Алексей Вульфов - Повседневная жизнь российских железных дорог
У каждой дороги своя еда и свой запах…
Осенью после долгой стоянки на какой-нибудь среднерусской промежуточной станции как свежо и терпко пахнет весь вагон купленной пассажирами антоновкой!.. А в Туле после короткой стоянки все несут в купе тульские пряники всевозможных форм и размеров, и этот добродушный призрак старины очень приятен…
Надо сказать, что даже в советские времена борьбы с частной собственностью милиция на всю эту станционную торговлю сквозь пальцы смотрела: вроде как традиция давняя — что же делать. Недаром и просторечие гласит — «базар-вокзал», понятно: всегда при вокзалах торговля, толкучки и рынки всякие.
Ибо всюду от железки — жизнь!
Ну и, наконец, третий вид железнодорожного общепита — это еда, взятая с собой в поездку. «Пассажиры жеманно уплетали кур», — замечательно написал в рассказе уже упомянутый, не столь уж известный, но очень талантливый писатель, в прошлом машинист Александр Андреевич Васильев. Не хуже написали Ильф и Петров: «Подпрыгивают завернутые в газетные кульки цыплята, лишенные ножек, с корнем вырванных пассажирами».
Многие утверждают, что не знают ничего вкуснее обеда в поезде. Ильф и Петров написали и об этом: «Пассажир очень много ест. Простые смертные по ночам не едят, но пассажир ест и ночью. Ест он жареного цыпленка, который для него дорог, крутые яйца, вредные для желудка, и маслины. Известно, что приступ голода охватывает пассажира тотчас же, как только начинают стучать колеса»…
Традицию лотошников Главдорбуфета 1930-х годов, разносивших съестное в лотках по вокзалам и вагонам, подхватили продавцы мороженого в электропоездах 1960–1970-х годов. Это была целая традиция — мороженое в электричке. Отменили ее из-за того, что в вагонах не существовало мусорных ящиков, пассажиры и сами пачкались, и вокруг сорили. В 1990-х годах расцвета всевозможного «рынка» эта традиция вернулась, сделавшись, как и многие другие начинания в России, крайностью: от бесконечных заклинаний продавцов в электропоездах пассажиру невозможно стало отдохнуть в дороге.
В советские времена еду из вагона-ресторана в фирменных поездах так же, как и в царских экспрессах, разносили в специальной металлической посуде. За гроши какие-то, не выходя из купе можно было съесть первое, второе и третье блюда. Чемпионами в этом сервисе были экспрессы номер 1 и 3, «Латвия» и «Юрмала», Москва — Рига. Автору довелось убедиться в этом лично во время поездки в Ригу в свадебное путешествие 8 февраля 1985 года. Вечером в купе вагона СВ постучался безукоризненный человек во фраке, с бантиком, с изящными усами, похожий на первого любовника из оперетты Кальмана. С очаровательным прибалтийским акцентом, вежливым и достойным одновременно, он спросил: «Желаете ут-тром завт-трак?» Мы ответили, что да. Тогда он сказал: «В восемь сорок пять будет завт-трак» и с легким кивком прикрыл дверь купе. Сколько-нибудь серьезно во времена пресловутого советского сервиса в перспективу завтрака не поверилось. Однако ровно в 8.45 под вздрагивание купе на быстром ходу вагона по крутым кривым бывшей Московско-Виндаво-Рыбинской дороги раздался не слишком тихий и не слишком громкий стук в дверь, после чего, сказав «доброе ут-тро!», два других безукоризненных человека в громко хрустевших белых халатах, колпаках и синих бабочках вкатили в купе тележку и поставили с нее осторожно на столик сочный лангет с жареным картофелем и свежим огурцом на продолговатых никелированных тарелках, два салата лососевых, взбитые сливки, несколько теплых булочек, горячий дымящийся кофе, нежные пирожные с чудесными фруктовыми глазочками, каким-то чудом уместив всё это на столике. «Прият-тного аппетит-та!» — пожелание это было сказано приветливо. Взято было за всё вместе с двоих 2 рубля 67 копеек (запомнилось!)…
В фирменном экспрессе «Россия» Москва — Владивосток испускающую вкусный пар тележку с никелированными мисками и ложками возил здоровенный официант из вагона-ресторана, которого все в поезде звали «кормящий отец». В принципе, развозка питания в фирменных поездах всегда была достаточно распространена и, скорее всего, так будет и дальше. Другой вопрос, что стоимость этой услуги становится всё менее доступной. Равно как и стоимость проезда в поездах, начиная с 2003 года впервые в истории железных дорог России сделавшая данный вид транспорта труднодоступным для большей части населения из-за роста тарифов на перевозки и услуги.
