Арсений Ворожейкин - Солдаты неба
— Удивительно, как тебе удалось из немецких истребителей устроить такую свалку и самому выйти невредимым!
— Сам не знаю. — Летчик снова оживился и откровенно признался: — Но было тяжело.
— Бывает, — посочувствовал Лазарев и кивнул в сторону товарища: — Глаза кровью налились. Сильно крутился. Это и помогло.
Командир полка сидел за столом на КП. Я доложил ему, что с Рудько разобрался, и предложил: за умело проведенный бой вынести ему благодарность и представить к награде.
В этот момент в землянку вошли инженер полка Семен Васильевич Черноиванов и Плясун. Они доложили о результатах налета.
Поврежденных самолетов оказалось много. Большинство из них будут восстановлены. И ни одного уничтоженного.
— Противнику этот налет обошелся дорого, — сказал Плясун. — Зенитчики сбили два истребителя. Они упали недалеко от аэродрома. Ребята работали хорошо. Да и Архип одного кокнул.
В полку только двое раненых. Среди них — Архип Мелашенко. Первый вылет после лечения и отдыха оказался для него неудачным. Архип сейчас не испытывает физической боли. Он безразличен ко всему. Кроме неба. Вглядываясь в него, он нет-нет да и поднимает руку, как бы защищаясь от появившейся в нем опасности. Война испепелила его нервы. Найдутся ли у Мелашенко силы снова стать летчиком?
Разбудил меня резкий свет. Солнце сквозь щелочку в ставнях словно лезвием кинжала разрезало темноту комнаты и уперлось своим острием в постель на топчане. Уже день? Почему нас не разбудили?
Сачков тоже проснулся и торопливо потянулся под подушку за пистолетом. Я спрыгнул с топчана и распахнул створки окна. Солнце залило комнату. На улице никого. И часового нет. Обычно он находился перед окном. Тонкий слой пушистого снега, выпавшего за ночь, запорошил оголившуюся было за вчерашний день землю. Виднелось множество свежих следов машин и конных повозок. Что это значит?
Томясь неизвестностью, мы молча оделись. В хозяйской комнате — ни души. Ни над одной избой не вьется утренний печной дымок. В селе никаких признаков жизни. Собачьего лая, петушиного крика и то не слышно. Мы поняли: случилось что-то скверное. Бандеровцы? Нападение на аэродром? Прорыв противника?
— А где же часовой? — не выдержал я.
Следы его вились вокруг дома. На снегу никаких признаков борьбы. Однако между следами часового (он был обут в валенки с галошами) есть и другой след. Значит, к часовому кто-то подходил. Другого мы ничего не могли определить.
— Куда возьмем курс?
— Куда? — На лице Сачкова досада. — Почему же нас не разбудили? — И решительно махнул рукой: — Пойдем в столовую. Не будем нарушать установленный порядок.
— А если и там никого?
Из проулка с западной окраины села вывернулась извозчичья коляска с бубенчиками. Давно мы не видели таких. Впереди сидели двое мужчин. Сзади, из-за домашнего скарба, выглядывали перепуганная женщина и два детских личика. Мы пошли навстречу. На вопрос «Откуда?» сидевший за кучера мужчина хлестнул кнутом по крупу гнедого и отрывисто бросил:
— От немцев. Они прорвали фронт.
Уставший, взмыленный конь чуть прибавил шагу, но не побежал. Вслед этой коляске по проселочной дороге с запада на восток проехало еще несколько конных экипажей.
— Ну как, нарушим установленный порядок? — спросил я Сачкова.
Миша, плотно сжав губы, посмотрел на удаляющиеся повозки и, взглянув на голубое небо, по которому спокойно плыли редкие завитушки белых облаков, с тоской проговорил:
— Да-а, только бы летать да летать. А мы?.. — И добавил: — Сейчас надо подзаправиться, а потом видно, будет. Начнем день с завтрака.
Не так уж мы проголодались, чтобы рваться в столовую. Но рядом с ней размещались склады аэродромного батальона, и Мы надеялись, что там должны быть люди.
Столовая находилась в большой крестьянской избе. Во дворе стояла запряженная лошадь. Подпруги у нее были ослаблены, и она невозмутимо ела сено, наваленное прямо на землю. На широкой телеге — ящики с мясной тушенкой и сгущенным молоком. Консервы были наши, и мы безо всякой опаски распахнули дверь. В столовой сидели две девушки-официантки и повар. Они удивились и, как мне показалось, даже испугались, увидев нас.
— Почему вы не улетели? — в один голос спросили они.
От девушек мы узнали, что ночью весь гарнизон был поднят по тревоге. С рассветом летчики на исправных машинах перелетели на новый аэродром, а остальные «пешком смылись». Девушки так и сказали: «смылись».
