Дэниэл Брук - История городов будущего
9. Голова дракона. Шанхай, 1989 – настоящее время
Вид на небоскребы Пудуна из снесенного квартала в бывшей французской концессии. © Грег Жирар и галерея Monte Clark, Торонто
Когда шанхайские руководители увидели новый Китай, родившийся благодаря экономическим реформам Дэн Сяопина, им показалось, что поезд истории сошел с рельс. Расцвет промышленности и бизнеса, привлекавший тысячи амбициозных молодых людей со всей страны, происходил не в Шанхае, на родине китайского капитализма, а в Шэньчжэне – новом экспериментальном мегаполисе Дэн Сяопина, построенном на границе с Гонконгом буквально за несколько лет. Дэн как будто провел всекитайский конкурс на место будущего делового центра страны, и победил не Шанхай, считавший эту роль своей по праву, а выскочка Шэньчжэнь. Надеясь, что все еще можно поправить, шанхайские чиновники бросились убеждать своих начальников в Пекине, что пора бы уже заново открыть миру город, который прежде служил воротами Китая и его финансовой столицей.
Но даже союзники Дэн Сяопина, поддерживавшие его рыночные реформы, относились к Шанхаю с недоверием. Некоторые из них боялись, что джинн китайского революционного космополитизма вырвется из распечатанной шанхайской бутыли и покончит с их властью. Другие считали, что один только символизм такого решения обернется водой на мельницу идеологического противника. Дэн Сяопину и без того досаждали партийные консерваторы, которые предвещали, что его нацеленные на международные инвестиции особые экономические зоны станут новым изданием иностранных концессий. И хотя при создании Шэньчжэня Дэну удалось одержать над ретроградами верх, в случае Шанхая, который весь «век унижений» от Опиумной войны до конца Второй мировой в самом деле был конгломератом иностранных концессий, их критика звучала куда убедительнее.
Однако городские власти Шанхая не сдавались. «В 1980-х, когда мы готовили новый генеральный план, – объяснял Чжан Жуфэй, бывший чиновник градостроительного отдела шанхайской администрации, – нам пришло в голову развивать противоположный берег реки (то есть Пудун) и мы попытались перетянуть на свою сторону центральное правительство». Амбициозные планы по застройке Пудуна, казалось, должны были оградить Шанхай от обвинений в попытке возродить иностранные концессии. Местные планировщики предлагали построить новый сверкающий центр города прямо через реку от небоскребов довоенной эпохи, возведенных вокруг Бунда британскими и американскими шанхайландцами. Нависая над зданиями периода иноземного господства, новый район был призван стать символом возрождения мощного и независимого Китая. Его задачей было не просто принизить сооружения европейцев, но и буквально подняться над позором старого Шанхая. Не зря эти небоскребы должны были возникнуть в Пудуне, печально знаменитом районе иностранных фабрик и китайских лачуг, где китайцы за гроши вкалывали ради обогащения западных компаний вроде British American Tobacco и Standard Oil.
При всей идеологической привлекательности такой идеи центральные власти в Пекине снова и снова отклоняли масштабные планы шанхайцев. Экономическая либерализация светила Шанхаю только в том случае, если политбюро сможет убедиться, что местные власти способны удержать город в узде. События на площади Тяньаньмэнь в 1989 году предоставили им отличную возможность продемонстрировать свои авторитарные навыки.
История бойни в Пекине в общих чертах известна каждому. Тем не менее, оглядываясь назад, можно сказать, что царившее в это самое время в Шанхае относительное спокойствие было даже важнее, чем пекинские события. Именно местная атмосфера во время событий на Тяньаньмэнь позволила городу получить отмашку на застройку Пудуна и в конечном счете определила новую модель развития Китая, в которой экономическая открытость сочетается с полной политической консервацией. Воплощать ее в жизнь были призваны безжалостно-эффективные шанхайские руководители Цзян Цзэминь и Чжу Жунцзи, получившие тогда ключи от всей Поднебесной. Подобно тому как верность Бомбея во время восстания сипаев 1857 года побудила Лондон ускорить его развитие и сделать его образцом для всей Индии, сдержанность Шанхая в 1989-м убедила правителей в Пекине вернуть городу статус основного китайского мегаполиса.
