Геннадий Семенихин - Космонавты живут на земле
Майор Ножиков, как и все летчики-истребители, не мог ездить на малых скоростях. Едва только красная машина проскочила затерянный в густых подмосковных лесах железнодорожный разъезд и, преодолев три километра плохой дороги, вырвалась на шоссе, он включил все восемьдесят. И только перед населенными пунктами сбавлял газ. Теплый майский ветер тугой струей гудел за стеклами, бился о чистый капот. Грохотало шоссе под твердыми шинами, и было приятно на душе. Сильные, в волосах руки Ножикова лежали на баранке. Фуражку и форменный китель он снял, садясь за руль. Сейчас они подпрыгивали рядом с ним на мягком сиденье. Ножиков быстро установил причину хорошего настроения. Она заключалась не только в том, что ему удалось поколебать генерала Заботина и теперь с Володей Костровым все должно было решиться хорошо. Радовала Сергея еще и бесценная весть. Вчера вечером спокойный и уравновешенный их замполит Нелидов затащил его к себе в кабинет и сказал, сияя прищуренными глазами:
-- Тысячу раз за тебя радуюсь, Сережа. Утвержден первым кандидатом на космический полет этого года. Разумеется, это пока совершенно секретно.
Ножиков ударил кулаком себя в грудь:
-- Могила, товарищ полковник.
Красный "Москвич" поглощал километры, и ветер победно гудел за его стеклами: утвержден, утвержден. Ножиков улыбался всем своим добрым лицом спокойного, физически сильного человека. Сколько ему? Уже сорок? Так ведь это же только по паспорту и по метрике. На самом же деле он чувствует себя двадцатипятилетним, не больше. Приятно сжималось сердце. И только неловко становилось от мысли: а вдруг Володя Костров прочтет невзначай не его лице радость. "Нет, ему об этом знать сейчас не надо, -- думал Ножиков, -- если отобьем атаки врачей, Володя поедет на космодром в качестве второго кандидата на полет. А может, и в одном экипаже уйдем в космос". Шевеля мягкими крупными губами, Сергей напевал песенку, которую в общем-то не очень любил, но лучше которой не знал ничего песенного о космосе и космонавтике:
На пыльных дорожках далеких планет
Останутся наши следы...
Живописные балочки, поросшие нежной ярко-зеленой осокой, то на мгновение прятали "Москвич", то выбрасывали наверх, и он мчался и мчался беззаботно по шоссе, ведущему к столице. Над сонной поверхностью прудов качались тростники, пригретые солнцем. Медленно проплывали табунками домашние утки.
Уже половина пути осталась за плечами. "Надо в машине приемник поставить, -- подумал Ножиков, -- веселее будет дальние маршруты коротать". Впереди замаячило большое село с сохранившейся колокольней. Над каменным домиком за зеленой церковной оградой Ножиков увидел телевизионную антенну, усмехнулся: "Как же это? Святой отец, а телевизором балуется. Куда руководящий состав епархии смотрит?" Колеса прогрохотали по крепкому деревянному настилу моста, переброшенного через узенькую речушку. Было послеобеденное время, и на сельских улицах он увидел всего несколько прохожих. Миновав центр села, "Москвич" выскочил на окраину, когда справа от серой ленты шоссе увидел Сергей вытоптанную лужайку и возившихся на ней деревенских ребятишек. Белобрысые головки опять высекли в сердце доброе щемящее чувство. Ребятишки перебрасывали красно-голубой мяч. Он взлетал с тугим звоном. И все остальное случилось неожиданно, нелепо, глупо, как и обычно случается на дороге. Мяч выкатился на самую середину шоссе. Девочка лет пяти в пестром ситцевом платьице и голубой кофточке бросилась за мячом. Увлеченная игрой, она не заметила бесшумно вырастающий у нее за спиной "Москвич". Ножиков увидел метрах в тридцати, не дальше, ее белобрысый затылок и жидкие косички на нем с вплетенными розовыми ленточками. Минута перед большой опасностью родила необыкновенную ясность сознания. Остановить машину Ножиков уже не мог. Но он отчетливо успел подумать обо всем, что сейчас случится. Секунды -- и буфер "Москвича" ударит по этому затылку... В мгновение он облился холодным потом. "Задавить девчонку!.." И он что было силы рванул машину. Она, взвизгнув колесами и тормозами, сделала невероятный прыжок влево. Сергей увидел серый телеграфный столб, стремительно надвинувшийся на чистенький капот "Москвича", услышал, как посыпались на него со звоном стекла, а потом наступили потемки...
На бойком шоссе возле разбитого "Москвича" быстро столпились проезжающие машины. Прискочили на красном мотоцикле два орудовца и стали что-то замерять рулеткой. Остановилась как вкопанная машина "скорой помощи", и рослый пожилой санитар крикнул столпившимся:
-- Разойдитесь, граждане. Это мне в первую очередь надо. Милиция в данном случае вещь уже бесполезная.
