Людвиг Мизес - Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции

Такие аргументы не могут быть опровергнуты с точки зрения доктрины, к помощи которой прибегали сами аристократы, пытаясь защитить свои сословные привилегии. Они настаивали на своих традиционных правах, указывая на ценность услуг, которые их предки оказали стране. Но как было очевидно, сами они уже не оказывали таких необходимых услуг, и корректно сделать вывод, что все выгоды, полученные в награду за эти услуги, должны быть отменены, включая пожалованные земли.

Однако с точки зрения либеральных экономистов, такая конфискация представляется ненужным и опасным нарушением непрерывности экономической эволюции. Что было необходимо сделать, так это упразднить все правовые институты, оберегавшие неэффективных собственников от конкуренции более эффективных людей, которые могли использовать землю, чтобы производить лучше и дешевле. Законы, которые выводили с рынка и из-под суверенитета потребителей поместья дворянства – такие, как майорат [58] и невозможность для простолюдина приобрести право собственности посредством покупки – необходимо было отменить. Тогда господство рынка передало бы управление землей в руки тех, кто знает, как обеспечивать потребителей самым эффективным образом тем, в чем они нуждаются сильнее всего.

Не находясь под впечатлением грез утопистов, экономисты смотрели на землю как на фактор производства. Правильно понимаемые интересы всех людей требовали, чтобы земля, аналогично всем остальным факторам производства, контролировалась бы самыми эффективными предпринимателями. Экономисты не имели никаких произвольных предпочтений относительно размеров ферм: лучшим является тот размер, который обеспечивает самое эффективное использование. Они не позволяли одурачить себя мифом о том, что в интересах страны иметь как можно больше занятых в сельском хозяйстве. Наоборот, они полностью осознавали, что не только для остальной нации, но и для тех, кто занят в сельском хозяйстве, выгодно, чтобы в этой отрасли производства, как и во всех остальных, рабочая сила не растрачивалась впустую. Рост материального благосостояния происходит благодаря технологическому прогрессу: производить всю необходимую сельскохозяйственную продукцию достаточно постоянно уменьшающегося процента населения. Попытки вмешаться в эту вековую эволюцию (все больше и больше уменьшающуюся долю сельского населения) неизбежно понизят средний уровень жизни. Чем меньший процент населения от его общей величины занят в производстве всего необходимого объема продовольствия и сырья, тем более процветающим будет человечество. Если можно приписать какой-либо смысл термину «реакционный», тогда, безусловно, можно назвать реакционными попытки сохранить с помощью специальных мер те мелкие фермы, которые не могут сами выжить в рыночной конкуренции. Они направлены на замену более глубокого разделения труда менее глубоким, и тем самым замедляют или полностью останавливают экономическое развитие. Пусть потребители решают, какой размер ферм лучше всего соответствует их интересам.

Критика экономистами аграрной утопии была чрезвычайно непопулярна. Тем не менее весомость их аргументов сдержала на время пыл реформаторов. Только после первой мировой войны идеал сельского хозяйства, преимущественно или даже исключительно функционирующего в рамках мелких фирм, вновь достиг той роли, которую он играет сегодня в мировой политике.

Великое историческое и политическое значение идеи равного распределения земли следует видеть в том, что она проложила дорогу принятию социализма и коммунизма. В теории социалисты-марксисты ей противостояли и отстаивали национализацию сельского хозяйства. Но они использовали лозунг «равное распределение земельной собственности» для подстрекания народных масс в экономически неразвитых странах. Для неграмотного сельского населения этих стран патентованное «обобществление производства» не имело смысла. Но все их инстинкты зависти и ненависти восстали, когда политики пообещали им землю кулаков и помещиков. Когда во время администрации Рузвельта прокоммунисты в Соединенных Штатах и американская пресса утверждали, что китайские «левые» были не коммунистами, а «просто аграрными реформаторами», то они были правы в той мере, в какой китайские агенты Советов приняли на вооружение хитрый трюк Ленина, начав социалистическую революцию при помощи самых популярных лозунгов и скрыв свои настоящие намерения. Сегодня мы видим, как во всех экономически слаборазвитых странах план конфискации и перераспределения земли является самой эффективной пропагандой Советов.