Тяньаньмэньский кризис возник как будто на пустом месте. 15 апреля 1989 года весь Китай облетела новость о том, что известный сторонник реформ, член политбюро Ху Яобан скончался в результате сердечного приступа. Оставаясь приверженцем однопартийной системы, Ху был убежденным западником. Он первым из всей китайской верхушки спрятал в шкаф свой маоистский френч и надел деловой костюм европейского покроя. Он даже призывал сограждан пользоваться вилками и ножами, утверждая (ошибочно), что традиционные палочки способствуют распространению инфекций. Однако окончательно он перегнул палку в 1986 году, когда в интервью гонконгскому журналисту предположил, что от системы «кто дольше жив – того и власть», благодаря которой престарелые руководители партии оставались на своих постах буквально до дня смерти, Китай вскоре перейдет к упорядоченной передаче полномочий. Намек на то, что 80-летний Дэн Сяопин должен уйти в отставку, не сошел ему с рук. Несколько месяцев спустя, когда Ху отказался пресечь незначительные студенческие выступления с требованиями политической либерализации, он был отстранен от власти.
Традиция политического протеста в форме неуемной скорби возникла в 1976 году, когда известие о смерти дипломата Чжоу Эньлая стало поводом для всенародного оплакивания, которое воспринималось как косвенная критика сумасбродного стиля управления Мао Цзэдуна. Увидев в кончине Ху шанс выразить свое недовольство, тысячи пекинских студентов собрались на площади Тяньаньмэнь. Руководствуясь схожими соображениями, 19 апреля шанхайская газета «Всемирный экономический вестник» организовала в Пекине симпозиум, посвященный жизни и трудам Ху Яобана.
Спустя два дня шанхайский комитет КПК прознал, что главный редактор «Вестника» Цинь Бенли собирается отвести несколько полос следующего номера материалам этого симпозиума. Поскольку любое воспевание памяти Ху уже стало красной тряпкой для пекинского руководства, первый секретарь шанхайского парткома Цзян Цзэминь лично отправился в редакцию и приказал Цинь Бенли вымарать критические высказывания одного из выступавших о политике Дэн Сяопина. Тот согласился, но на следующий день газета вышла с полным текстом. Чуть позже история о цензуре шанхайского парткома и уклончивом неповиновении главного редактора через журналистов пекинского бюро «Вестника» просочилась в зарубежные СМИ. Игра Цинь Бенли в кошки-мышки продолжалась еще несколько дней. Каждый день он обещал напечатать отцензурированный вариант газеты, а назавтра она снова выходила без купюр. Наконец 27 апреля дисциплинарная комиссия шанхайского комитета КПК прибыла в редакцию «Вестника» и уволила Циня «в целях улучшения работы издания».
В то время как шанхайские коммунисты под руководством Цзян Цзэминя и его протеже, мэра Шанхая Чжу Жунцзи, единым фронтом выступили против «неразберихи», как стали называть эти события в официальной прессе, политбюро в Пекине оказалось ареной ожесточенной дискуссии. Генеральный секретарь КПК Чжао Цзыян публично отстаивал идею «диалога», а верховный лидер Дэн Сяопин выступал за разгон, если нужно с применением насилия, теперь уже десятков тысяч демонстрантов, собравшихся на площади Тяньаньмэнь. Протестующие, большинство которых составляли рабочие и студенты, концентрировались вокруг сооруженной на скорую руку статуи «Богини демократии» с факелом в руке, которая подозрительно напоминала американскую статую Свободы: начиная свои реформы, Дэн едва ли планировал стимулировать именно такое западное влияние. И хотя внутрипартийные разногласия были Китаю отнюдь не в новинку, открытый раскол между Дэном и Чжао не имел прецедентов.
Ситуацию усугублял давно запланированный на 15 мая государственный визит советского лидера Михаила Горбачева. «А она большая, эта площадь?» – спросил генеральный секретарь ЦК КПСС, находясь в небе над Монголией, когда служба протокола сообщила ему, что прямо сейчас, месяц спустя после смерти Ху Яобана, на площади Тяньаньмэнь находится более 100 тысяч протестующих1. По иронии судьбы именно советские градостроители помогали расширить Тяньаньмэнь в 1950-х годах, однако за последующие десятилетия советско-китайские отношения так испортились, что это был первый визит Горбачева в крупнейшую коммунистическую страну мира.
Когда в полдень его самолет приземлился в Пекине, советского руководителя приветствовали прямо в аэропорту, а не на площади Тяньаньмэнь, как было запланировано исходно. На следующий день Горбачева провели в Дом народных собраний через боковой подъезд, с двухчасовым отставанием от графика. Пекинские лидеры опасались, что путь к парадному входу невозможно будет расчистить без применения силы. Пока Горбачев выступал внутри, снаружи толпа скандировала его имя и размахивала написанными от руки транспарантами «Приветствуем зачинателя гласности»2.
