Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте
И Леонид Котляр не капитулировал: крошечный Давид одолел жидоеда Голиафа.
А когда грозовые тучи сгустились над Рейхом, то, с бомбежками союзников, на немецкие села и города обрушилось огненное возмездие, как бы говорившее каждому немцу на немецкой земле: «Ты хотел войны – так получи ее на свою голову во всем ее великолепии и блеске!»
Но, вслушиваясь в звуки апокалипсиса, всматриваясь в зарева пожаров и восхищаясь силою причиненного разрушения, сам Леонид не испытал ни жажды крови, ни, если она проливалась, мстительного торжества. Индивидуальное возмездие и адресную месть он приветствовал бы, но тотальное истребление немцев не могло быть «ответом» на тотальное истребление евреев: «…Я не смог бы на полном ходу врезаться на танке в немецкий домик, не мог бы и пальцем тронуть немецкого ребенка, даже из тех, кто бросал в нас камешками, когда наша оскорбляющая эстетическое чувство колонна двигалась по городу после работы. Дети оставались для меня просто детьми, достойными и любви, и жалости. Но во мне было достаточно ожесточения и ненависти, чтобы пристрелить, не колеблясь, лагерфюрера Майера или эсэсовца Освальда, имевшего на заводе свой кабинет и курировавшего все вопросы, касающиеся военнопленных и восточных рабочих…»
3Но вернемся к траектории судьбы Леонида Котляра, соединившей в себе даже не две, а три ипостаси – еврея, военнопленного (или «пленяги», как он выражается) и еще угнанного в Германию гражданского принудительного рабочего («остарбайтера», если по-немецки, или, в русифицированной версии, «остовца»). Успешно пройдя селекцию и «переложившись» в Леонтия Котлярчука, украинца по матери и киевлянина по месту жительства, он вытащил дважды счастливый билет. Лагерная комиссия под руководством «особиста» из СД освободила Котлярчука из военного плена и отпустила его, отныне свободного цивилиста[320], из Николаевского шталага домой, в Киев, снабдив на дорогу хлебом и «аусвайсом»![321]
«Домой», понятно, «Котлярчук» не спешил, а по дороге застревал и кантовался где только мог, – сначала в селе Малиновка Еланецкого района Николаевской области – при пасеке, а потом на хуторе Петровский соседнего Братского района – пастухом. Но осенью 1942 года Украину накрыла очередная (третья по счету) волна заукелевских вербовочных кампаний[322], и 3 октября староста Петровского закрыл спущенную ему разнарядку двумя прибившимися к хутору «оцивиленными» военнопленными, в том числе и Котлярчуком.
А тот, благополучно пройдя два чистилища медосмотров (обоих врачей, кроме отсутствия признаков венерических болезней, ничто более не заинтересовало), уже через несколько дней сидел вместе с другими угнанными в эшелоне, направлявшемся из Вознесенска в Германию, куда и прибыл (в Нюрнберг) уже 12 октября. Попав по распределению на завод «Зюддейче Кюлерфабрик Юлиус Фридрих Бер» в Штутгарте, изготовлявший всевозможные радиаторы для двигателей внутреннего сгорания, он проработал на нем слесарем все полтора года, что отделяли Штутгарт от 19 апреля 1945 года – дня освобождения города американцами.
Котляр и здесь по-прежнему сильно рисковал своей жизнью, но уже не как потаенный еврей. Он рисковал как остовец, на которого американская или английская бомба может упасть в точности так же, как и на его бригадира-немца. И еще как советский патриот, мучающийся от того, что объективно работает на врага, и посему старающийся не только быть ему «минимально полезным», но и идущий порой на настоящий и сопряженный с колоссальным риском саботаж[323].
Леонид Котляр, однако, не ограничился описанием военнопленной и остовской судеб «Леонтия Котлярчука». Еще тогда его всерьез заинтересовал вопрос их соотношения: какова доля таких же, как он, бывших или тайных военнопленных и окруженцев, среди де-факто остовцев. И вот к каким выводам он пришел, проанализировав свой эшелон и свой новый трудовой коллектив:
«…Следует сказать, что остарбайтеры в нашей мужской колонне на девяносто процентов состояли из бывших военнопленных. Часть из них избежала лагерей, устроенных немцами в нескольких городах Украины, в силу того, что они попали в окружение на территории своего государства, иных немцы сами отпустили из лагеря домой, выдав аусвайс, причем среди последних были жители России, а также узбеки или таджики, которым помогли освободиться, обманув немцев, их однополчане-украинцы. В нашем строю остарбайтеров фирмы «Бер» таких была добрая половина.