Ножиков очнулся на колыхающихся носилках, пересохшими губами хватал беспомощно голубой майский воздух.
Старушка с хозяйственной сумкой, каких много кочует по подмосковным дорогам, шепеляво причитала:
-- И-и, сокола какого загубили! Такой молоденький. Летчик. Фуражка такая голубенькая...
Сергей беспомощно задвигался на носилках, сипло спросил:
-- А девочка... девочка как?
Молоденькая женщина в голубой косынке протиснулась к нему с белобрысой девчушкой на руках, рыдая, воскликнула:
-- Родненький... милый ты наш. Аленушку спас, а себя не пожалел. Как же нам благодарить-то тебя!
Девочка с ее рук растерянно улыбалась:
-- А я жи-ва, дядя. Только испугалась. И мячик целый.
-- Мячик цел -- это хорошо, -- вздохнул с облегчением Ножиков, -- а вот я, кажется, нет...
Голубое небо над его головой снова померкло.
Позже майор увидел уже высокий выбеленный потолок и понял, что он в госпитале. Сквозь мутную пелену обморока временами пробивалась действительность. Над ним склонилось лицо Виталия Карпова, затем увидел сведенные болью глаза генерала Мочалова. У Виталия смешно шевелились усики. Бледные губы генерала выдавливали какие-то мучительные слова, но Сергей их не слышал. Свет опять начал меркнуть, и Сергей, впадая в забытье, воспринял лишь один, ему незнакомый, с хрипотцой голос:
-- Состояние тяжелое, товарищ генерал. В рубашке майор родился, чтоб живым из такой переделки выйти. Сотрясение мозга, перелом обеих ног. Сделаем все...
Поздно ночью на квартире у Алексея Горелова зазвонил телефон. Еще сонный, космонавт босыми ногами прошлепал к телефону, снял трубку.
-- Говорит Мочалов. Вы мне очень нужны. Сможете быть минут через двадцать у меня в кабинете?
-- Слушаюсь, товарищ генерал.
Над погрузившимся в сон городком космонавтов стояли плотные сумерки. Как это и бывало всегда, после двенадцати ночи по приказу коменданта Кольского на всех аллейках выключался свет, лишь центральная дорога от проходной к штабу освещалась всю ночь. Алексей прошагал в кромешной тьме до широкой клумбы. Во всем штабе светились только два угловых окна -- кабинет командира части. В пустом коридоре гулко отдавались шаги.
Генерал встретил Горелова сдержанно, жестом указал на придвинутое к столу мягкое кресло. Был спокоен, но так и пробивалась сквозь это спокойствие усталость. Из раскрытой бутылки боржоми поднимались веселые пузырьки. Мочалов локтями уперся в стол, ладонями обхватил седеющие виски. Потом, стряхивая оцепенение, выпрямился в кресле. Поискал среди разбросанных на столе бумаг желтый конверт.
-- Это я сегодня получил, Алексей Павлович. И знаете, от кого? От Кузьмы...
-- От полковника Ефимкова? -- встрепенулся Горелов.
-- Ну, для вас от полковника Ефимкова, -- покровительственно согласился генерал, -- а для меня от Кузьмы просто. Пишет, что Соблоевка стоит на прежнем месте, летают без катастроф, ваши друзья уже поднялись на ступеньку выше: кто командиром звена стал, кто заместителем комэска.
-- Там прекрасные ребята, товарищ генерал, -- одобрительно подхватил Алексей, -- да и мне в Соболевке прекрасно жилось.
-- А разве у нас хуже?
-- Нет, товарищ генерал. Но я твердо уже уяснил разницу между летчиком и космонавтом.
-- В чем же она, по-вашему, заключается?
-- В том, что летчик живет в воздухе, а космонавт на земле.
Мочалов сосредоточенно потер переносицу.
-- Не понимаю.
-- Так это ж очень просто, -- оживился Горелов, -- в авиации я летал иногда ежедневно, иногда через день. Там я жил в воздухе. А здесь, чтобы когда-то провести в космосе ограниченный отрезок времени, я живу и работаю на земле, потому что наши тренировочные полеты и сравниться не могут с теми, какие я выполнял у Кузьмы Петровича.
Уголками губ Мочалов улыбнулся:
-- И это вас разочаровывает?
-- Нет, товарищ генерал! -- воскликнул Алеша. -- Какое может быть разочарование, если сбывается заветная мечта... мечта всей моей молодости да и вообще -- жизни!
Генерал недоверчиво покачал головой:
-- А вот Кузьма не верит. Спрашивает, не испортил ли я вам биографии. Смотрите, что накалякал: "У меня бы Алешка Горелов уже в комэсках ходил. А вот что он делает у тебя -- одному богу известно. Не лучше ли синицу в руках, чем журавля в небе?" Как вы считаете, Алексей Павлович?
