Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
Владимир Буковский, чьи родители были журналистами, рассказывает, что в очередях за мукой приходилось иногда стоять по нескольку дней: номер стоявшего в очереди писали у него на руке химическим карандашом, и каждое утро и вечер следовало являться на перекличку. В таком положении для выживания чрезвычайно важны были неформальные связи. В темные дни октября 1941 г. Анатолий Федосеев, мастер электролампового завода в Новосибирске, получал в день 600 г. черного хлеба, но при этом заключил договор с сельскохозяйственным институтом о проводке сети, где ему платили натурой: каждое воскресенье он получал за работу полмешка картофеля и капусты.
Понятно, что положение в сельском хозяйстве было ужасающее. В момент максимального продвижения немцев в глубь советской территории страна лишилась земель, где произрастало 38% зерновых, половина технических культур и более 87% сахарной свеклы. Скот еще можно было эвакуировать, хоть и не без потерь, но растения вывезти невозможно. Не было ни времени, ни техники для того, чтобы освоить новые сельскохозяйственные угодья, и потому для удовлетворения своих нужд в сельскохозяйственной продукции стране приходилось рассчитывать только на старые посевные площади. Большинство работоспособных мужчин, занятых в сельском хозяйстве, теперь воевали. В 1943 г. в колхозах осталась лишь треть рабочей силы сравнительно с 1940 г. Их заменили женщины, молодые люди допризывного возраста, старики и даже те, кто раньше считался инвалидами. Федор Абрамов, один из самых честных и здравомыслящих писателей-деревенщиков, описал, к чему все это привело в одной деревне, затерянной в далеких северных лесах:
“Гнали стариков, рваных-перерваных работой, подростков снимали с ученья, девчушек сопленосых к ели ставили. А бабы, детные бабы — что они вынесли за эти годы! Вот уж им-то скидки не было никакой — ни по годам, ни по чему другому. Хоть околей, хоть издохни в лесу, а в барак без нормы не возвращайся. Не смей, такая-разэдакая! Дай кубики! Фронт требует! И добро бы хоть они, бедные, пайку свою съедали, а то ведь нет. Детям сперва надо голодный рот заткнуть”.
Столь немногочисленные работники должны были обходиться лишь немногими машинами — мы уже видели, что случилось с тракторной промышленностью, — или машинами явно плохого качества, а также считанными механиками для того, чтобы обслуживать и ремонтировать технику.
Потому нечего удивляться катастрофическому падению производительности сельского хозяйства. Сбор зерновых с 95,5 млн. тонн в 1940 г. упал в 1942 и 1943 гг. до 30 млн. тонн. Поголовье крупного рогатого скота уменьшилось вдвое, в то время как число свиней с 22,5 млн. в 1940 г. упало в 1942 г. до 6,1 млн.
Государство ответило на этот кризис частично ужесточением своей принудительной политики, частично — некоторыми послаблениями. В колхозах минимальная выработка на трудодень была повышена до 50%. Принудительные конфискации не были увеличены, но ввиду общего падения производительности это означало, что обложение становится еще тяжелее. Понимая это, власти на деле сквозь пальцы смотрели на недовыполнение этих норм. Государство понимало, что голое насилие вызовет обратный эффект. Было отменено большинство постановлений, запрещавших производство сельскохозяйственных продуктов на приусадебных участках и продажу их на рынках. В результате возник процветавший, как мы видели, но чрезвычайно дорогой частный рынок. По пути из Мурманска в Москву летом 1942 г. Александр Верт на каждой железнодорожной станции видел крестьянок, продававших разнообразную пищу. Деньгам они предпочитали натуральный обмен. Цены были так высоки, что многие пассажиры сильно негодовали по этому поводу. Это было легализацией “мешочников” времен гражданской войны. Разумеется, то вознаграждение, что получали крестьяне, оплачивалось тяжким трудом: обработкой своего участка можно было заняться, только выполнив колхозные задания. Многие городские рабочие несли такое же двойное бремя, поскольку по. вечерам и в выходные дни они вынуждены были обрабатывать выделенные им огороды. Так некоторые рабочие снова вернулись к занятию земледелием, которое они не так давно оставили.
