Андрей Буровский - Вся правда о Русских: два народа

Поздравляя автора с духовным воскресением, позволю себе задать только один вопрос: способен ли Юрий Марголин отнести слово «перверсия» (то есть половое извращение) к самому себе, к другим польским евреям и ко всем своим знакомым и друзьям — европейским интеллигентам разных национальностей? Как насчет Бернарда Шоу, Лиона Фейхтвангера, Ромена Роллана… всех, кто был «свободен от узости и мелочных придирок», у кого «антисоветские выступления вызывали брезгливость»?

Может быть, и у этих европейских интеллектуалов перверсию можно было легко вылечить — стоило поместить этих ребят в сталинский барак… не обязательно надолго, на семь лет. Думаю, семи недель вполне хватило бы.

Уже отсюда видно, насколько в самой Европе не считали русских европейцами. Как получал европейский интеллектуал плеткой по хребту — так сразу становился антисоветчиком. А что бы ни говорили русские эмигранты — не воспринималось. Действительно, смерть от голода или в расстрельных подвалах близких родственников. Ну что за «мелочные придирки»!

«Если хотите поставить эксперимент по построению социализма — возьмите страну, которую не жалко», — говаривал Отто фон Бисмарк. России оказалось не жалко. Прогрессивная западная интеллигенция была в полном упоении от грандиозного эксперимента, и уж чего-чего, а страны и народа ей жалко не было совершенно.

Поразительная вещь: консервативные люди гораздо мягче и добрее прогрессистов. Они даже, пожалуй, справедливее и честнее, потому что признают за каждым право быть таким, каков он есть. Вот прогрессисты убеждены в своем, и только в своем, праве «преобразовывать мир».

Конечно, русские интеллигенты сильно отличаются от европейских. Европейские побогаче, но они — только специфическая часть городского бюргерства, без особых привилегий или особенностей быта. Русские-то — люди феодального сословия.

Оговорим совершенно четко и определенно: и русские, и европейские прогрессенмахеры (те же коммунары в Париже 1871 года) европейцами были и европейцами померли. Красные и в Париже, и в Петербурге имели другие политические взгляды, чем большинство других европейцев, — но и только.

Русские европейцы были охвачены ражем «великих преобразований» точно так же, как и западные. Им тоже было не очень-то жалко Россию — хоть и своя страна, но ведь они привыкли смотреть на свою страну только как на исполинскую стройплощадку, на место борьбы русской Азии с русской Европой.

В рядах и эсеров и социал-демократов очень много людей с дворянскими фамилиями (Чичерин, Тухачевский, Дзержинский). Коммунистов поддерживают многие известные ученые, цвет русской интеллигенции (Вернадский, Павлов, Бехтерев, Циолковский, Тимирязев). Многие деятели первого советского правительства (М. М. Литвинов, Л. Б. Красиков, Г. В. Чичерин, В. В. Боровский) годами жили в Европе и были даже большими европейцами, чем большинство интеллигентов [132. 108].

Уж они-то никак не относятся к туземцам. Они (как и европейские интеллектуалы) не всегда сами готовы собственноручно пытать и убивать, чтобы на костях несогласных построить вожделенное «светлое будущее». Но они по крайней мере готовы были молчать и делать вид, что ничего не происходит, пока пытают и убивают не их… Право же, у европейской и русской интеллигенции, при всех различиях — одна и та же перверсия.

Глава 2

«НАРОД» И «ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ» В СССР

Народ почти всегда лучше честолюбивой и спесивой элиты. Он редко заблуждается, и если заблуждается, то не надолго.

О том, кто такая интеллигенция, в СССР спорили постоянно — от красного рассвета 1920-х до розового заката 1980-х. Термин уж больно неопределенный, и мнения могли колебаться крайне: от включения в состав интеллигенции вообще всех, кто работает не руками, до кучки самых ярких творческих работников. Ну и конечно же, важно было указать на некие важнейшие душевные качества, без которых интеллигент — вовсе и не интеллигент.

— А вот пил с одним деревенским дедом… Он же интеллигент, мужики! Натуральнейший интеллигент!!!

И становилось окончательно непонятно — кто же такой интеллигент и как его распознать, если вдруг встретишь.

