Леонид Шебаршин - Рука Москвы - записки начальника советской разведки
Звонок. Голос М. С. Горбачева: "Я подписал указ о вашем назначении временно исполняющим обязанности председателя КГБ. Работайте".
Фиксирую время - пятнадцать часов. К становящимся уже привычными докладам ("...пытаются бить окна...", "...с милицией связаться не можем...", "...призывают скинуть памятник..." и т. п.) добавилась волна поздравлений с назначением. На всякий случай. Жить становится все невыносимее, но думать об этом некогда. Окна кабинета выходят во двор, глухо доносится уличный шум. Как знакома ситуация. Как ужасно, что это происходит не в Тегеране, где десяток лет назад приходилось так же сидеть в осаде, командовать защитниками, слушать рев толпы, звон разбиваемых стекол, удары в двери, выстрелы... Ужасно, что это происходит на Лубянке, что и здесь, как в Тегеране, помощи ждать неоткуда.
Ошибка. В моем кабинете появляются два российских депутата специально на тот случай, если толпа начнет вести себя буйно. Леонид Борисович Гуревич и Илья Мстиславович Константинов. Записываю их имена с искренней признательностью. Они внесли элемент разума в абсолютно иррациональный мирок моего кабинета. Был момент, когда они собрались было на площадь, но оказалось, что очередной поток докладов об очередном начале штурма Лубянки неправилен. Доложили, что с какой-то машины в проезде Серова бесплатно раздают водку. Это уже из области фантастики - водка драгоценна, и любой купил бы ее по госцене. Тем не менее, прошу проверить. Сообщают, что никакой раздачи водки нет. (В голосе звучит разочарование.) Постепенно дело проясняется. На площади не буйная толпа, а митинг. Речь идет о демонтаже памятника. Всем командует С. Б. Станкевич, а милиция приглядывает за порядком. Попрощались с Гуревичем и Константиновым. Если таких много, то Россия не погибнет. Знакомство с ними было светлым пятном в этот кошмарный день.
Накал несколько спадает. Иду подземным переходом в старое здание, в кабинет Г. Е. Агеева. (Все начальники к тому времени были распущены по домам.) Окна кабинета на пятом этаже выходят на площадь. По просьбе организаторов митинга мы включили прожектора на здании комитета ("...не трогайте нас. Видите, какие мы сознательные..."), но площадь освещена слабо. Кольцом, на некотором удалении от памятника, стоят люди. Сосчитать трудно, но это несколько десятков тысяч. Говорят речи, выкрикивают лозунги, а тем временем два мощных автокрана примериваются к чугунному монументу. Шум толпы праздничный, не угрожающий, она охотно подчиняется командам, усиленным микрофоном. Выезжает на площадь машина "скорой помощи", но лишь для того, чтобы осветить своими фарами сцену гражданской казни основателя ВЧК, первого чекиста. Гражданская казнь - явление для России не новое. Правда, с монументом все выглядит масштабнее, но с помощью телевидения дело вполне поправимое. Будет даже интереснее, так как памятник не меняет выражения лица, все происходящее для него - это сон, суета тех, кому еще предстоит раствориться в вечной тьме. С живым человеком иное дело. В Иране это поняли моментально...
Заставляю себя смотреть. Испытываю ли горе? Нет. Все происходящее закономерно - расплата за близорукость, за всесилие, за корыстность вождей, за нашу баранью бездумную натуру. Конец эпохи. Но и начало другой эпохи. Краны взревели, толпа зашумела. Вспышки сотен блицев - и железный Феликс, крепко схваченный за шею (он был обвязан канатами, но процедура казни подсказывает детали), повис над площадью, а под чугунной шинелью лишь обозначилась смертная судорога чугунных ног. Не за то дело отдали свою первую, земную, жизнь, Феликс Эдмундович? Посмертно ответили за прегрешения потомков?
Поздно вечером 22 августа 1991 года я стоял у окна кабинета на пятом этаже старого здания КГБ, выходящего на Лубянскую площадь, бывшую площадь Дзержинского. В опустевших зданиях КГБ тихо и глухо. Внутреннюю охрану на четвертом и пятом этаже нового дома (там была особо охраняемая зона, где размещались кабинеты председателя, его заместителей и секретариат) я распорядился снять еще раньше, и странно выглядят длинные коридоры без привычных прапорщиков у каждого входа на этажи.
Последние распоряжения комендантской службе - ни при каких обстоятельствах не применять оружия. Все. Делать ночью здесь нечего. Ворота здания закрыты и наглухо блокированы изнутри. К счастью, находится дежурная машина вне здания. Выходим на Кузнецкий. Пустынные улицы, редкие прохожие, группка милиционеров поодаль, ближе к выезду на площадь. Это мой город, я в нем родился и жил. В этот поздний ночной час я ощущаю его холодную отчужденность.