Общим результатом этих процессов стало ослабление коллективной структуры сельского хозяйства. Доход, который можно было получить на рынке, был настолько высок, что многие крестьяне работали на коллективных полях с очень большой неохотой. Чтобы выйти из этого положения, некоторые председатели колхозов передавали большую часть работ звеньям. Звено состояло обычно из дюжины — или около того — крестьян, обычно связанных между собой семейными узами, которые несли полную ответственность за выделенный им участок земли в течение всего годичного цикла полевых работ, сдавали продукцию с него по принудительным государственным нормам и получали возможность продать оставшееся или использовать для собственных нужд. Такие звенья работали обычно производительнее, отчасти потому, что были материально заинтересованы в результатах своего труда, но в основном потому, разумеется, что у них не оставалось теперь ни малейшей возможности сжульничать за счет коллектива. Теперь ответственность за весь производственный процесс лежала на них самих. Вдобавок к тому в некоторых колхозах молчаливо разрешалось отдельным крестьянским семьям брать часть общественного поля и работать там совершенно независимо. Им даже передавались общественные сельскохозяйственные орудия, скот и удобрения. Поскольку продовольствие производилось и продавалось, лишних вопросов никто не задавал.
Потому в целом во время войны труд крестьян был невыносимо тяжелым. С точки зрения же партии, однако, явным отступлением от ее линии было то, что многие крестьяне стали относительно зажиточны и даже надеялись, что колхозы будут распущены и восстановлено частное землевладение.
Наверное, самыми несчастными из всех советских граждан оказались те, кто попал в плен к немцам. Немцы считали их “недочеловеками”, сгоняли в концентрационные лагеря и предоставляли им умирать там от голода и болезней, не освобождая при этом от физического труда. Отношение к ним советского правительства было столь же безжалостным: оно приравняло плен к предательству и отказалось подписать Женевскую конвенцию о военнопленных. Таким образом, Красный Крест не имел возможности переправлять им письма и посылки из дома. Больше того, те, кому удалось бежать из плена, и те, кто смог выйти из окружения, сразу же подвергались строгим допросам НКВД. Многие попали в лагеря, некоторых даже расстреляли как шпионов. Но отношение к ним со стороны властей этим не ограничивалось. Когда в феврале 1943 г. Харьков был вновь освобожден Красной Армией очень быстро, Александр Верт видел истощенных советских военнопленных, “освобожденных” из немецких лагерей, но все еще живущих там. Им просто некуда было идти. Их никто не кормил. Местных жителей они совершенно не интересовали — у тех было по горло собственных проблем. Да и кто мог поручиться, что этих военнопленных немцы не оставили как шпионов.
Учитывая все это, не следует удивляться, что большое число советских военнопленных искало спасения, поступая на службу в немецкую армию. В советской печати их называют “предателями”, но применительно к людям, от которых отказалось их собственное правительство, это определение кажется по меньшей мере сомнительным. В разное время в различных подразделениях армий Оси служило около миллиона советских военнопленных, обычно очень небольшими группами. Это произошло после того как Гитлер отказался санкционировать создание славянских национальных военных формирований (при этом он допустил существование казачьих и кавказских частей).
На первый взгляд вызывает удивление то, что среди офицеров, с которыми обе стороны обращались гораздо лучше, также нашлось немало людей, выражавших желание сражаться на стороне немцев. Они даже готовы были поднять армию на восстание и сбросить советскую власть. Их вождь — генерал Андрей Власов, один из героев советского зимнего контрнаступления под Москвой. Немцы захватили его в плен летом 1942 г., когда он находился на северном фронте. Помимо сражения под Москвой, он имел горький опыт отступления в первые месяцы войны, когда армия была деморализована, а сталинский режим продемонстрировал не только свою жестокость, но и некомпетентность. Эти впечатления должны были усилиться обстоятельствами его пленения, поскольку его армия была просто брошена верховным командованием и не было предпринято никаких попыток оказать помощь, чтобы она смогла пробиться из окружения.
Власов был типичным представителем Красной Армии, прошедшим путь от рядового до высших командных постов. Будучи по происхождению крестьянином, он сражался в рядах Красной Армии во время гражданской войны. Позже он получил образование и стал “красным командиром”. Его отца “раскулачили”, однако это не всегда негативно отражалось на судьбах членов семьи раскулаченного. Так или иначе, но в 1930 г. Власов стал членом партии. В своем воззвании, обращенном к солдатам и мирным жителям, — оно распространялось в 1943 г. в прифронтовой зоне — Власов объяснял, почему он принял решение перейти на сторону Гитлера. Власов писал, что большевики не выполнили своих обещаний, данных народу, что он видел, насколько тяжела жизнь русских рабочих, видел, как крестьян силой загоняли в колхозы, как миллионы русских людей исчезали, арестованные без суда и следствия. Все русское попиралось, а подхалимы продвигались на высшие командные должности в Красной Армии. Это были люди, равнодушные к нуждам русского народа.