Проживая на хуторе Петровском, я считал, что Надеждовская полиция разрешила мне временно здесь оставаться как жителю Украины, но почему она закрывала глаза на то, что ставропольскому казаку Жоре и жителю России Ивану аусвайсы были выданы как жителям хутора Петровского? Можно было предположить, что кто-то кого-то об этом очень попросил. Однако уже в райцентре Братском, куда мы с Иваном прибыли в сопровождении полицая для дальнейшего следования в Германию, увидев там казахов и туркмен, прибывших тем же порядком из других населенных пунктов района, я понял, что явление это имеет, как теперь говорят, системный характер».
От себя замечу, что вопрос этот принципиален для понимания структуры и баланса угнанных в Германию советских граждан, но историческая наука впервые доросла до его постановки не ранее середины 1990-х гг.
47 августа 1945 года Леонид Котляр начал свой репатриантский путь из Штутгарта в Киев: дорога растянулась на бесконечные 16 месяцев, из них 6 в Германии. Станциями на ней послужили армейский сборный пункт в Галле, фильтрационный лагерь в Цербсте (фильтрационный «экзамен» он сдал на «отлично», не попав на крючок эмиграции в Польшу), школа сержантов в Потсдаме и Биттерфельде, казармы в Виттенберге и, уже с марта 1946 года, дивизионные бараки в Песочном под Костромой. В Киев Котляр приехал 5 декабря 1946 года уже демобилизованным.
Надо сказать, что армия все сделала для того, чтобы рядовой (а позднее сержант) Котляр как можно быстрее реинтегрировался в настоящую советскую жизнь. Издевательства над рядовыми и вообще подчиненными – то, что Котляр еще в первую свою мобилизацию называл «армейскими забавами», – быстро избавили его от последних иллюзий и настроили на правильный, на советский лад.
А антисемитизм, с которым лоб в лоб столкнулся в Киеве его отец и, более отдаленно и косвенно, но еще в Германии и он сам – окончательно расставил все точки над i. Собственно, послевоенному советскому антисемитизму, ежемесячно крепчавшему в стране, и посвящена едва ли не вся третья – послеармейская – часть мемуаров Леонида Котляра. Сам же антисемитизм – пусть и не жидоморский, как у немцев, и не погромный, как в начале века в России, – предстает в ней тоже своего рода пленом, когтистым внутренним состоянием, из-под власти которого не хотят или не могут освободиться его адепты, они же узники.
История его отца, как и его собственная история, – не что иное, как главки ненаписанной истории антисемитизма. Сразу же после войны, задолго до истерик с «безродными космополитами» и «убийцами в белых халатах», его фирменным знаком в СССР были словечки «Ташкент», или «Ташкентский фронт». Жиды, мол, не воевали, жиды отсиживались в тылу, в эвакуации, когда русские и остальные за них кровь проливали. В этом контексте и само слово «эвакуация» – какое-то презренное и гнилое, замешанное на трусости и чуть ли не на предательстве. Все лишения, что испытывали эвакуированные сверх того, что доставалось населению тыла – не в счет.
И когда «эвакуированные» (или, как их еще называли, «выковыриванные») начали понемногу возвращаться в свои разрушенные города и разграбленные квартиры, почти всегда они находили в них непрошеных новых хозяев, заселившихся по немецким ордерам при оккупации и никуда не желающих уезжать. Законные хозяева превращались в просителей или истцов, отнимающих у людей жилплощадь по липовым, купленным документам и наградным листам. На их, оккупантов, стороне были и общественное мнение, и беспримерные нахрапистость и хамство, и социально-близкие дворники и милиционеры и даже суды, поддерживавшие «старожилов»-истцов лишь в тех случаях, когда однозначно просматривалось участие кого-либо из их семьи в боевых действиях (просто служба в армии не засчитывалась).
Все это – оккупированную комнату и категорический отказ ее освободить – испытал и Исаак Моисеевич Котляр, оба сына которого, Леонид и Роман, положили, как он полагал, на войне свои головы, но не оставили об этом ни одной записи. Но есть в этой скверной истории еще одна дополнительная краска, точнее, мерка, показывающая, как глубоко и низко может пасть человек, пускающийся в неправовой стране в такой неправедный конфликт: оказалось, что жилец-«оккупант» старательно уничтожал все письма, которые Леонид посылал – по своему киевскому адресу – отцу! Иными словами, он, не поморщившись, покушался не только на жилище, но и на то, чтобы «отобрать» у убитого горем отца сына, а у недоумевающего сына – отца! Если бы он мог перекрыть переписку еще и с соседями – он, не задумываясь, сделал бы и это.
