Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 13. От царствования Феодора Алексеевича до московской смуты 1682 года
Но если в Москве после второго чигиринского похода сильно желали мира, боясь, чтобы на лето не явилась турецкая рать теперь уже под Киевом, то и в Константинополе также сильно желали мира, потому что война оказалась вовсе не прибыльной, под Чигирином турки потеряли очень много людей, и идти под Киев у них не было большой охоты. Не зная еще о посольстве Даудова, султан дал поручение валахскому господарю Иоанну Дуке быть посредником при заключении мира между Россиею и Портою. В мае 1679 года валахский посланник капитан Билевич имел разговор с думными дьяками, объявил, что султан желает мира и требует только части Украйны, где бы жить Юраске Хмельницкому, иначе будет стыдно – ведя такую долгую войну, помириться безо всякой выгоды. Дьяки спросили: какой упадок был турецких войск под Чигирином? Билевич отвечал, что в первом походе янычары потеряли 8000, во второй было войска турецкого со 100000 и пропало с треть. Спросили: как теперь турки смотрят на Юраску Хмельницкого и чего вперед от него ожидают? «Турки рады были бы, чтоб его не было, – отвечал посланник, – вся беда от него: по его словам, турки ждали, что козаки только что заслышат об нем, так все к нему и пойдут; но теперь ничего этого нет. Когда я ехал сюда и заезжал к нему, то видел, что он беспрестанно пьян и безумен». Царь в грамоте к Дуке писал, что согласен быть с султаном в дружбе с условием, чтоб турки не вступались в земли днепровских козаков.
В это время приезжают в Москву польские послы, Бростовский и Гнинский, с объявлением, что король их разорвет мир с султаном, если царь обяжется соединить свои войска с польскими и давать королю ежегодно на военные издержки по крайней мере 200000 рублей. В Москве никак не согласились на последнее, и дело отложено было до комиссии, назначенной в июне 1680 года.
Осенью возвратился Даудов и привез грамоту от визиря, который требовал присылки верного и словесного посла с подлинным и правдивым словом, безо всякого спора об украинских козаках. Визирь предлагал отправить посланника в Крым для ведения мирных переговоров. Приехал вторично Билевич и объявил условия Мира: границею между обоими государствами должен быть Днепр; султан, раз взявши Дорошенка в свое подданство, не может отказаться от земель, находившихся под управлением Дорошенка.
Турки не мирились без уступки им западной Украйны. Но в Москве не хотели решиться на это без совета с человеком, который назывался гетманом обеих сторон Днепра.
В конце октября 1679 года в Батурине шли тайные разговоры у гетмана Самойловича с царским посланным, дьяком Емельяном Украинцевым. «Тебе, – говорил дьяк, – известно все, что у великого государя делается с королем польским, султаном турским и ханом крымским на покой и тишину Войску Запорожскому и посполитому народу малороссийскому, ничего от тебя, по государской милости, не утаено. И теперь царское величество велел тебе объявить, что турки склонны к миру, а польские послы в Москве говорят, чтоб великий государь соединил свои войска с королевскими и идти обоим на турского султана, в государство его. Так ты бы, гетман, подумал об этих делах особо и с старшиною посоветовался да и написал бы со мною обо всем к царскому величеству».
«О турецком мире мысль свою напишу и с старшиною посоветуюсь, – отвечал гетман, – а что польский король желает союза с царским величеством, то я польскому королю не доверяю, думаю, что он хочет союза с некоторого своего великого вымысла, чтоб от этого союза у великого государя с турецким султаном еще больше стало недружбы, чтоб войска государевы частыми подъемами и дальними походами истомились. На что лучше союза с польским королем! Только опасно его непостоянство, потому что он с. турками и татарами в большой дружбе. Во всем воля великого государя; но я со всем Войском Запорожским прошу милости царского величества, чтоб изволил великий государь с турским султаном и крымским ханом мир заключить, и мир с бусурманом прибыльнее будет союза. С польским королем союз заключить невозможно, потому что царским войскам идти на помощь польскому королю за дальним расстоянием и за пустотою на той стороне Днепра далеко; по тому же самому и польские войска на помощь государевым войскам не будут. Разве такой союз с польским королем заключить, чтоб царским войскам идти в Крым войною, а польским в Волошскую землю и за Дунай; да и такой бы союз заключить не даром, а потребовать, чтоб король польский заключил за то с великим государем вечный мир, без вечного мира верить ему нельзя, потому что он великому государю недоброхот. Слышал я от волошского посланца Яна Билевича: когда он был у короля еще до чигиринского разоренья, то король приказывал ему, что господарь его наговаривал султана и визиря начать войну с царским величеством».
