Игорь Фроянов - Россия. Погружение в бездну
«в нечто аморфное, нежизнеспособное»,
поскольку нужна
«реальная федерация, а не какое — то сообщество, не какая — то ассоциация»
Там же. С.79Не следует, однако, обольщаться подобными заявлениями, поскольку они, как нам кажется, не отражали подлинные замыслы «реформатора». Достаточно напомнить, что он, создавая Союз суверенных государств, готов был отказаться даже от единой конституции, заменив её, по подсказке акад. В. Н. Кудрявцева, развернутым Договором об образовании государства и Декларацией прав человека (Грачев А. Дальше без меня… Уход Президента. М., 1994. С. 147). Уже этот, отдельно взятый факт свидетельствует о том, что политика Горбачева — являлась политикой разрушения, а не созидания.
Главы республик, общаясь с Горбачевым и наблюдая за его поведением, могли подумать, что он в глубине души вообще против любого жизнеспособного Союза. И здесь припоминается такой довольно красноречивый эпизод, рассказанный помощнику А. Черняеву и пресс — секретарю А. Грачеву самим М. Горбачевым после очередных дебатов с республиканскими лидерами о судьбе Союза:
«Я был совершенно спокоен. Я не боялся ничего потерять и потому чувствовал себя свободным от любого давления. Я следовал только своей убежденности и сказал им это. Сказал, что они не свободны, раз оглядываются на чужие мнения, на чьи — то настроения и амбиции… Я согласен строить любой Союз — федеративный, конфедеративный, какой хотите, но строить, а не разваливать. И когда они поняли, что я говорю всерьез, то растерялись и сразу потребовали перерыва»
Грачёв А. Дальше без меня… С. 152.Заявление весьма красноречивое.
Возникает вопрос, что скрывается за словами Президента СССР о несвободе глав республик в своих действиях, об их зависимости от чужих мнений и настроений. Не заключен ли здесь намек на влияние Запада, откуда исходили эти чужие мнения и настроения, которые регламентировали поведение республиканских лидеров. Тут есть о чем поразмыслить.
Что касается растерянности глав республик, вызванной намерением Горбачева строить Союз, а не разваливать его, то она, по всей видимости, объясняется внутренней уверенностью «националов» в том, что Горбачев, несмотря на публичные разговоры о Союзе, ведет дело к его развалу.
Необходимо далее заметить, что Горбачеву народ не поручал «строить любой Союз». В соответствии с итогами референдума 17 марта 1991 года он обязан был строить Союз Советских Социалистических республик в качестве обновленной федерации равноправных суверенных республик, а отнюдь не конфедерацию и тем более союз суверенных государств. Президент пренебрег волей своего народа, совершив, если говорить начистоту, преступление перед нацией. И не ему теперь осуждать тех, кто завершил начатое им разрушение страны, ибо он и они — «из одной стаи». Непомерным ханжеством отдает от его слов:
«Никто из этих людей (демократов. — К Ф.) не оглянется, не вспомнит о том, как беспардонно была проигнорирована суверенная воля советского народа, выраженная голосованием 17 марта. А ведь 76 процентов населения страны, 71,34 процента населения России сказали «да» Союзу. Столь же впечатляющи были результаты референдума на Украине и в Белоруссии. Но это не остановило Ельцина, Кравчука и Шушкевича, когда они собрались в Беловежской пуще. Не дрогнула у них рука подписывать документ, идущий вразрез с волеизъявлением русских, украинцев, белорусов, смею сказать, и всех других населяющих нашу страну народов»
Горбачёв М. С. Жизнь и реформы. Кн. 2. С. 528Пример наплевательского отношения к «волеизъявлению русских, украинцев, белорусов и других населяющих нашу страну народов» подал Ельцину, Кравчуку и Шушкевичу сам Горбачев. Следовательно, «беловежцы» шли путем, указанным прорабом «перестройки», но только зашли дальше, чем мог в тот момент Горбачев, для которого ликвидация СССР означала самоликвидацию как Президента СССР. Было бы большой несправедливостью упрекать его в том, что он не сделал сам этот последний «самоубийственный» шаг: нельзя от человека, особенно такого как Горбачев, требовать невозможного. Но говорить о том, что он оказался у данного рокового рубежа в результате полной исчерпанности своей, так сказать, исторической миссии, надо. И тут привлекает к себе внимание рассказ Президента, как в полемике с главами республик он был «совершенно спокоен, не боялся ничего потерять (курсив мой. — И. Ф.) и потому чувствовал себя свободным от любого давления». Как это понимать?
