Андрей Буровский - Пётр Первый - проклятый император

В Европе на место медленно отступающей традиции так же медленно приходили законы. В Российской империи законы оставались чем–то достаточно условным и всегда служили богатому и сильному. Живя в мире, где нет ни законов, ни традиций, российский дворянин оказался беззащитен против произвола. Бытовым правилом, нормой жизни для дворянства стал произвол вышестоящих. Ведь всевластие государства, конечно же, некоторая абстракция, потому что на практике всевластны очень конкретные лица — государственные чиновники и представители государства.

Если даже человек возносился так высоко, что остальные вельможи становились уже не опасны, его жизнь, имущество и положение в обществе зависели от произвола одного человека — царя. Царь же, порушив и религиозные, и общественные традиции, не был связан абсолютно ничем. И точно так же практически ничем не были связаны его чиновники, в воле (или в самодурстве) которых и заключалась «воля государства» для абсолютного большинства подданных.

Повторю с полным основанием: хуже всех во всей петровской смуте приходилось служилому сословию, дворянству. Служилые не только вынесли на себе основной удар его реформ, но и оказались в самом неопределенном, самом «межеумочном» положении.

Разрушение традиционной культуры для служилого сословия означало и разрушение системы ценностей, всего, что ученые называют почти поэтично: «поле смыслов». В результате почти весь XVIII век дворянин буквально не знал, что вообще правильно, а что неправильно, что справедливо, а что нет, куда плыть и каких берегов держаться.

Дворянин был государственным служащим не просто «по должности». Самая суть служилого сословия, дворянства, состояла в том, чтобы служить государству Российскому. Служба России давала и общественный статус, и место в жизни, и материальное благополучие… одним словом, абсолютно все!

Не уважать своих Веру, Царя и Отечество он не мог уже потому, что именно за них он шел в бой, их слугой себя осознавал. Эта идея Служения становилась краеугольным камнем морали, и человек оценивался как «хороший» или «плохой», как «лучший» или «худший» по тому, как хорошо и насколько преданно он служил.

Не воспринимать Россию как благодатную страну, как некую светлую сущность он просто органически не мог. Невозможно же ни идти на визжащую картечь, ни лезть на крепостные стены за что–то дурное или недостойное!

Но Русь, за которую дворянин проливал кровь, официально объявлялась страной тупой, дикой, глупой и подлежащей неукоснительному исправлению. Причем объявлялась собственным правительством — тем самым, которое приказывало «служивому» перейти границу и «вступить в баталию» с неприятелем.

И при этом «завороте мозгов», растянувшемся на несколько поколений, дворяне, если не считать купленных рабов или женщин в гаремах мусульман, оказались самыми бесправными людьми во всей Российской империи. По крайней мере, самым бесправным сословием.

При Петре и сразу после него не стало никаких гарантий личной безопасности решительно никому.

Легко заполнить много страниц описаниями самых диких насилий, беззаконий и нарушений прав собственности, неприкосновенности личности и прочих элементарных человеческих прав.

В 1724 году, в очередной раз почувствовав недомогание, Пётр решил, что сифилис «подарила» ему последняя любовница, жена его офицера, Прасковья… И велел мужу выпороть «негодную Фроську» за то, что одарила гадкой болезнью царя–батюшку.

В обществе, где придворная дама может быть в любой момент грубо ощупана, пардон, в любом месте, принуждена к сожительству или выпорота батогами (а приведут приговор в исполнение солдаты у дворцового крыльца), нет и не может быть гарантий личной безопасности в принципе ни одному человеку.

Глава 4

ИЗ СТОРОНЫ В СТОРОНУ

— Одной ногой мы стоим в прошлом, второй ногой — в коммунизме!

— И долго нам так враскоряку стоять?!

ТУПИК

28 января 1725 года умер царь, которого и в Российской империи, и в СССР полагалось считать великим государственным деятелем, великим реформатором, великим полководцем, великим создателем новой, великой России. И не успел остыть его труп, как новоиспеченное государство, провозглашенная только в 1721 году Российская империя оказывается в совершеннейшем тупике. Может быть, самое яркое этому подтверждение — это династический тупик. Совершенно непонятно, кого возводить на престол после смерти «великого реформатора»!

