Монастырь и тюрьма. Места заключения в Западной Европе и в России от Средневековья до модерна - Коллектив авторов -- История
Однако Жуков быстро растранжирил то немалое имущество, с которым прибыл в монастырь, и впал в нищету. Пытаясь найти средства к существованию, он отправлял двух своих слуг в Архангельск на заработки. Довольно скоро монастырское начальство запретило ему подобные вольности, тем более что на одного из крестьян заявил свои права брат Алексея Петр703. В конце концов Жуков, по одним сведениям, проиграл их в карты, по другим – умудрился продать по десять рублей за каждого704. Варвара также не собиралась довольствоваться монастырским коштом. По неизвестной причине в 1773 году ее вновь перевели из Богородично-Рождественского Ильинского монастыря в Далматовскую обитель. Вскоре начальница Нимфодора донесла епископу Варлааму, что Жукова предается «невоздержанному пьянству», ведет себя непристойно, а водку добывает у местных жителей, пользуясь тем, что укрепления монастыря разрушены в ходе Пугачевского восстания. Вообще на долю монахинь в эти годы выпали большие испытания: были они, по словам Нимфодоры, «старыми и дряхлыми», обитель перевели заштат, средств не было даже на восстановление разрушенной ограды, церковь сожгли бунтовщики, да к тому же еще прислали на духовное исправление пьющую и буйствующую убийцу705. Правда, вскоре начальница донесла Варлааму, что Варвара, придя к ней в келью, перед всеми собравшимися монахинями на коленях со слезами просила прощения, а «невоздержанные поступки» объяснила происками дьявола706.
Власть старалась строго контролировать пребывание преступников в монастырях. Как минимум дважды в год в Синод и Экономическую коллегию из епархий должны были поступать сведения – когда, за что и на какое время была наложена на осужденного епитимья, сколько полагается ему, исходя из «торговой в тамошних местах цены», хлеба и денег и как идет духовное исправление707. На протяжении почти десяти лет архимандрит Соловецкого монастыря Досифей ограничивался одной и той же неизменной формулировкой в своих рапортах в Синод: «Колодник Жуков находится в смиренном пребывании, на всякое церковное пение ходит неленостно и в прошедшие посты у определенного духовника иеромонаха исповедывался»708. Однако в конторе монастырского правления фиксировались более подробные детали наказания покаянием убийцы Жукова709.
Несмотря на совершенное им страшное преступление, он избежал содержания «под крепким смотрением, в кандалах и в особом уединении»710 и мог более или менее свободно перемещаться по территории обители, искупая свою вину в трудах и аскезе. Он получал 8 рублей в год для пропитания и покупки одежды, хотя и жаловался в прошении, адресованном императрице, на «крайнейшую бедность и нищету»711. Все повинные в «смертных злодеяниях» проходили пытку голодом и тот или иной срок содержались на хлебе и воде, что означало по понедельникам, средам и пятницам есть один раз в день хлеб с укропом, иногда с сухояденьем по средам и пятницам, а по вторникам и четвергам – два раза тот же хлеб с «варивом без масла» и, разумеется, полное лишение хмельного712.
Тяжкая физическая работа на протяжении всего светового дня не просто обеспечивала существование монастыря в суровых условиях Русского Севера, но воспринималась как низший уровень служения для монахов, послушников, трудников, а также неотъемлемая часть искупления преступлений для колодников. Более высокой степенью послушания было церковное богослужение, и поэтому монахи-священники (иеромонахи), дьяконы (иеродьяконы), а также поющие на клиросе «клирошане» крайне редко привлекались к черным работам. Вершину в системе послушания составляла деятельность настоятеля и «соборных старцев»713. Монастырь являл собой отделенный мощной стеной от грешного мира образ царства небесного, подобие «горнего Иерусалима», где есть жилища праведных, сады и живописные источники714, и есть альтернативное пространство тех, кто должен перед Богом отмолить себе прощение. Собственно это мироощущение монахов было закреплено и в географии самого архипелага – горы Голгофа на Анзере, Фавор на Большой Муксалме, Секирная на Большом Соловецком. В этой иерархии сакрального пространства присланные на покаяние преступники, и в том числе убийца Алексей Жуков, находились на самой последней ступени человеческого падения.
Как правило, не закованные в железо колодники рубили дрова, возили воду, выгребали золу из печей, стирали белье, пасли скот и делали прочую «черную монастырскую работу». Наиболее тяжелыми считались «поваренные хлебопечные труды», разделка теста, «мукосеяние», которые требовали постоянного физического напряжения и длились до 20 часов в сутки. На территории обителей поварни или хлебни располагались, как правило, в подклетах Успенских храмов. В частности, в Соловецком монастыре хлебня с мукосейней, хлебный и квасной погреба, просфоренная служба, а также печи, обогревающие здание, составляли нижний уровень Успенского трапезного комплекса, в который входила трапезная палата и пристроенный к ней храм Успения с приделами, посвященными Усекновению главы пророка Иоанна Предтечи и забитому копьями великомученику Димитрию Солунскому. Если учесть, что во время главного акта инсценированного публичного покаяния в Кремле путь убийц Варвары и Алексея Жукова совпадал с путем на эшафот и заканчивался у стен Успенского собора, а главное место труда колодников на Соловках находилось под Успенской трапезной у раскаленной печи, то можно предположить знаковую связь наказания преступника с образами смерти, казни, Страшного суда и преисподней. Сходную мысль высказывает и Сергей Шаляпин: «Случаи назначения именно хлебни или поварни в качестве места отбывания ссылки столь многочисленны, что приводят к мысли о том, что церковные власти и братия обителей наделяли эти монастырские службы какими-то символическими (ритуальными) свойствами»715.
Однако характерно, что в крепостнической России XVIII века преступнику Жукову на первых порах в монастыре помогали нести тяжелые «черные труды» и искупать содеянное его люди, «крещенная собственность» русских помещиков. Положение колодника значительно осложнилось, когда он остался без своих слуг. В марте 1769 года убийца, лишивший жизни мать, с отчаянием писал настоятелю: «Ваше высокопреподобие изволили приказать на отправляющейся лодке к городу выслать человека моего, и так я уже должен остаться один <…> в зимнее время, и таскать воду, мыть,