Едва ли мы ошибемся, если скажем, что Горбачев сохранял спокойствие прежде всего потому, что не боялся потерять власть. Драматические коллизии последних полутора лет настолько внутренне истощили его, что он, как говорится, «перегорел» и без мучительных переживаний мог уже передать власть другому. Наше предположение приобретает убедительность на фоне описанного Черняевым случая, произошедшего вечером 2 декабря 1991 года, когда Горбачёв говорил по телефону с Ельциным.
«Тот куда — то ехал в машине. Был уже пьян. М. С. уговаривал его встретиться вдвоем, втроем + Кравчук, вчетвером + Назарбаев. Тот пьяно не соглашался: «Все равно ничего не выйдет. Украина независимая». «А ты, Россия?!» — возражал М. С. «Я что! Я — Россия. Обойдемся, ничего не выйдет с Союзом… Вот если вернуться к идее четверного Союза: Россия + Украина + Белоруссия + Казахстан?» «А мне где там место? Если так, я ухожу. Не буду болтаться, как говно в проруби. Я — не за себя. Но пойми: без Союза все провалитесь и погубите все реформы. Ты определись. От нас двоих зависит все в решающей степени». «Да как же без вас, Михаил Сергеевич!» — пьяно «уговаривал» Ельцин. «Ну а что же я, где… если нет Союза?..» «Ничего… Вы оставайтесь», — милостиво соглашался Ельцин. Мы с Яковлевым переглянулись: сколько терпения у М. С! Но и явная готовность уйти… Без сожаления… Без драмы… Спокойно! (курсив мой. — И. Ф.)»
Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 284—285Такое душевное состояние возникло у «М. С.» не в одночасье. Он шел к нему как минимум год.
В черняевском дневнике находим следующую запись, датированную 1 января 1990 года:
«Примерно месяца полтора назад, после очередной встречи с видным иностранцем М. С. сказал мне, потом Шахназарову, потом Яковлеву: «Я свое дело сделал!»
Там же. С. 25Автор Дневника сопроводил слова Горбачева таким комментарием:
«Воистину так, но не думаю, что он захочет уйти. Скорее всего ему придется стать президентом»
Там жеНо мысль об уходе снова и снова посещала «М. С». 25 февраля 1990 года Черняев писал:
«Из реплик в узком кругу, из звонка ко мне Раисы Максимовны я почувствовал, что Горбачев готов уйти. Великое дело он уже сделал, а теперь, мол, сам народ, которому он дал свободу, пусть решает свою судьбу, как хочет и как может. Впрочем, держит его чувство ответственности и надежда, что все — таки еще можно «упорядочить процесс»»
Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 28Горбачева, стало быть, угнетала неупорядоченность процесса, а проще сказать — хаос, порожденный «перестройкой» в стране. Однако с упорядочением никак не ладилось, и «реформатор» погружался, по выражению наших предков, в «меланхолию, сиречь кручину». Однажды во время отдыха в Крыму в августе 1990 года Горбачев поведал Черняеву:
«Работать не хочется. Ничего не хочется делать»
Там же. С. 43Перед нами опустошенный политик, для которого бремя власти становится непосильным.
Подобные настроения овладевали и людьми из ближайшего окружения Горбачева. Один из них, Черняев, впадал периодически в тоску, уныло наблюдая, как
«хорохорится М. С, но пороху в нем уже (запись от 24 ноября года. — И. Ф.) нет. Он повторяется не только в словах и манере поведения. Он повторяется как политик, идет по кругу. Он остался почти один»
Там же С. 58По ощущению Черняева,
«характер событий и действий Горбачева в последние месяцы 1990 года и в последний год его президентства однотипны. Во всем было что — то «последнее», «обреченное»»
Черняев А. С. Шесть лет с Горбачевым: По дневниковым записям. С. 392А вот другое признание, сделанное 7 января года:
«Просидел весь день на службе. Скукота. Ощущение бессилия и бессмысленности. Даже внешние дела, которые при Шеварднадзе шли благодаря нам, теперь начинают нас «обходить». Мы все больше оказываемся на обочине, в офсайде, в мифологии великой державы. М. С. уже ни во что не вдумывается по внешней политике. Занят «структурами» и «мелкими поделками» — беседами то с одним, то с другим, кого навяжут: то Бронфмана примет, то японских парламентариев, то еще кого — нибудь. Не готовится ни к чему, говорит в десятый раз одно и то же»
