Андрей Михайлов - От Франсуа Вийона до Марселя Пруста. Страницы истории французской литературы Нового времени (XVI-XIX века). Том II
В некоторых случаях журнал помещал довольно пространные примечания к тому или иному месту романа. Так, к разговору Растиньяка с г-жой Босеан было сделано следующее пояснение: «Хотя этот роман, сокращенный через очищение его от общих мест и длиннот, и весьма переделан в переводе, в котором большею частию старались мы выражать не то, что говорит автор, но то, что он должен был бы говорить, если б чувствовал и рассуждал правильно; хотя мы гораздо более уважаем здравый смысл наших читателей и его удовольствие, нежели неприкосновенность плодов пера, одаренного талантом, но поверхностного и слишком легкомысленного; хотя и направление, и даже ход повести изменены здесь существенно, однако мы сохранили часть этой сцены (т. е. разговор Растиньяка и г-жи Босеан. – A. M.) в подлинном ее виде, нарочно для обожателей ума Г. Бальзака. Одна из основных идей этого романиста, проявляющаяся почти во всех его творениях, состоит в том, что женщина тогда только бывает истинно велика, когда она обманывает своего мужа, гордо попирает свои обязанности и смело предается пороку. Как скоро удается ему осуществить эту чудесную мысль, заимственную по всей вероятности из логики лакейских, и вывести на сцену супругу порочную, но твердую любовницу, – он без памяти от удивления ее характеру; он становится перед ней на колени, и, – скоро увидите, – он еще поставит перед ней на колени и своего героя Растиньяка. Это великая женщина Г. Бальзака; он находит также очень интересным, когда отец способствует пороку своей дочери, и когда молодой человек продает себя женщине, и прочая. Само собою разумеется, что с этими жалкими понятиями опрокинутой нравственности и потерянного самоуважения поступлено в переводе по тем заслугам, точно так же, как с философическими рассуждениями автора, составленными из избитых пошлостей, выражаемых языком высокопарным и изысканным. Из философии Г. Бальзака, – которую нам очень хочется назвать философией, выжатой из туалетной губки, – можно иногда получить замечания хорошие и согласные со здоровым рассудком, сказав диаметрально противоположное тому, что он утверждает. Мы во многих местах его повести употребили этот легкий способ быть основательными. Истинный и неотъемлемый талант Г. Бальзака заключается в его повествовательном искусстве, и это достоинство автора “Старика Горио” мы сочли долгом поставить в самом лучшем свете»[282]. К следующей за этим разговором сценой между г-жой Босеан и герцогиней де Ланже была сделана такая сноска: «Не смейтесь, потому, что автор хочет здесь быть возвышенным и трогательным. Из числа всех подобных мы удержали одну эту сцену с намерением, чтобы показать, какие ложные и смешные вещи находятся в подлиннике, и чтобы не поселять ни в ком сожаления о том, что выпущено или переделано. Это величие женщин, изменяющих долгу супруг, клятвы и чести и храбро удаляющихся – одна в деревню, другая в монастырь – для того, чтобы плакать о своих любовниках, неподражаемо! Сцена, впрочем, была бы хороша без этих жалких натяжек поддельного глубокомыслия»[283].
Трудно, конечно, поверить, что Очкин и редакция «Библиотеки для чтения» столь прямолинейно и буквально понимали произведение Бальзака. Не были ли эти охранительные примечания ловким ходом, предпринятым для того, чтобы надежно обезопасить журнал от каких бы то ни было нареканий цензуры? Ведь переводчик, смягчая, как он думал, этими неуклюжими примечаниями аморальность поступков героев, исподволь делал их как раз аморальными и развращенными, причем аморальными и развращенными изначально, вполне готовыми окунуться в бездну порока. Это прежде всего относится к образам Растиньяка и Вотрена. Под пером переводчика происходит их примечательное сближение. Они стоят друг друга. Молодой человек превращается в нечистоплотного карьериста, почти лишенного каких-либо человеческих движений души, а каторжник Вотрен – в безжалостного мошенника, лишенного обаяния, каким его бесспорно наделил Бальзак. Показательна характеристика, которая дается переводчиком Растиньяку (и которой нет в романе Бальзака) на первых же страницах: «Евгений Растиньяк был одним из тех молодых людей, которые заранее рассчитывают употребление своих познаний; горят желанием успехов в свете, имеют нужную для этого дерзость и благовременно применяются к предстоящим судьбам общества, чтобы первым выдавлять из него для себя пользу. Как ни беден Растиньяк, но поверьте, что он вотрется в гостиные и даже будет в них отличаться, потому что он одарен проницательностью, которая в минуту угадывает чужие тайны, и самонадеянностью, необходимою для того, чтобы глупцы вас уважали. Лицо у него белое, совершенно полуденное; волосы у него черные, глаза у него голубые. Он красавчик. Вид его, манеры, все телодвижения показывают, что он из дворян, сын хороших родителей и жил в порядочном доме. Он бережлив на платье; дома донашивает он прошлогоднее, и вы всегда застанете его в старом сюртуке, в дрянном жилете, в черном, истасканном и дурно завязанном платке на шее, как обыкновенно бывает у студентов, и в сапогах с заплатками; зато он иногда может выходить одетый, как щеголь. Растиньяк сметливый малый!»[284]. Мы знаем, что вместо этого пассажа в романе находится совсем другой текст. Вот он: «Eugène de Rastignac, ainsi se nommait-il, йtait un de ces jeunes gens faзonnйs au travail par le malheur, qui comprennent dиs le jeune вge les espйrances que leurs parents placent en eux, et qui se prйparent une belle destinйe en calculant dйjа la portйe de leurs йtudes, et, les adaptant par avance au mouvement futur de la sociйtй, pour кtre les premiers а la pressurer»[285].