Да и вообще всё лучшее, что ценой неимоверных потерь и лишений было накоплено в России в течение XX века в области социального обеспечения народа, как известно, бездарно потеряно в 1990-х годах и окончательно уничтожено в начале XXI века — а железная дорога неотделима от народной жизни и поэтому не может являться в таких вопросах исключением.
Теофиль Готье (1811–1872)
Из книги «Путешествие в Россию»
Построенные по единому плану станции великолепны. В их архитектуре удачно сочетаются красные тона кирпича и белый камень. Но тот, кто видел одну из них, видел их все. Опишу ту, где мы остановились на обед. У этой станции есть своя особенность: она стоит, как церковь Святой Марии на Стрэнде, не у края дороги, а между линиями рельсов. Железная дорога обвивает ее своими лентами, и здесь встречаются, не мешая друг другу, поезда, идущие из Москвы и из Санкт-Петербурга. Оба состава выплескивают на перрон справа и слева своих пассажиров, которые садятся обедать за одни и те же столы. Поезд из Москвы везет людей из Архангельска, Тобольска, Вятки, Якутска, с берегов реки Амур, с побережья Каспийского моря, из Казани, Тифлиса, с Кавказа и из Крыма, из глубин всея Руси, европейской и азиатской. Они мимоходом пожимают руку своим западным знакомым, едущим в поезде из Санкт-Петербурга.
Здешний обед — это разноплеменное пиршество, на котором говорят на большем количестве языков, чем у Вавилонской башни. Широкие сводчатые оконные проемы с двойными стеклами с двух сторон освещали зал, где был накрыт стол и где царила приятная тепличная температура, в которой веерные пальмы, тюльпанные деревья и другие растения тропических стран уютно расправляли свои широкие листья. Эта роскошь редких растений, которых не ожидаешь увидеть в столь суровом климате, почти повсеместна в России. Она придает праздничный вид интерьерам, дает глазам отдохнуть от яркого свечения снега и поддерживает традицию разведения зелени. Стол был накрыт роскошно — с серебряными приборами и хрусталем, над которым возвышались бутылки всевозможных форм и происхождения. Длинные бутылки рейнских вин высились над бордоскими винами с длинными пробками в металлических капсулах, над головками шампанского в фольге. Здесь были все лучшие марки вин: «Шато д’Икем», «Барсак», «Шато Лаффит», «Грюо-ла-розе», «Вдова Клико», «Редерер», «Моэт», «Штернберг-кабинет», а также все знаменитые марки английского пива. Полный ассортимент известных напитков, пестревших позолоченными этикетками ярких цветов, привлекающими внимание рисунками и настоящими гербами. В России находятся лучшие вина Франции и чистейшие соки наших урожаев; лучшая доля наших подвалов попадает в глотки северян, которые даже не смотрят на цены того, что заглатывают. Кроме щей, кухня — не стоит и говорить об этом, — была французской, и я запомнил одно жаркое из рябчика, которое сделало бы честь Роберу, этому великому магу еды, о котором Карэм сказал: «Он восхитителен по части жаркого!» Официанты в черных фраках, белых галстуках и белых перчатках двигались вокруг стола и обслуживали с бесшумной поспешностью.
Николай Гарин-Михайловский
На практике (фрагмент)
…Когда около топки образовывается порядочная горка, Григорьев через силу говорит:
— Ну… ступайте обедать!
Я спускаюсь с паровоза на землю и робко спрашиваю:
— Вы не можете сказать мне, где здесь можно пообедать?
Григорьев говорит, отвернувшись:
— Направо из ворот: написано на вывеске… Да не сидите там три часа!
Я шагаю. Новенькая парусиновая блуза уже вся в пятнах, слой угольной пыли на ней, на лице, волосах. Пот струйками пробивает в пыли дорожку по щекам. Я стираю этот пот и чувствую, что размазываю на лице грязь. На зубах хрустит уголь, но есть хочется, так хочется, что от мысли, что сейчас буду есть, все невзгоды первого дня отступают на задний план. Какое-то смутное, утешительное сознание: перемелется — мука будет. В воротах молодой кочегар Иванов, с которым я познакомился сегодня утром в конторе глухого и грозного начальника депо.
Кочегар, засунув руки в карманы, ждет меня, насвистывая какую-то песенку.
— Ну? — весело спрашивает он, когда я подхожу. — Григорьев не побил?
— Только что не побил… — отвечаю я, и сразу мы оба чувствуем себя старыми товарищами.
Мы идем направо по площади, туда, где над маленькой дверью харчевни нарисована какая-то большая птица, проткнутая вилкой и ножом.