Ночь, улица, фонарь, аптека.
Бессмысленный и тусклый свет...
Мы слышим поступь истории, но не знаем, куда спрятаться, чтобы не быть раздавленными.
23 августа.
Ранним утром вновь на Лубянке. Еще вечером стало понятно, что даже временно без председательского пульта прямой связи (я про себя, смеясь, назвал его "пульт личности") справляться с Комитетом невозможно. Знаю, что будут попреки в нескромности, и тем не менее решительно перебираюсь в главный кабинет. Помещение огромное, сегодня выглядит зловеще, печально смотрят со стены портреты Ленина и Горбачева.
Телефоны, этот бич служивого человека, терзают слух и душу. Донесения довольно однообразны - угрозы со всех сторон, полная растерянность начальников всех уровней. Будут ли штурмовать и кто? Куда смотрит милиция? И совсем глупое - "они же говорят о законности и правовом государстве! Надо сказать им, что творится произвол..." и т. п. Жалкое блеяние потерявшихся людей.
Вот тебе и "щит и меч"! Все правильно. Щит и меч что-то значат, когда в них нуждаются. Сейчас они никому не нужны.
Звонок из Вильнюса. Блокированы два райотдела КГБ, сотрудники в зданиях. Что делать?
А я откуда знаю, что делать? Даю тот же стандартный приказ - оружия не применять, вступать в переговоры, договариваться о передаче зданий и имущества, оформлять все описями и протоколами.
Звонок из того же Вильнюса - заместитель председателя Совмина Литвы Зигмас Вайшвила. По тому же вопросу. К этому времени выяснилось, что переговоры с литовцами о судьбе КГБ уже велись и были на несколько дней прерваны. С облегчением сообщаю Зигмасу, что через несколько часов в Вильнюс вылетает зампред КГБ В. Ф. Лебедев и консультант председателя С. А. Кондратов.
Начальник следственного управления докладывает, что собираются какие-то силы с намерением штурмовать Лефортовский следственный изолятор и освобождать активистку Демсоюза Новодворскую.
- Вот те на! А разве она у вас?
- У нас.
- А кто может распорядиться об освобождении?
- Мы сами.
- Выпускайте!
Десять тридцать. Совещание руководящего состава КГБ, человек тридцать пять. Для того чтобы избежать рассуждений об обстановке, спрашиваю, все ли видели сегодня с утра площадь Дзержинского. Все видели, вопросов ни у кого нет, ясность полная. Нет ясности только в одном - как жить дальше, что и начинаем обсуждать.
Сразу же приходим к согласию, что надо департизироваться. Ни одного голоса против, и секретарь парткома Н. И. Назаров - за. Тут же готовится приказ по КГБ - конец партийной организации. ("Органы КГБ - это вооруженный отряд партии", - долбили мы десятками лет, пытались последние три-четыре года делать вид, что и лозунга такого не было, а теперь распрощались с некогда руководящей и организующей силой нашего общества.)
Идет, как когда-то было принято писать в партийной печати, большой и заинтересованный разговор, но не прекращает поступать информация: собирается народ на штурм КГБ, милиции по-прежнему нет, в городе опечатывают райкомы КПСС и райотделы КГБ (как правило, сидели в одних и тех же зданиях, а я-то в своем ПГУ все удивлялся, где же люди отыскивают связь КПСС и КГБ!).
Выступающие говорят о необходимости структурной реорганизации, о защите дел и агентуры, о ненужности и обременительности войск КГБ, вредности резких сокращений штатов и прочих важных, но не имеющих отношения к злобе дня делах. Предлагают немедленно создать комиссию по расследованию деятельности КГБ 19-21 августа. Сделано - тут же создана такая комиссия. (Быка за рога, а точнее, присутствующих за горло берет заместитель председателя КГБ РСФСР В. А. Поделякин. Напористо, с чувством огромной внутренней убежденности он говорит, что совещание уходит в сторону от самого главного вопроса - о кадрах. Надо вывести из состава коллегии тех, кто активно участвовал в деятельности ГКЧП. Известно, что первый заместитель председателя Г. Е. Агеев давал указание шифроорганам не пропускать телеграммы КГБ РСФСР. Возразить нечего, Агеев не только это указание давал. Да и многие другие чувствуют, что виноваты не виноваты, а отвечать придется. В нашем государстве распространена презумпция, что рыло в пуху у каждого.)
Дискуссия не прекращается, но Поделякин внес в нее тревожную персональную нотку, проявил открытую принципиальность революционных времен. Пахнуло холодком, как из подвальной двери.
