирюза защищает всадника - его не сбросит конь и не стащит на землю враг. Кроме того, бирюза приносит счастье, здоровье, охраняет от эпидемий. Обладает магической способностью впитывать в себя несчастье и болезни, потом бледнеет, меняет цвет, и ее выбрасывают, заменяя свежей. Баязид пристально присматривался к своей бирюзе: не бледнеет ли?
Следом за ним двигались целые тучи изможденного, отчаявшегося люда. Позади они не имели ничего, кроме голода и блужданий, впереди ждала их неизвестность, но, единожды поверив этому удачливому шах-заде, они уже не отставали от него. Готовы были сопровождать хоть и на край земли, следовать за ним до самой смерти, ибо что такое вся их жизнь, как не бесконечные странствия, мытарства и скитания? Семьи шли со всем скарбом. С овцами, ослами, верблюдами. Беспорядочная, бесконечная вереница, которая ни остановиться, ни продвигаться вперед как следует не может. Ни отогнать назад, ни препроводить вперед. Движутся, движутся, не войско, не помощники, не сообщники - лишнее бремя и несчастье.
Ночью разводили костры, доили овец и коз, женщины кормили детей и укладывали их спать, мужчины находили развлечение в петушиных боях.
Каким чудом сумели сберечь петухов, везти их с собой, готовить для этих странных побоищ? Петухов было много, чуть ли не каждый приносил своего, чуть ли не всем хотелось пробиться в круг, поэтому ограничивалось время для стычек, стояли в очереди, будто к стамбульским гулящим. Нетерпеливо дышали друг другу в затылки, отталкивали и оттесняли передних, пробиваясь туда сами. Кто дожидался своей очереди, готовил перед этим петуха. Лизали петухам клювы, плевали им под крылья, дергали за ноги, встряхивали озверевших птиц, крутили вокруг себя, а потом пускали в круг и молча, не дыша, следили, как ошалевшие бойцы железно клюют друг друга, как течет из гребней кровь, выдергивается перо на шее и на груди, выклевываются глаза.
Самое удивительное - каждое утро Баязида будили петухи. Эти окровавленные, побитые, полуживые птицы еще пели!
Запоет ли еще он когда-нибудь, как пела когда-то его мать в гареме, великая султанша Хасеки? Почему не спросил совета у матери, прежде чем броситься в схватку с Селимом? Она бы не допустила его до гибели.
Когда-то считал: солнце над головой, здоровье и жизнь - вот и все счастье для человека. Теперь понял: счастье только там, где есть надежда. В безнадежности человек жить не может. Было у него солнце над головой, но какое-то словно ненастоящее. Расстилался вокруг необозримый мир, но какой-то мертвый, без растительности, без красок и звуков, и тишина лежала такая, что слышен был шорох змеи, проползавшей по камню. Так, будто ты давно умер, вынули из тебя душу и только твоя ненужная оболочка странствует без толку, без цели и надежды.
Может, потому ехал он не торопясь, колеблясь, словно хотел повернуть коня, хотя и знал, что возврата нет. Теперь должен был ехать все дальше и дальше, до крайних границ великой империи султана Сулеймана, не останавливаться и там, переступить эту межу, навсегда поставить себя вне османского закона, для которого он теперь был беглец, предатель, продажная душа, и отмеривалось ему за это единой мерой - смертью, и он должен был быть убитым столько раз, сколько раз будет пойман.
Отступления не было, и Баязид гнал своего коня вперед. Он провел многотысячные толпы через горы, недоступными тропами под самым небом, и наконец вывел на склоны, ведшие в похожую на рай Араратскую долину. Потоки несчастных изгнанников ринулись в безбрежность долины. Земля гудела под их босыми ногами, как барабан.
После дикого холода на заснеженных перевалах тут сам воздух кричал от раскаленности, и ароматы от плодов парили, как птицы.
Сорок дней пробыл Баязид гостем армянских князей. Наконец от шаха Тахмаспа пришло ему разрешение перейти Аракс и прибыть в Тебриз, но только одному с сыновьями, оставив все свое сопровождение, желанное и нежеланное, там, где оно есть. Так он пошел за Аракс, а те развеянные по свету люди дальше покатились по ветру неизвестно куда, неизвестно как и зачем. Не мог сам никогда остановиться, и все, кто имел несчастье ему довериться, тоже были обречены на то же самое.
Через Хой Баязид прибыл в Тебриз, шах встретил его приветливо, надарил ему золота, одежды, скота, множество вещей и послал жить в своем дворце в Казвине, куда перенес столицу еще покойный шах Исмаил, прославленный в народе как поэт Хатаи.
Через Ардебиль и Султанию Баязид ехал в Казвин. Сто семьдесят коней и двенадцать верблюдов везли поклажу. Скалистые дороги, горы и горы, узкие проходы, долины бездонной глубины, далее каменистая равнина от Султании до самого Казвина. Султания была вся в руинах еще со времен Тимура. Остатки царской крепости с четырехгранными башнями, ужасающие камни, поверженные, как жизнь Баязида. Шах-заде заболел, был не в силах держаться на коне, его положили на носилки, которые пристроили между двумя мулами, и так он продолжал свое печальное путешествие. Его сопровождали шахские слуги и слуги ханов Тебриза и Султании в тигровых шкурах на плечах, молчаливые, но предупредительные. А может, охраняют? Уже присматривали за ним, чтобы не сбежал? Перед Казвином их встретили молодые всадницы в разноцветных шелках, с золотыми покрывалами на волосах, с открытыми красивыми лицами лучшие столичные певицы. Перед ними ехали флейтисты, зурначи и барабанщики. Встречали султанского сына музыкой и пением. На главной площади Казвина тоже встречали его музыканты и толпы зевак.
