Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец
* * *
Граф и генерал Густав Горн - военный губернатор и комендант Нарвы был хотя и не давним, но верным приятелем Тимоши. Их взаимная приязнь возникла сразу же - при первой встрече и сохранялась неизменно, несмотря на разницу в возрасте и положении. Густав Горн - высокий, жилистый старик с водянистыми голубыми глазами, торчащими вверх усами, с острыми худыми плечами, локтями и коленями - принадлежал к старому аристократическому семейству, давшему Швеции немало дипломатов и генералов. Однако свой нынешний пост старый вояка считал недостойным для графского рода и чувствовал постоянную обиду и на королеву, и на губернатора Эстляндии Эрика Оксеншерну - мальчишку и выскочку, возвысившегося только благодаря своему дядюшке-канцлеру.
В изгнанном русском Горн почувствовал нечто родственное себе: князь из старейшего и благороднейшего семейства, умный, смелый, энергичный - а именно таким казался себе Горн - претерпевает, как и он сам, удары судьбы.
Поэтому, когда Горн снова встретился с князем шуйским, высланным из Стокгольма и едва не убитым неизвестными разбойниками, в душе старого генерала вспыхнуло доброжелательное чувство уважения и восхищения перед упорством и отвагой этого человека.
"Эти стокгольмские интриганы, - подумал Горн, - неспроста выслали князя в Эстляндию. И уж не они ли организовали и это нападение на него?"
И Горн решил оберегать князя Шуйского, сколь будет возможно. Его логика была проста; если Оксеншерне и Розендиндту нужно, чтобы русский князь погиб, значит нужно постараться его спасти. Поэтому Горн предложил шуйскому покои в своем доме, но князь отказался. Он очень спешил в Ревель, и просил лишь об одном - скорее дать ему надежный конвой. Горн дал шуйскому шесть драгун и рекомендательное письмо к вахмистру Ягану Шмидту, в доме которого, как он полагал, князь будет под надежной защитой.
* * *
По дороге в Ревель Тимоша вместе с конвоем завернул в корчму, где минувшей ночью на него было совершено нападение. Корчмарь увидев шведских драгун, испугался. Он тотчас же подумал, что его обвинят в сговоре с нападавшими и, когда Тимоша спросил его: "Куда поехали эти разбойники?" указал рукою на восток, в сторону Новгорода.
"Должно быть, так оно и есть, подумал Тимоша. - Ведь Воскобойников и Митляев - новгородцы. А куда им бежать и где прятаться, если не у себя дома?" И, повеселев, Тимоша вскочил в седло, и уже ничего не опасаясь, поскакал впереди конвоя в Ревель.
...Толстые стены из серого камня; на высоких валах, поросших жухлой травой, - приземистые башни, за ними - церковные шпили, вонзающиеся в низкое серое небо - таким предстал перед путниками Ревель. А когда подъехали ближе, первое впечатление не исчезло, а усилилось: стены показались ещё толще, башни ещё приземистей, шпили ещё острей. "Не город, а тюрьма", - подумал Тимоша и недоброе предчувствие шевельнулось у него в груди. Чувство это стало ещё сильнее, когда Тимоша. въехал в город. Каменные дома с окнами, забранными решётками с узкими дверцами, обитыми железными полосами, напоминали маленькие замки.
На площади у Ратуши Тимоше вдруг показалось, что среди толпы мелькнула знакомая кургузая фигура и выбившиеся из-под шапки волосы цвета переспелой соломы, обсыпанной землей.
"Мало ли их, низкорослых да рыжеватых?" - подумал Тимоша, но беспокойство не проходило: а вдруг Воскобойников?
* * *
Дом Ягана Шмидта, старого служаки, проведшего рядом с генералом Горном четверть века, был такою же маленькой крепостцей, как и другие соседние дома. К дому примыкал маленький садик и огород, где Тимоша мог глотнуть немного воздуха да поглядеть за полетом стрижей.
Яган сказал Тимоше, что Ревель кишит царскими лазутчиками - об этом сообщили ему и его старые приятели из Ратуши, и знакомый офицер полицейской стражи, да и многие городские обыватели в один голос вот уже несколько недель толковали об этом и на рынке, и в пивных, и при встречах на улице.
На четвертый день пребывания в Ревеле - 8 октября 1651 года - Тимоша не выдержал и решил возвращаться в Стокгольм. Ему не давала покоя мысль о Косте. И днем, и ночью перед его глазами стоял его названный брат, связанный веревками, забитый в железа, терзаемый заплечных дел мастерами.
Оставлять ему было нечего - все имущество пограбили Воскобойников с Митляевым. Взяв кису с деньгами, сумку с бумагами, пистоль да кривой турецкий нож, Тимоша простился с хозяином дома и вышел за ворота.