По указу Петра «О престолонаследии» от 5 февраля 1722 года, император Российской империи сам должен был назначать себе наследника и преемника. Вроде бы перед смертью Пётр I пытался воспользоваться этим правом. ещё и сегодня можно видеть грифельную доску, на которой рука первого российского императора начертала «Отдайте все…» и косой росчерк сверху вниз — Пётр не удержал в руках куска грифеля, не смог начертать имени своего преемника.

По мнению Н.И. Костомарова (вообще–то всегда очень точного и объективного в своих оценках), в лице Петра I умирал монарх, который

«как историческая личность представлял собой своеобразное явление не только в русской истории, но и в истории человечества».

(Костомаров Н.М. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. М., 1992. С. 780)

«В страшных страданиях физических, с полным признанием человеческой слабости, с требованием подкрепления свыше, подкрепления религиозного, умер величайший из исторических деятелей»,

— вторит ему С.М. Соловьёв (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга IX. М., 1963. С. 541).

Почти современный писатель Н. Дубов тоже высказывается о смерти Петра как о высокой трагедии:

«Рухнул великан, и рука, которая, играючи, махала топором, кузнечной кувалдой, держала корабельный штурвал, ворочала пушки, не удержала грифеля. «Отдайте всё…» — последней натугой нацарапала она и упустила грифель».

Таков обычный стиль высказываний, звучащих уже третье столетие. Стало своего рода интеллектуальной традицией угадывать — а кого мог бы назвать Пётр, чье имя он хотел вписать, да не успел?!

Н.М. Костомаров думает даже, что Пётр мог бы воспитать внука Петра Алексеевича как сына и таким образом выйти из династического тупика. Для того, мол, и нужен был Указ о престолонаследии — чтобы при «назначении» наследника можно было «прыгнуть» через целое поколение в династии.

Диссонансом в этом хоре звучит высказывание не историка, не философа, а писателя, А.А. Бушкова:

«Печальный итог в том и состоит, что сам Пётр не мог не понимать: наследство оставить некому! Супружница Екатерина глупа, распутна и откровенно спивается. Елизавете всего шестнадцать. Внуку Петру Алексеевичу десять. Молодые племянницы Анна и Екатерина замужем за иностранными князьками… Племянница Прасковья умом не блещет. НАСЛЕДНИКА НЕТ. Чье имя ни напиши — он или она неминуемо станут игрушкой в руках приближенных — казнокрадов, мотов, озабоченных лишь собственным преуспеянием… Не мог Пётр этого не понимать. Прекрасно знал. А потому — нет никакой загадки. «Завещание», можно ручаться, осталось недописанным не потому, что холодеющей руке не хватило какой–то минуты. Пётр, несомненно пытавшийся предугадать ход событий после своей смерти, попросту осознавал: называть чье–либо имя бесполезно. Потому что не будет продолжателя».

Мнение А. Бушкова хоть и косвенно, но подтверждает такой мощный исследователь эпохи, как В.В. Мавродин:

«Но он был болен, и не только телом, но и душой. Чувствовалась безмерная усталость. Все один и один. За всем следи, обо всем подумай, каждого проверь, а не проверишь — и лучший друг окажется казнокрадом, лихоимцем, себялюбцем. Пётр все чаще опускал руки, становился вял, задумчив. Окружающие видели в глазах царя усталость и столь чуждое ему раньше безразличие ко всему, а порой и тоску. Пётр испытывал неудовлетворенность всем сделанным, чувствовал собственное бессилие и невозможность завершить осуществление своих обширных замыслов».

В сущности, А.А. Бушков и В.В. Мавродин сказали почти одно и то же, хотя и разными словами: в последние месяцы, быть может, и годы Пётр ощущал бессмысленность, бесперспективность того, что он сделал за свою не очень–то длинную жизнь. Усталым, скучным, «чрезмерно усталым» стал человек всего 52—53 лет. Возраст, конечно, не юношеский, но не только сегодня, и в те времена тоже — никак не возраст дряхлости и приближения к смерти.