Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Нил Фергюсон
Для Клайва Белла и леди Оттолайн Моррел война, по словам Вирджинии Вулф, стала “концом цивилизации”, сделавшим “никчемным остаток нашей жизни”. В статье Белла “Мир сейчас же” (1915) довольно незатейливо (и довольно справедливо) сказано, что война уменьшит сумму человеческого счастья: “Наш труд будет давать нам худшую пищу, меньше времени для отдыха, меньшее по размеру жилье, меньше радости, меньше удобств, короче говоря — меньше благоденствия, чем прежде”{979}.
Другие доводы против войны звучали в европейских университетах. Живший в Вене Зигмунд Фрейд обрушился[30] (после патриотического подъема) на воюющие державы, которые “позволяют себе любое преступление, любое проявление насилия, которое не дозволено индивиду”{980}. В Берлине Альберт Эйнштейн и врач Георг Фридрих Николаи (автор книги “Биология войны: мысли естествоведа”) среди прочих подписали “Манифест к европейцам”, задуманный как ответ на высокопарный милитаристский манифест “К культурному миру”, поддержанный 93 интеллектуалами (глава 8). Марбургский профессор-правовед Вальтер Шюкинг, один из самых видных немецких пацифистов, во время войны призывал к установлению системы международных отношений, основанной на праве и арбитраже, а не на праве сильного{981}. Парижский музыковед Ромен Роллан увидел в войне “крах цивилизации… самую великую катастрофу из всех пережитых за несколько веков истории… крушение нашей самой святой веры в человеческое братство”{982}. Хорошо известно участие Бертрана Рассела в деятельности Союза за демократический контроль (СДК) и Братства против воинской повинности. По словам философа, Грей явился “поджигателем войны”, а привел к ней провал рациональной политики умиротворения Германии{983}. Отметим, что позиция Рассела в Кембридже не пользовалась популярностью. Сотрудничество с СДК даже стоило ему места в Тринити-колледже. С другой стороны, военной лихорадкой заболели далеко не все. Одним из тех, кто в 1914 году открыто выступил против вмешательства Англии в конфликт, был профессор Дж. Дж. Томсон, а историк Ф. Дж. Фокс-Джексон 1 августа подписал “Протест деятелей науки против войны с Германией”. Еще одним историком (хотя уже не преподавателем Кембриджа), публично выступившим против “соучастия Англии в совершении преступления в Европе”, стал Джордж Маколей Тревельян{984}. Мало кто из преподавателей с самого начала был убежденным германофобом, подобно Генри Джексону из Тринити-колледжа. Невилл Кейнс, отец Джона Мейнарда Кейнса, поступил, вероятно, более характерным для Кембриджа образом: скорбно играл в гольф, чтобы избавиться от гнетущих мыслей об “этой ужасной войне”{985}. Грэм Уоллес из Лондонской школы экономики был членом Комитета за британский нейтралитет. Конечно, многие из сразу же выступивших против войны (в том числе Уоллес и Тревельян) после 4 августа переменили свое мнение{986}. В письме от 13 августа Джордж Тревельян признал, что “идущая ныне ужасная борьба направлена на то, чтобы уберечь Англию, Бельгию и Францию от юнкеров и спасти нашу хрупкую островную цивилизацию… от гибели”{987}. Впрочем, это далеко не “военная лихорадка”, а свидетельство привлекательности бельгийского вопроса для ума, воспитанного в либеральной традиции XIX века.
Менее известны антивоенные настроения в более консервативном Оксфорде. Среди подписавших “Протест деятелей науки” оказалось два оксфордских преподавателя. Это воззвание 1 августа опубликовала Times в виде письма в редакцию:
Мы относимся к Германии как к нации, занимающей главенствующее положение в науках и искусствах, и все мы учились и продолжаем учиться у немецких ученых. Война с Германией, отвечающая интересам Сербии и России, станет грехом против цивилизации… Мы считаем себя вправе возвысить голос против втягивания нас в борьбу с нацией, столь близкой нашей, с нацией, у которой с нами столько общего{988}.
Это мнение — ни много ни мало — Т. Б. Стронга, вице-канцлера Оксфордского университета и декана колледжа Крайст-Черч. В речи, произнесенной по поводу начала осеннего триместра 1914 года, Стронг назвал Германию “европейской державой, находящейся с нами в близком родстве”. Oxford Magazine отдал дань погибшим на войне немцам-выпускникам Оксфорда и в январе 1915 года поместил письмо Курта Хана, выпускника колледжа Крайст-Черч, с осуждением ведущей к войне политики Грея. Правда, оксфордские историки сыграли главную роль в антигерманской пропаганде (глава 8), а студенческий журнал Varsity по мере затягивания войны брал все более откровенный германофобский тон. В то же время более ста человек подписали письмо протеста против травли редакцией Varsity профессора-немца Г. Г. Фидлера (апогеем которой стал призыв бойкотировать экзамены по немецкому языку){989}. Была, вероятно, некоторая ирония в выступлении университетского вице-канцлера, объявившего в 1916 году: впредь Оксфорд “пойдет собственным путем и не станет пытаться привнести в нашу систему немецкие методы и немецкую строгость”. Заметим, что как раз во время войны в Англии ввели ученую степень доктора философии как сознательное заимствование из немецкой системы последипломного образования{990}. Попечители Фонда имени Родса до марта 1916 года отвергали призывы лишить немцев стипендий{991}. Распространенное настроение, характеризующееся “скорей тоской, чем гневом”, выразил преподаватель Тринити-колледжа Генри Стюарт Джонс в письме в редакцию североанглийской газеты:
В своем отвращении к войне я не уступлю ни Норманну Энджеллу, ни кому бы то ни было еще. Но когда он утверждает, что во время предыдущего кризиса Германию от развязывания войны удержали опасения касательно Эльзаса и Лотарингии, и предполагает, что если она потребует себе Роттердам, Антверпен и Дюнкерк, то от агрессии ее удержат трудности управления захваченными территориями, то я не знаю, плакать мне или смеяться над этой безграничной глупостью{992}.
Также следует подчеркнуть, что многие члены левого крыла Либеральной партии, поддержавшие мобилизацию страны, поступили так без всякого воодушевления. Уильям Беверидж и Джон Мейнард Кейнс, всю войну трудившиеся на ниве военной экономики, втайне считали ошибкой конфликт с Германией. 3 августа Беверидж сказал матери:
Хотя война кажется необходимой и это наш долг… мне совершенно не по нраву идти вместе с французами и русскими против немцев. Могу лишь надеяться, что если мы go in, то поймем, как и немцы, что вражды между нами нет и что мы всегда готовы заключить мир как можно быстрее{993}.
Полмесяца спустя он написал в отчаянии:
Я ненавижу свою работу… Все, над чем я трудился, в следующие десять лет похоронит милитаризм. И я буду слишком занят, чтобы принять участие