Улица была пуста. Только вдали маячил какой-то человек. Но и он пошел прочь, как только Тимоша двинулся от ворот.
Пройдя два квартала, Анкудинов повернул за угол, на улицу, ведшую к гавани. И сразу же столкнулся с тремя подгулявшими молодцами. Он хотел обойти пьянчужек, но улица была узка и к тому же молодцы, как бы забавляясь, не пропускали его. Тимоша легонько подвинул одного из них в сторону и тотчас же все трое кинулись на него и, повалив на землю, стали вязать. Из-за спин нападавших вынырнули знакомые Тимоше рожи Воскобойникова и Митляева Тимоше завернули руки за спину, сунули в рот кляп и потащили в карету, стоявшую в трех саженях от места нападения. Дверцы кареты захлопнулись. Воскобойников и Митляев сели на распростертого Тимошу верхом, сдавив его ногами. В карету забралась ещё полдюжина молодцов и, подскакивая на ухабах, экипаж помчался неведомо куда.
* * *
Губернатор Эстляндии граф Эрик Оксеншерна вторые сутки пропадал на псарне, ожидая, когда ощенится его любимая борзая. Из-за того, что ожидание оказывалось напрасным, он нервничал и потому совершенно ничего не понял, когда пришедший слуга сказал, что в замок привезли какого-то человека, связанного по рукам и ногам и с кляпом во рту.
Оксеншерна, досадливо поморщившись, нежно погладил борзую по голове и быстро пошел к дому, желая как можно скорее развязаться с неожиданной докукой и возвратиться на псарню.
У крыльца дома он увидел черную карету с дверцами без окон и возле неё группу оживленных мужчин. Губернатор подтянулся и замедлил шаг. Его тотчас же заметили и тут же замолчали. Оксеншерна увидел в центре толпы человека со связанными руками и кляпом во рту. Оксеншерна. досадливо дернул плечом и тотчас же вспомнил, что совсем недавно одна за другой такие же толпы приходили в замок и по наущению царских гонцов требовали от него поимки русского человека, который, по их словам, выдавал себя за князя.
Оксеншерна. взглянул на связанного и понял, что перед ним стоит тот самый князь. Больно приметен он был - глаза разного цвета и оттопыренная нижняя губа мешали спутать его с кем-либо другим.
- Развяжите его, - сказал Оксеншерна, - и выньте кляп. Окружавшие русского князя люди, нехотя повиновались.
- Кто таков? - спросил губернатор после того, как его приказ был исполнен.
- Вор! Худой человек! Жену и детей убил! Улицу спалил! Казну пограбил! В царское имя влыгался! - закричали в толпе. Один из русских, знавший шведский язык, угодливо стал переводить все это. Оксеншерна поднял руку. Крикуны умолкли.
- Теперь пусть говорит он. - Губернатор повел рукой в сторону Анкудинова.
- Господин губернатор! Все сказанное этими глупыми и бесчестными людьми - ложь, - произнес Тимофей по-немецки. - Они клевещут, чтобы, заполучив, отвезти меня к моим недругам в Москву и там казнить. Вместе с тем у меня есть подлинные грамоты о моем происхождении. Эти грамоты видела и пресветлая госпожа, королева Христина и канцлер короны благородный господин Аксель Оксеншерна и думный дворянин Иван Розенлиндт.
Тимоша снял с плеча сумку с бумагами, которую Воскобойников и его люди в суматохе забыли снять с Анкудинова, и протянул её губернатору.
Оксеншерна взял сумку, раскрыл её, одну за другой стал доставать и читать грамоты.
Вид свитков вощеной бумаги с висящими на шелковых шнурах сургучными печатями произвел на толпу отрезвляющее впечатление. В наступившей тишине Оксеншерна сказал:
- Я оставляю этого человека у себя. Он будет здесь под надежным караулом. И если он виноват, вы получите его. Но не раньше, чем я смогу убедиться в этом.
* * *
Анкудинова отвели в светлую чистую камеру. Первый же ужин лучше всяких слов объяснил Тимоше, что губернатор скорее считает его своим гостем, нежели узником: арестанту принесли бутылку хорошего вина, жареного каплуна и горячий мягкий хлеб, только что снятый с печного пода.
Тимоша попросил перо, чернил и бумаги - и тут же получил их. Прежде всего он решил написать обо всем случившемся Розенлиндту. Слуга, принесший перо, бумагу и чернила, отчего-то не уходил.
- Чего тебе? - спросил Тимоша и слуга ответил:
- Не начинайте письма, прежде чем не переговорите с господами Валъвиком и Крузенштерном - секретарями господина губернатора.
- А когда они примут меня?
- Они сами придут сюда, как только я уйду из вашей - слуга замялся из вашей комнаты.
- Так иди же скорее! - воскликнул Тимоша, ожидая, что Вальвик и Крузенштерн придут, чтобы освободить его.
