Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи

Сам Цицерон писал Аттику, что Помпей, конечно, мечтает о тирании и что республика превращается в монархию благодаря трусости знати и дерзости нескольких честолюбцев. Он был особенно задет тем, что попал в ряды второстепенных лиц[680] благодаря своему искреннему отвращению к демагогической тирании, благодаря своему страху перед возрастающей дерзостью Клодия, которому Красс, Помпей и Цезарь открыто покровительствовали и который желал отказаться от своего звания патриция, чтобы сделаться народным трибуном. Законные трудности были велики, но Цезарь явился к нему на помощь и при помощи legis curiatae de arrogatione сделал из него плебея. Конечно, он был избран трибуном на следующий же год.[681]

Однако столько злобы и гнева, по-видимому, не имели никакого результата. Правда, Помпей, который, как в 70 г., надеялся сделаться главой новой народной партии, состоящей из людей порядочных и друзей законности, был немного изумлен, оказавшись вместе с Крассом и Цезарем во главе демагогии, которая была отвратительна для его аристократического характера. Например, мысль, что весь Рим может повторять против него дерзкие нападки Бибула, была для него невыносима.[682] Он был также несколько испуган дерзостью Цезаря и старался искусственными софизмами отстранить от себя ответственность за нее.[683]

Но Красс, более скептик и эгоист, наслаждался своей новой властью, а Цезарь, все более и более смелый и решительный, был господином Рима, и ни тот ни другой не заботились о нерасположении высших классов. Никто им более не противодействовал; никто не осмеливался публично повторить того, что все говорили в частных собраниях. На редкие сенатские заседания приходило мало народу, и еще менее бывало на собраниях консервативной партии, происходивших в доме Бибула.[684] Цицерон в своих письмах к Аттику бичует в сильных выражениях трусость сенаторов; но он сам поступал, как прочие.[685]

Однако если демократическая партия и не была составлена, как утверждал Катон, сплошь из пьяниц,[686] все же Цезарь, Помпей и Красс были вождями только политической клиентелы, презираемой высшими классами, обладавшими богатством и культурой. Каким же образом эта клиентела могла торжествовать в свободной республике, где должности были выборными? Какое таинственное злодеяние разом разрушило силу высших классов и того собрания, которое в продолжение стольких веков управляло сперва маленьким Лацием, потом Италией и наконец огромной мировой империей? Это был меркантилизм, который окончил свое разрушительное дело и уничтожил старые учреждения.

В древнем земледельческом, аристократическом и военном обществе сенат имел энергию и авторитет постольку, поскольку он был органом одного класса, управлявшего другим, органом той аристократии крупных собственников, все воспитание которых было направлено на войну и на политику, которая подчинялась суровой дисциплине в семье и в обществе, которая была согласна относительно немногих существенных вопросов, выставляемых простой политикой в простой цивилизации. Но с империлизмом, прогрессом торгового духа, роскоши, наслаждений, словом, того, что обычно называется цивилизацией, старые традиции погибли: личные страсти, жадность, честолюбие, распущенность развивались и отвлекали от общественных дел даже людей высших классов. Больше не видели граждан, подобных гражданам древнего времени, дисциплинированных, готовых исполнять общественные повинности, всех отлитых по одной форме. Напротив, явилось бесконечное разнообразие людей, из которых каждый стремился к своим удовольствиям, отдавался определенным занятиям или порокам. Никто из них не хотел более увеличивать свои труды или прерывать свои удовольствия, занимаясь общественными делами. Все были слишком заняты дома, слишком эгоисты и также слишком оличались друг от друга, чтобы быть в состоянии совместно работать для общего интереса.

Как раз в эту эпоху в Риме появился в первый раз великий лирический поэт, чьи страстные стихи отражают моральный и социальный кризис республики.

Гай Валерий Катулл родился в 84 г. в богатой веронской семье,[687] получил прекрасное литературное образование, потом двадцати лет прибыл в Рим, где, введенный Корнелием Непотом в высшее общество, скоро познакомился со всеми знаменитыми людьми, богатыми купцами и выдающимися дамами.

