Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

То же самое невежество, которое делает варвара неспособ­ным понимать или признавать пользу налагаемых законами стеснений, лишает его всякой возможности бороться с без­рассудными ужасами, которые внушает ему суеверие. Гер­манские священнослужители воспользовались столь благо­приятным для них настроением своих соотечественников для того, чтобы присвоить себе даже в светских делах такую власть, какой не осмелились бы пользоваться на деле даже высшие должностные лица, а кичливые воины с покорностью подчинялись взысканиям, которые налагались на них не че­ловеческой волей, а приказаниями, непосредственно исхо­дившими от бога войны. Недостатки гражданского управ­ления нередко восполнялись путем вмешательства духовной власти. Эта последняя постоянно заботилась о поддержании тишины и порядка в народных собраниях, а иногда простира­ла свое влияние и на более важные дела управления. В тех местностях, которые носят теперь название Мекленбурга и Померании, устраивались по временам торжественные про­цессии. Неизвестный символ земли, покрытый густым покрывалом, ставили на колесницу, запряженную коровами, и вывозили из его постоянной резиденции на острове Рюген; везомая таким образом богиня посещала некоторые соседние племена, состоявшие из ее поклонников. Во время этого странствования воинственный пыл стихал, ссоры прекраща­лись, оружие откладывалось в сторону и неугомонные гер­манцы наслаждались благодеяниями мира и согласия. Бо­жий мир, который так часто и так бесполезно был провозгла­шаем духовенством в одиннадцатом столетии, был, очевид­но, подражанием этому древнему обыкновению.

Но влияние религии скорее разжигало, чем обуздывало буйные страсти германцев. Ее служители, из личных инте­ресов и фанатизма, нередко поощряли верующих на самые смелые и самые безрассудные предприятия, обещая им покровительство небес и верный успех. Священные знамена, долго хранившиеся в заповедных рощах как предметы суе­верного поклонения, были выставляемы впереди сражаю­щихся, а неприятельскую армию предавали со страшными проклятиями в жертву богам войны и грома.

В глазах солдат (а все германцы были солдатами) трусость была самым непростительным из всех грехов. Храбрый чело­век был достойным любимцем их воинственных богов, а нес­частный, потерявший свой щит, был исключаем из религиоз­ных и гражданских собраний своих соотечественников. Не­которые северные племена, как кажется, верили в учение о переселении душ, а некоторые другие выдумали грубый рай, в котором идет вечное пьянство. Но все сходились в том мнении, что жизнь, проведенная в боях, и славная смерть на поле битвы были самыми верными ручательствами за счастье в будущей жизни как в этом мире, так и в том.

Но бессмертие, которое тщетно сулили германским героям их священнослужители, доставляли им в некоторой мере их барды. Этот оригинальный класс людей вполне заслуженно привлекал к себе внимание всякого, кто изучал древности кельтов, скандинавов и германцев. Тщательные исследова­ния достаточно выяснили нам их дух и характер, и всем из­вестно, каким они пользовались уважением благодаря свое­му высокому призванию. Но нам не так легко объяснить или даже понять причину того восторженного влечения к битвам и к славе, которое они возбуждали в душе своих слушателей. У цивилизованных народов любовь к поэзии служит скорее развлечением для фантазии, нежели пищей для душевных страстей. А между тем, когда мы в тишине уединения читаем гомеровские или тассовские описания битв, мы незаметно увлекаемся живостью вымысла и на мгновение сами вооду­шевляемся воинственным пылом. Но как слабы и холодны те ощущения, которые выносит в своем одиночестве спокойный ум из чтения! Не иначе как перед самой битвой или во время празднования победы воспевали барды славу древних героев и предков тех воинственных вождей, которые с восторгом внимали их безыскусственным, но воодушевленным напе­вам. Вид оружия и опасности усиливал впечатление воинст­венной песни, а страсти, которые она старалась воспламе­нить, - влечение к славе и презрение к смерти - были обыч­ными чувствами в душе германцев.

Таково было положение и таковы были нравы этого наро­да. И климат, и отсутствие науки, искусств и законов, и по­нятия о чести, благородстве и религии, и влечение к свободе, и нерасположение к мирным занятиям, и жажда смелых предприятий - все это способствовало тому, чтобы сделать из него воинственную нацию. А между тем нам известно, что в течение более двухсот пятидесяти лет, протекших от пора­жения Вара до царствования императора Деция, эти грозные варвары лишь изредка совершали незначительные нападе­ния и не наводили большого страха на богатые и впавшие в рабство провинции империи. Их дальнейшие успехи были приостановлены недостатком оружия и дисциплины, а их во­инственный пыл нашел себе занятие во внутренних раздорах древней Германии.