Власти не вносили ясность в этот затуманенный вопрос, а скорее запутывали его еще больше. Официально считалось, что СССР — страна двух общественных классов: рабочих и крестьян. А у интеллигенции нет собственного отношения к средствам производства, и потому она — не класс, а прослойка — «трудовая интеллигенция». В документах же не писали ни слова «интеллигент», ни о происхождении — «из интеллигенции». Писалось — служащий; из служащих.

А служащие были все, кто не рабочий и не крестьянин. То есть получается — и высшие государственные и партийные чиновники, распорядители «общенародной собственности», получили полное право называться интеллигенцией. И все служащие, квалификация которых имела косвенное отношение к высшему образованию… Скажем, бухгалтеры и работники какой-нибудь жилконторы… Служащие? Значит, интеллигенция! Ну, техническая интеллигенция.

По-своему это логично — Советская власть дала право называться интеллигентом всякому, кто в старой России хотел бы называться этим почетным названием.

Многих интеллигентов невероятно раздражало именно это смешение. Военнослужащие — ну какие это интеллигенты?! А всякие там чиновники? Они с каких щей интеллигенты?! А бухгалтеры или служащие на железной дороге?!

Солженицын считал, что «настоящую» интеллигенцию специально для погубления и «разложения» растворили в массе «многомиллионного мещанства служащих, выполняющих любую канцелярскую или полуумственную работу» [133. С. 227]. Что характерно: в своей принадлежности к «настоящей» интеллигенции он не особенно сомневался. «Согнали нас в образованщину, утопили в ней» [133. С. 228]. Вот именно — нас согнали. Никак нельзя ведь сказать: мы учинили все это кровавое, дурное безобразие.

Вообще интеллигенция считала, что власти СССР ее очень обидели. Очень интеллигенция обижалась на эту «прослойку», на недостаток уважения…

«Труд в нашей стране есть дело чести, доблести и геройства… Какой труд? Конечно, первоначальный физический труд или, во всяком случае, непосредственно на производстве. Рабочий у станка, шахтер, сталевар, доярка — вот соль земли. Они создают своими руками все материальные ценности, основу богатства и благосостояния. Схема крайне проста. Народ создает материальные ценности. Начальники организуют и направляют. Правда, есть еще некоторая неопределенная часть — интеллигенция, которую затруднительно куда-либо отнести. Зачем она нужна? Вроде бы сама по себе ничего не создает…» [134. С. 29–30].

Такой вот обиженный тон. Очень переживала «прослойка», что ее ставят ниже рабочих и крестьян, считают чем-то вроде бы неполноценным. Интеллигенции все время казалось, что ее недооценивают, недодают ей, не оказывают «должного», «заслуженного» уважения. Эта обида очень заметна в книгах братьев Стругацких: они очень подробно объясняли, какая интеллигенция хорошая и невероятно полезная.

Вот «по темной равнине королевства Арканарского» бегут «сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят учить и лечить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ; за то, что они, подобно богам, создают из глины и камня вторую природу для украшения жизни не знающего красоты народа; за то, что они проникают в тайны природы, надеясь поставить эти тайны на службу своему неумелому, запуганному старинной чертовщиной народу… Беззащитные, добрые, далеко обогнавшие свой век…» [135. С. 30].

В этом небольшом отрывке решительно все: и отношение к несчастному народу, который остро нуждается в начальнике и наставнике; и восторг по поводу интеллигенции, подобной богам; и замечательная схема: мол, и травят нас за то, что мы — умные.

Всхлипнуть еще не захотелось? Ведь написано так великолепно, с таким чувством, что даже не хочется задавать прозаический вопрос: например, какое отношение к лечению и учению народа, вырыванию тайн у природы и созданию красоты имеют 99 % научных сотрудников в СССР? Те, кто писал невероятно полезные диссертации на тему «К вопросу об оволосении заднего прохода слонов» или «История партийной организации Карского мыловаренного завода».

Но, конечно же, красивые и сильные слова действовали. Младший научный сотрудник и участковый терапевт{18} выпячивали грудь и ощущали сладкое свербение в носу от столь высокой принадлежности. И слава братьев Стругацких гремела, обгоняя славу Иисуса Христа.

Но это еще что! Померанц публиковался в основном за рубежом, да в самиздате, в виде страничек, скверно перепечатанных на машинке, на казенных множительных машинках. Но ведь и «самиздат» очень и очень читали. Анекдот 1970-х: бабушка перепечатывает на машинке «Войну и мир».