— А почему не на машинах? — спросил Сачков.
— Их не хватило, чтобы увезти склады. Много имущества еще осталось.
— А на аэродроме кто?
— Не знаем. Может, даже и немцы.
— А вы чего ждете?
— Так приказано. Здесь осталась небольшая комендатура. Ждем распоряжения.
Позавтракав, мы поспешили на аэродром. Он находился километрах в пяти от Зубово. Село лежало в речной долине. За околицей мы поднялись на возвышенность, и оба настороженно остановились. Навстречу со стороны аэродрома двигались толпы людей и конные повозки.
— Значит, действительно фронт прорван, — заключил Михаил.
Мы внимательно вглядывались в юго-западную даль и прислушивались. Горизонт дымился, и ухо улавливало еле слышимый гул битвы. На аэродроме, захлестнутом людским потоком, виднелось с десяток самолетов.
— Пойдем, — предложил я Сачкову. — Не может быть, чтобы там никого наших не осталось.
Минут через десять мы встретились с гражданскими, бредущими на Зубово. Они два с половиной года томились в фашистской неволе. Март принес им свободу. Не успели как следует отдышаться — снова угроза порабощения. Ни снег, ни грязь — ничто не могло их удержать. Как застала их опасность, так они и хлынули на восток от приближающейся фашистской армии. Многие босы, в нательных рубашках. Женщины, дети… Беженцы, гонимые войной, — страшное зрелище. Этим несчастным людям не могли мы смотреть в глаза. Мы только прибавили шаг.
Старший инженер полка Семен Черноиванов нашему появлению на аэродроме удивился не меньше, чем девушки из столовой. Но когда услышал, что нас по тревоге никто не разбудил, возмутился:
— А если бы фашистам удалось ворваться в село? Как же Василяка-то про вас забыл? Два командира эскадрильи…
— Зато мы хорошо отдохнули, — не желая сейчас разбираться в этом, мягко говоря, недоразумении, перебил я инженера. — Лучше расскажи, что тут произошло, пока мы мертвецки спали.
Мы узнали, что противник встречными ударами с внутреннего и внешнего фронтов разорвал нашу оборону. Теперь 1-я танковая армия врага выходит из окружения. Ночью отдельным струйкам войск противника удалось просочиться близко к нашему аэродрому и повредить несколько «яков». Полку и батальону обслуживания было приказано немедленно перебазироваться, оставшиеся неисправные самолеты отремонтировать, но если враг прорвется к аэродрому, сжечь. Для этой цели и был оставлен инженер полка с группой механиков.
— Но теперь как будто беда миновала, — Черноиванов кивнул на запад, — бой уже отодвинулся.
Авиационный инженер! Это человек высокой культуры Знаток техники и изобретатель, организатор всей жизни на аэродроме. Без инженера не взлетит ни один самолет. Наша надежда сейчас только на инженера, на его смекалку.
— А из этих калек, — я показал на оставшиеся на аэродроме самолеты, — нельзя ли собрать что-нибудь летучее? А то сто пятьдесят километров в такую распутицу — прогулочка не из приятных.
— К сожалению, пока помочь ничем не могу. — Темное, продубленное лицо Семена Васильевича застыло в задумчивости. В черных глазах сосредоточенность. Черная шапка, черный реглан, черные валенки… Инженер в своей неподвижности походил на какое-то черное изваяние. Немного погодя он сказал с доброй, обнадеживающей улыбкой: — Подождите. Может, что сегодня и удастся скомбинировать. Из десятка самолетов два попытаемся собрать.
Мы с Сачковым пошли на КП, надеясь выяснить обстановку на фронте. Телефон не работал.
К середине дня поток беженцев с запада на восток прекратился. Наблюдатель, стоявший у КП в кузове вездехода, выделенного инженером полка, чтобы было на чем уехать в случае прорыва противника к аэродрому, с тревогой доложил:
— На горизонте появились войска.
Я взял у наблюдателя бинокль. Действительно, юго-западнее аэродрома маячили какие-то войска. Требовалось уточнить. Я воспользовался вездеходом.
Проехав с километр, мы с шофером наткнулись на троих убитых наших солдат. В неглубоком свежем окопе двое лежали с противотанковыми ружьями, а один с ручным автоматом. В окопе много гильз от бронебойных патронов и автомата. Впереди виднелись два обгоревших танка с черными крестами, подбитый бронетранспортер и десятка два фашистских трупов.
Выйдя из машины, мы молча постояли с обнаженной головой, отдавая последнюю честь погибшим бойцам.
Смерть обычно угнетает и давит человека. Теперь, глядя на этих солдат, я не испытывал тягостного чувства. Перед нами не смерть, а бессмертие. Перед нами герои. Они погибли, но собой заслонили аэродром, нас, Родину.