На отпуске гетман говорил Украинцеву: «Донеси царскому величеству покорное мое и генеральной старшины и всего Войска Запорожского челобитье, чтоб великий государь изволил с турским султаном и ханом крымским становить мирный договор, потому что козакам и поспольству малороссийскому нынешняя с бусурманами война наскучила, и надобно опасаться, чтоб они от этой войны чего-нибудь дурного не вздумали. Теперь с султаном и ханом мир заключить можно, потому что неприятель до сих пор над царскими войсками поиска никакого еще не сделал, а если вперед сделает какой поиск, тогда к миру будет горд, да и от своих козаков тогда будет опасно. С королем соединяться нельзя, потому что поляки, как слышу, просят у великого государя городов и денежной казны и чтоб идти обоим войскам к Дунаю и за Дунай: но все это несносное и нестаточное дело. Хотя бы мы вместе с поляками над неприятелем и победу одержали, то поляки станут эту победу и славу приписывать себе, и Войска Запорожского своевольные люди, по польским наговорам, станут полякам же ту славу приписывать, и опасно, чтоб эти своевольники, пришедши с войны в малороссийские города, не завели там смуты. Если вместе с поляками выйти против неприятелей в степь, то сейчас же татары конские кормы отнимут, и тогда от своевольных козаков без беды не будет, а поляки станут их нарочно возмущать и ко всему злу наговаривать. Я опасаюсь и того, чтоб поляки в нужное время царских ратей и Войска Запорожского не выдали, потому что они люди своевольные и слабые, нужды терпеть не будут. Да хотя бы и победу царское войско одержало, и тогда все же надобно мириться с султаном и ханом, неприятеля в его земле воевать никак нельзя за дальним расстоянием и за великою пустотою, и тогда поляки при заключении мира только мешать будут. А теперь король польский послал в Запороги к Серку белоцерковского попа для того, чтоб в Запорогах смуту завести: поп этот поручил моему канцеляристу Чуйкевичу, который был в Запорогах, сказать мне, чтоб я обратился с Войском Запорожским к дедичному своему государю, к королю польскому. И Серко тому же Чуйкевичу говорил, что пора им, соединясь с поляками и татарами, Москву воевать: ясно, что такие елова начал Серко говорить по наговору белоцерковского попа».
Мнение гетмана окончательно развязало руки к начатию переговоров с Крымом и Портою. В конце 1679 года отправились в Крым к хану Мурад-Гирею посланники Сухотин и дьяк Михайлов; но они не решили дела насчет определения границ, притом же дьяк Михайлов своевольно покинул Сухотина и уехал в Москву. Для окончания переговоров в августе 1680 года поехал в Крым наш старый знакомый стольник Василий Тяпкин и дьяк Никита Зотов вместе с малороссийским писарем Семеном Раковичем. 25 октября приехали они на реку Альму на посольский стан, и первое, что их поразило, – бедность строения на посольском дворе: четыре пунишки складены из дикого нетесаного камня, смазаны скаредным навозом, без потолков, без полов, без лавок, без дверей, для света сделано по одному окну. «Воистину объявляем, – пишет Тяпкин, – что псам и свиньям в Московском государстве далеко покойнее и теплее, нежели там нам, посланникам царского величества, а лошадям не только никаких конюшен нет, и привязать не за что, кормов нам и лошадям ничего не давали, а купить с великою нуждою хлеба и ячменя и соломы добывали, и то самою высокою ценою». Приехал пристав и объявил, чтоб ехали к хану, который жил в селе от посольского двора верст с пять; но когда посланники приехали, то им объявили, что прежде хана они должны быть у ближнего его человека, Ахмет-аги. Посланники отвечали, что, не бывши с государевою грамотою у ханова величества, по иным дворам волочиться им непригоже. «Грамоту у вас отнимут силою», – кричали татары. «Где головы наши будут, там и грамота, – отвечали посланники, – а когда увидите нас мертвыми, тогда и грамоту возьмете, гроз ваших и бесчестья и всякой тесноты не боимся». Татары приутихли, стали говорить, чтоб один из посланников остался с царскою грамотою на подворье, а другой пошел бы повидался прежде с ближним человеком. Тяпкин отправился к Ахмет-аге и, вошедши, поздоровался с ним, «а бусурман, надувшись поганою своею гордостию, сидел на коврах, облокотившись на бархатные золотные подушки», поздоровался сидя и велел посланнику сесть подле себя. Ахмет-ага начал выговором, зачем посланники ханской воли ослушались и не хотели прежде идти к нему, ближнему человеку: «У. нас обычай такой исстари повелся, что посланники, прежде чем идти к хану, бывают у ближних людей; или уже честнее вас посланников здесь не бывало?» «Мы с прежними посланниками честью не считаемся, – отвечал Тяпкин, – если у вас прежде так и водилось, как ты говоришь, то мы вашего указа не принимаем, мы прежде всего должны исполнить государевы дела. Нигде не повелось, чтоб ближним людям, мимо государя, у послов грамоты принимать, это у вас в Крыму обычай грубый; мне случалось быть в послах у многих великих государей, и посольские чины я знаю. Если прежние царские посланники бывали у ближних людей прежде хана, то я этому не дивлюсь, потому что у вас всегда посланникам царского величества бывает великая неволя, теснота и бесчестье, чтоб вынудить у них богатые дары, как теперь и над собою видим. А мы присланы к ханову величеству не дары раздавать, а добрые дела делать».