Этот план явно неприменим в странах западной цивилизации. Городское население промышленных стран невозможно соблазнить перспективами подобной аграрной реформы. Ее пагубное влияние на образ мыслей масс в капиталистических странах заключается в том, что она заставляет их сочувственно относиться к программе равенства богатства и доходов. Тем самым она делает популярной интервенционистскую экономическую политику, которая неизбежно должна привести к полному социализму. Подчеркивание этого факта не означает, что какой-либо социалистический или коммунистический режим когда-либо привел к уравниванию доходов. Это просто указывает на то, что своей популярностью коммунизм и социализм обязаны не только иллюзорной вере в то, что они дадут огромное богатство каждому, но и не менее иллюзорному ожиданию, что никто не будет получать больше, чем другой. Зависть, безусловно, является одной из самых глубоких человеческих эмоций.

Американские «прогрессисты», разжигающие зависть и ненависть как в своих соотечественниках, так и в иностранцах и неистово требующие выравнивания богатства и доходов, не понимают, как их идеи интерпретируются остальным миром. Зарубежные страны смотрят на всех американцев, включая рабочих, с такой же завистью и враждебностью, с какой типичный американский член профсоюза смотрит на тех, чей доход превышает его собственный. На взгляд иностранцев, тратить миллиарды на улучшение условий существования людей за рубежом американских налогоплательщиков заставляют угрызения совести и страх. Общественное мнение в Азии, Африке и Латинской Америке и во многих европейских странах смотрит на иностранную помощь так, как ее представляют социалистические агитаторы, т.е. как на деньги, выделяемые богатыми на благотворительность: жалкие гроши, чтобы откупиться от бедных и не допустить, чтобы они взяли принадлежащее им по праву. Государственные деятели и писатели, рекомендующие своим странам заодно с Соединенными Штатами выступать против России, столь же непопулярны среди своих соотечественников, как и немногочисленные американцы, имеющие мужество защищать капитализм и отвергать социализм, среди своих сограждан. В пьесе Герхарда Хауптманна «Die Weber», – впечатляющем образчике немецкой антикапиталистической литературы, жена бизнесмена поражается, когда понимает, что люди ведут себя так, как будто быть богатым это преступление. За исключением незначительного меньшинства, сегодня каждый готов осуждать богатство как само собой разумеющееся. Эти умонастроения выносят приговор американской внешней политике. Соединенные Штаты подвергаются осуждению и вызывают ненависть, потому что они процветают.

Почти бесспорный триумф эгалитарной идеологии полностью уничтожил все остальные политические идеалы. Движимым завистью массам совершенно безразлично то, что демагоги называют «буржуазной» заботой о свободе совести, мысли, печати, о неприкосновенности личности, о суде присяжных и всем остальном. Они жаждут земного рая, который им обещают социалистические вожди. Подобно последним, они убеждены, что «ликвидация буржуазии» вернет их в райские кущи. Ирония заключается в том, что сегодня они называют эту программу – либеральной.

Все доктрины, стремящиеся обнаружить в человеческой истории определенную тенденцию изменений, расходятся с исторически установленными фактами в том, что касается прошлого, а там, где пытались предсказать будущее – опровергнуты последующими событиями.

Большая часть этих доктрин ссылались на состояние совершенства в человеческих делах. Они помещали это совершенное состояние либо в начало истории, либо в ее конец, либо и в начало, и в конец. Соответственно, история в их интерпретации выглядела либо как постепенное ухудшение условий, либо как постепенное улучшение условий, либо как период постепенного ухудшения, за которым следует период улучшения. В некоторых из этих доктрин идея совершенного состояния коренится в религиозных верованиях и догмах. Однако в задачи светской науки не входит анализ теологических аспектов этого вопроса.

Очевидно, что в совершенном состоянии человеческих дел не может быть никакой истории. История является летописью изменений. Но сама концепция совершенства подразумевает отсутствие каких бы то ни было изменений, так как совершенное состояние может быть трансформировано только в менее совершенное состояние, т.е. любое изменение может принести ему только вред. Если поместить состояние совершенства в предполагаемое начало истории, то это равносильно утверждению, что эпохе истории предшествовала эпоха, когда не было никакой истории, но однажды какое-то событие, нарушив это совершенство, провозгласило начало эпохи истории. Предположение о том, что история устремлена к осуществлению совершенного состояния, равносильно утверждению, что история однажды закончится.