Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Буш и Горбачев прилетели в Ла-Валетту вместе со своими министрами иностранных дел и немногими ключевыми советниками. Переговоры проходили в выходные дни в субботу и воскресенье 2–3 декабря 1989 г. Первоначально предполагалось переходить с американского на советский крейсеры и обратно. Но разразился мощный шторм, и в результате местом проведения переговоров стал огромный советский лайнер «Максим Горький», стоявший в полной безопасности в большой бухте столицы Ла-Валетты. Все равно в субботу пришлось отменить послеобеденную и вечернюю сессии. Скоукрофт записал в своем дневнике: «Это самая чертовская погода, какую я когда-либо видел… самые высокие волны, а потом бросают вниз… Судно крутится как сошедшее с ума. И здесь мы, лидеры двух сверхдержав, сидим в нескольких сотнях ярдов друг от друга и не можем поговорить из-за погоды». Скоукрофт вспоминает: «Горбачев вечером не смог прибыть на “Белкнап” (т.е. на американский крейсер. – К.Ш.) на ужин, так что мы сами съели замечательные блюда, приготовленные для него – рыбу-меч, лобстеров и все такое»[545].
Однако, несмотря на штормовую погоду, президент и генеральный секретарь сумели провести большую часть этих двух дней в спокойных и плодотворных дискуссиях. Они начались прямо со старта. Буш даже одобрил вкус Горбачева в одежде: «Он был одет в темно-синий костюм в тонкую полоску, в белую рубашку с кремовым оттенком (я люблю точно такие же) и красный галстук (почти такой же, как галстук от одной лондонской фирмы с мечом)». И президент добавил, что у него «приятная улыбка»[546].
Во время первой пленарной встречи советский лидер предложил, что они должны выработать «диалог, соразмерный темпу перемен», и предрек, что, хотя Мальта официально не является прелюдией к полноформатному саммиту будущим летом, она будет «важна сама по себе». Буш с этим согласился, но попытался уйти от типичной для Горби высокопарности. Переходя к главным задачам, он озвучил несколько «позитивных инициатив», благодаря которым он надеялся «продвинуться вперед» на саммите 1990 г.[547]
Президент заверил Горбачева, что «мир станет лучше, если перестройка увенчается успехом». Чтобы этому способствовать, он бы хотел отменить поправку Джексона-Вэника, которая с 1974–1975 гг. налагала запрет на открытые экономические отношения с советским блоком. Торговые переговоры вкупе с экспортными кредитами позволят СССР, заявил он, импортировать современные технологии, в которых СССР нуждается. «Я делаю эти предложения не ради того, чтобы торговаться», настаивал Буш, а исключительно в духе «сотрудничества»[548].
В таком же духе президент теперь был готов открыто действовать, чтобы поддержать предоставление Советам «статус наблюдателя» в ГАТТ, «чтобы мы лучше узнали друг друга». Он обещал поддержать стремление к этому Москвы после завершения последнего раунда многосторонних торговых переговоров – так называемого Уругвайского раунда – между 123 странами-участницами. Шутя на тему того, что скорое советское вступление может даже послужить «стимулом» для стран ЕС прекратить их «борьбу» между собой и США по болезненной сельскохозяйственной теме, он посоветовал, между прочим, чтобы Кремль «двинулся в направлении рыночных цен на оптовом уровне, чтобы восточные и западные экономики стали чем-то более сопоставимым». В этом контексте Буш выразил надежду, что Уругвайский раунд завершится не дольше чем в течение года[549].
Горбачев тоже равным образом выразил оптимизм в отношении перспектив скорого вступления своей страны в мировую торговлю и был настроен на то, «чтобы мы были вовлечены в работу международных финансовых институтов». Он подчеркнул: «Нам надо научиться включить мировую экономику в перестройку». И он искренне был признателен США за «желание помочь» Советскому Союзу открыть свою экономику. Но он также был тверд в том, что американцы должны прекратить подозревать Советы в желании «политизировать» эти организации. Времена изменились, сказал он, и поскольку обе стороны отменили идеологию, теперь они могут «работать над новыми критериями» вместе[550].
Тем не менее все совсем не было таким приятным и светлым. Президент затронул тему прав человека (и вопрос о разделенных семьях), прежде чем обратиться к горячим точкам холодной войны – Кубе и Никарагуа. Он сказал Горбачеву, что надо прекратить снабжать Фиделя Кастро деньгами и оружием. Кубинский лидер занимается «экспортом революции» и созданием напряженности в Центральной Америке, особенно в Никарагуа, Сальвадоре и Панаме. Подзуживая Горбачева, он заметил, что простые американцы спрашивают: как это получается, что Советы «дают все эти деньги Кубе, а сами еще и просят кредиты?» Наконец, Буш перешел к сфере контроля над вооружениями, подчеркнув свои надежды на соглашение по химическому оружию, завершение подготовки Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) и Договора об ограничении стратегических наступательных вооружений (СНВ) в 1990 г.[551]
Горбачев ответил своим обзором проблем. Он заявил, что «все мы чувствуем, что находимся на историческом водоразделе»: международная политика переходит из состояния «биполярности» к «многополярности» мира, при этом все человечество стоит перед лицом таких глобальных проблем, как изменения климата. Конкретно у американского и советского народов есть сильное стремление к «движению навстречу друг другу»; правительства, тем не менее, от них отстают. Горбачев высказался решительно против триумфальных победных настроений по итогам холодной войны, которые ощущаются в правительственных кругах США. Признавая, что сам Буш уже показал, что относится к этому иначе, Горбачев стремился к формальному проявлению уважения со стороны США. Он настаивал, что не собирается выслушивать поучения или ощущать давление со стороны американцев. Чего он хотел, так это «построения мостов через реки, а не вдоль них»; он ищет новые подходы и новые образцы сотрудничества, которые отвечают «новым реальностям». Он также ссылался на продуктивные отношения сотрудничества, которые он в конечном счете смог установить с Рональдом Рейганом, найдя выход из тупика. Он все так же выступал за контроль над вооружениями, но, более того, он хотел, чтобы СССР в целом вошел в мировую экономику. Услышать такое от советского лидера было удивительным делом[552].
Значительную часть первого пленарного заседания заняло обычное, «под запись», изложение позиций сторон, что всегда происходит на каждой встрече лидеров великих держав. Но за всей этой риторикой уже угадывалось кое-что более личное