Продолжая приобретать книги и заниматься науками,[688] он без удержу стремился к рассеянной жизни, тратил деньги без счета и делал долги, ссорясь из-за них со своим слишком скупым отцом.[689] Он страстно влюбился в прекрасную и развращенную Клодию, жену Метелла Целера. Эта победа вначале ему стоила мало труда, неистовые восторги простодушного молодого человека должны были нравиться Клодий как приятное развлечение после стольких пошлых любовников. Но в то время как для Клодий эти отношения были только мимолетным капризом, для молодого поэта они сделались сильной страстью, ревнивой и исключительной, которая с такой легкомысленной и капризной женщиной принуждала его проводить все время в ссорах и примирениях, в оскорблениях и мольбах, в отчаянии и безропотности.[690]

Для утешения среди этих мучений Катулл прибегал к своему чудному поэтическому гению и в своих стихах, искренних почти до грубости, с чудесной силой и разнообразием ритма, мотивов и выражения, передает все наиболее легкомысленные и скорбные моменты своей жизни: внезапное влечение страсти, сладкую доверчивость дружбы, комическую печаль задолжавшего человека, меланхолию отъезда в далекое путешествие, скорбь о смерти в Азии своего молодого брата; грубые выражения внезапного и скоропреходящего гнева; нежные мимолетные воспоминания, когда посреди римской суматохи он думал о своем прекрасном голубом Гардском озере, уединенном и спокойном, о своем домике в Сирмионе, ожидавшем его, подобно старой кормилице, ожидающей бродягу-сына, сбившегося с пути в огромном свете; наконец, любовь, которая, страстная и ревнивая, с ее мучениями и неразрешимым противоречием, грызла его сердце:

Люблю и ненавижу! Почему? быть может, спросишь ты.Увы! я сам не знаю, но это чувствую и глубоко страдаю.[691]

Поэзия Катулла помогает нам объяснить удачу политической революции, произведенной Цезарем во время своего консульства. Такие субъективные и страстные стихи возможны только в эпоху, когда образованные классы не имеют более другой цели, кроме искания самых разнообразных наслаждений, богатства или любви, игры или философии, и оставляют общественные дела классу профессиональных политиков, большинство которых всегда бывает на службе партии, кажущейся наиболее сильной.

Когда Цезарь неожиданно узурпировал власть сената, большинство сенаторов слишком испугалось попасть в немилость у трех вождей демократии, которых их соединение сделало слишком могущественными. Катон и Бибул тщетно пытались организовать оппозицию. Высшие классы, недовольные, но инертные, склонились под ярмом демагогической тирании. Только Лукулл хотел одно мгновение противодействовать триумвирам, но Цезарь пригрозил начать против него процесс по поводу добычи, приобретенной им в восточных войнах, и он замолчал.

Однако обычное благоразумие не покинуло Цезаря. Он прекрасно понимал, что так быстро приобретенное могущество может исчезнуть еще быстрее. Он заставил принять ряд революционных законов, но он знал, что, как только покинет Рим, консерваторы постараются их уничтожить. Поэтому с поистине удивительной энергией он работал в продолжение остальной части года над утверждением могущества триумвирата. Прежде всего нужно было добиться избрания на следующий год консулами лиц, преданных ему и его друзьям. Кандидатами выбрали Авла Габиния, человека, всецело преданного Помпею, и Луция Кальпурния Пизона, потомка старинной знатной фамилии, но не сохранившего отпечатка своего происхождения. Его отец, потеряв свое состояние, взялся за дела, приобретал деньги военными поставками во время гражданской войны и женился на богатой плебеянке, дочери купца из Плацентии.[692] Пизон, насколько можно судить, был человек образованный, но готовый поступить на службу к любой партии, лишь бы достигнуть богатства и почестей. Цезарь, чтобы быть в нем уверенным, обручился с его дочерью Кальпурнией.