Как видим, перевод в данном случае решительно отличается от оригинала. В «Библиотеке для чтения» юный герой романа охотно идет на выучку к Вотрену и принимает его преступное предложение. В этом отношении показательна концовка романа, его последняя фраза: «Et pour premier acte du dйfi qu’il portait а la Sociйtй, Rastignac alla dоner chez madame de Nucingen»[286]. Или в журнальном варианте: «Il revint а pied rue d’Artois et alla dоner chez madame de Nucingen»[287] (между прочим, именно так, то есть как в «Revue de Paris», было и в переводе «Телескопа»; Б. Г. Реизов[288] не обратил внимания на то, что перевод делался по журнальному варианту романа, и обвинил переводчика в неточности). А вот как концовка «Отца Горио» выглядит в «Библиотеке для чтения»: «Он пошел в Париж; дорогой он еще колебался, направлять ли шаги свои к красивому жилищу в улице Артуа, или к прежней, грязной квартире у мадам Воке, – и очутился у дверей дома Г-на Тальфера. Тень Вотрена привела его к этому дому и положила руку его на замок. Он зажмурил глаза, чтоб ее видеть. Он искал еще в своем сердце и в своей нищете честного предлога. Викторина так нежно любила своего отца!.. Растиньяк спросил Г-жу Кутюр. Теперь он миллионщик, и горд как барон»[289].
Таким образом, переводчик делает Растиньяка соучастником Вотрена по преступлению и женит его на Викторине Тальфер. Об этом не сказано прямо в тексте перевода, но концовка романа, которую мы только что привели, не оставляет на этот счет никаких сомнений. В подлинном романе Бальзака перед героем лишь намечалась дорога в светское общество, и он волен был выбирать туда пути. В переводе выбор уже сделан и восхождение Растиньяка не только совершилось, но и завершилось: он стал обладателем заветного миллиона. Тогда становится непонятной его фраза, обращенная к Парижу (в переводе Очкина: «Теперь мы с тобой разделаемся!»): ею Растиньяк бросал вызов высшему обществу перед тем, как вступить с ним в борьбу. Но борьба оказывается уже позади, и фраза оказывается бессмысленной.
Б. Г. Реизов полагал, что такое исправление Бальзака было вызвано тем, что переводчик не хотел «проповедовать имморализм»[290]. Действительно, многие моральные рассуждения Вотрена он убрал из русского текста, точно также, как и проблему «китайского мандарина», столь важную для молодых героев романа, но на деле получилось совсем обратное. От подобных исправлений Растиньяк не стал более «моральным». Напротив! Как бы предвосхищая последующее развитие этого образа, Очкин делает Растиньяка беспринципным арривистом, холодно рассчитывающим свои весьма далекие от морали поступки. Но сделал так переводчик не из-за неумения или просчета. Такой выпрямленный и по сути дела бездуховный герой укладывался в ту оценку творчества Бальзака, которая господствовала в редакции журнала Сенковского. И роман из этюда о нравах превращался в увлекательное повествование о светском обществе Парижа периода Июльской монархии, обществе порочном и преступном.
Перевод Очкина вызвал немало критических откликов в печати. Если журнал «Московский наблюдатель» отделался ироничной фразой: «посмотрите как переделан бедный старик Горио: читаешь и не знаешь, что это? – Бальзак или Тю... тю... тю...»[291], то в «Телескопе» об этом переводе очень резко отозвался В. Г. Белинский. «Для кого переводятся в журналах иностранные повести? – спрашивал критик и продолжал, – для людей, или не знающих иностранных языков, или знающих, но не имеющих средств пользоваться иностранными книгами. Теперь, для чего эти люди читают иностранные повести? Я думаю, что не для одной забавы, даже и не для одного эстетического наслаждения, но и для образования себя, чтоб иметь понятие, что пишет тот или другой иностранный писатель и как пишет? Какое же понятие получает он о Бальзаке, прочтя его повесть в “Библиотеке”? – Но “Библиотеке” до этого нет дела: она себе на уме, она смело приделывает к “Старику Горио” пошло-счастливое окончание, делая Растиньяка миллионером, она знает, что провинция любит счастливые окончания в романах и повестях»[292].