I. Кто-то остроумно и не без основания заметил, что обла­дание железом скоро доставит нации и обладание золотом. Но грубым германским племенам, не обладавшим ни одним из этих двух столь ценных металлов, пришлось добывать их мало-помалу своими собственными силами, без всякой пос­торонней помощи. Внешний вид германской армии уже ясно доказывал, как велик был у германцев недостаток в железе. Они редко употребляли мечи и длинные копья. Их frameae (как они сами называли их) были длинные дротики с ост­рым, но тонким железным наконечником, которые они, смотря по надобности, или метали в неприятеля издали, или употребляли в дело в рукопашном бою. Все вооружение их кавалерии состояло из такого дротика и щита. Дополнитель­ным ресурсом для их пехоты служило то, что она метала множество стрел с невероятной силой. Их военная одежда - если только она у них была - состояла из широкого плаща. Разнообразие цветов было единственным украшением их де­ревянных или ивовых щитов. Немногие из их вождей носили латы, и почти ни один не носил шлема. Хотя в Германии ло­шади не отличались ни красотой, ни быстротой, ни способно­стью выделывать те эволюции, которыми занимались в рим­ских манежах, некоторые из германских племен славились своей кавалерией; но главная сила германцев заключалась в их пехоте, которая выстраивалась в густые колонны сооб­разно с разделением на племена и роды. Эти полувооруженные бойцы, не любившие никаких задержек и неохотно вы­носившие усталость, устремлялись в битву в беспорядке с дикими криками и благодаря своей природной храбрости иногда одерживали верх над вынужденным и более искусст­венным мужеством римских наемников. Но так как варвары истрачивали весь свой пыл на первом натиске, то в случае неудачи не умели ни вновь собраться с силами, ни отступить. Отраженное нападение было для них то же, что полное пора­жение, а поражение почти всегда сопровождалось совершен­ным их истреблением. Когда мы припоминаем, в чем состоя­ло полное вооружение римских солдат и какие были у них правила дисциплины, военные упражнения, эволюции, ук­репленные лагеря и боевые машины, мы невольно удивляем­ся тому, что почти нагие варвары, рассчитывавшие только на свою храбрость, осмеливались вступать в бой с легионами и со состоявшими при легионах союзными войсками. Бой был слишком неравен до тех пор, пока привычка к роскоши не ослабила энергию римских армий, а дух непокорности и мятежа не ослабил их дисциплину. Включая в состав своих армий варварские вспомогательные войска, римляне сами подвергали себя явной опасности, так как давали германцам возможность мало-помалу познакомиться с военным искус­ством и с политикой римлян. Хотя эти войска принимались в незначительном числе и с большими предосторожностями, все-таки пример Цивилиса должен был доказать римлянам, что опасность не была воображаемая и что их предосторож­ности не всегда были достаточны. Во время междоусобных войн, вспыхнувших после смерти Нерона, этот хитрый и не­устрашимый батавец, удостоившийся от своих врагов срав­нения с Ганнибалом и Серторием, задумал освободить свою родину от ига римлян. Восемь батавских когорт, про­славившихся в различных войнах и в Британии и в Италии, перешли под его знамена. Он ввел германскую армию в Гал­лию, склонил на свою сторону сильные города Трир и Лангр, разбил римские легионы, разрушил их укрепленные лагеря и употребил в дело против римлян те военные познания, кото­рые приобрел, состоя у них на службе. Когда после упорной борьбы Цивилис наконец был вынужден преклониться перед могуществом империи, он обеспечил и свою судьбу, и судьбу своей родины почетным мирным договором. Батавы по-прежнему заняли острова на Рейне, но уже не в качестве слуг римской монархии, а в качестве ее союзников.

II. Могущество древней Германии должно казаться весьма грозным, если сообразить, каких результатов она могла бы достигнуть, если бы действовала своими соединенными сила­ми. Ее обширная территория вмещала в себя, вероятно, не менее миллиона воинов, так как всякий, кто был в таком возрасте, что мог носить оружие, был по своему нраву скло­нен употреблять это оружие в дело. Но эта необузданная масса людей, не способная ни обдумать какое-либо великое национальное предприятие, ни привести его в исполнение, предавалась разнородным влечениям, которые нередко были несовместимы одно с другим. Германия была разделена бо­лее нежели на сорок самостоятельных государств, и даже в каждом из этих государств связь между входившими в его состав племенами была слаба и непрочна. Варвары легко раздражались; они не были способны простить обиду и еще менее оскорбление; их мстительность была кровава и беспо­щадна. Споры, которые так часто возникали на их шумных попойках или в то время, как они предавались удовольстви­ям охоты, были достаточным поводом для того, чтобы целые племена приходили в волнение, так как личная вражда вся­кого сколько-нибудь влиятельного вождя разделялась его приверженцами и союзниками. И наказание обидчика, и нападение на беззащитного одинаково были поводами к войне. Некоторые из самых больших германских государств стара­лись окружить свою территорию широкой полосой необитае­мой и совершенно опустошенной земли. Тот факт, что их со­седи держались на большом от них отдалении, служил свиде­тельством страха, внушаемого их оружием, и до некоторой степени предохранял их от опасности неожиданных вторже­ний.