Полководец. Война генерала Петрова - Карпов Владимир Васильевич
— Познакомились мы в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Пошел я как-то на берег в увольнение. Вот и встретились, разговорились. Хорошая она была девушка, но беда у нее случилась. Работала она в госпитале, в прачечной. И вот попала у нее рука в машину, и оторвало несколько пальцев. В общем, случилось так, что сначала я пожалел девушку, а потом и полюбил ее всей душой. И вот с тех пор мы вместе, не расстаемся. Не знаю, много ль я ей помог, но мне без нее не жить бы, она меня выхаживала не раз.
Слушал я Прокофия Павловича, смотрел на этого и сейчас еще большого и сильного человека, на его седую бороду, и казался он мне каким-то былинным героем.
Вот уже шестнадцать лет живет Прокофий Павлович с батарейкой-стимулятором. После первой операции он с женой вернулся в Севастополь, и жизнь у них пошла веселее. Прокофий Павлович работал в саду, окапывал деревья, возился с огородом, обрезал виноград. Но счастье это длилось недолго: через полтора года стимулятор ослаб, и снова надо было делать операцию. Саенко поехал в Москву, там его ожидали. Они уже знали, что пора менять батарейки. Сделали ему еще операцию, заменили стимулятор. И вот опять началась спокойная жизнь дома.
— В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году я последний раз видел Бакулева, — грустно сказал Прокофий Павлович. — И в этот раз он меня осмотрел. Ну что же, говорит, моряк, очень хорошо, в понедельник я займусь тобой. А ночью его самого привезли с инфарктом! Это у него уже был, оказывается, не первый. Через несколько месяцев Александра Николаевича Бакулева не стало. Вот я, видите, живу, а какое у меня было положение? Абсолютно безнадежное. Меня он вытащил, спас, а его никто вызволить не смог. Профессор Савельев тогда сделал мне еще одну операцию. Поставил новую батарейку. С ней я дожил до тысяча девятьсот семьдесят первого года, а в семьдесят первом году еще одна операция и опять — новая батарейка, с которой я живу вот и посегодня.
У академика Бакулева в его рабочем кабинете под стеклом на столе лежало то самое письмо, которое когда-то написали моряки-севастопольцы с просьбой помочь Прокофию Павловичу Саенко. Бакулев всегда с гордостью показывал это письмо многочисленным гостям, и особенно зарубежным. Он гордился этим письмом и говорил: «Вот, смотрите, без печати, не служебный бланк, а простое обращение людей, в котором выразилась живущая в народе любовь к герою Отечественной войны, ветерану. Вот эта народная любовь помогла нам бороться за жизнь Саенко».
В Севастополе «кровь быстрее обращалась в жилах» не только от чувства гордости и ощущения близости к героической земле. Волнение охватывало и оттого, что в удивительное, счастливое время довелось мне быть на этой земле, когда еще живы герои, вершившие здесь подвиги! Очень памятное знакомство произошло на Сапун-горе. Только в наши дни можно встретить такого необыкновенного экскурсовода! Здесь работает в экскурсионном бюро Николай Евдокимович Ехлаков. Он бывший кадровый офицер, член партии с 1932 года. В Красной Армии служил с 1934 года, участвовал в боях на озере Хасан, где был награжден орденом Красного Знамени.
В период обороны Севастополя с августа 1941 года был комиссаром 7-й бригады морской пехоты, которую по фамилии командира называли жидиловской. Это он, когда ранило командира бригады, принял на себя командование, а Петров сказал, узнав об этом: «Не надо подбирать комбрига. Ехлаков справится». Знал и уважал боевого комиссара командарм! И Николай Евдокимович оправдал его доверие: четыре раза был он ранен в тех боях, но не ушел с передовой, оставаясь со своими бойцами до последнего. Только когда он в пятый раз был тяжело ранен, его вывезли из Севастополя на подводной лодке и отправили в госпиталь. После излечения он участвовал в боях до победы над фашистами и закончил войну штурмом Кёнигсберга.
Я видел, с каким вниманием слушают его люди — и стар и млад, приезжающие сюда на экскурсии. Ехлаков рассказывает им такие подробности и так описывает участников боев, как никто другой этого не сделает. Слушал и я его рассказ, смотрел прекрасную диораму «Штурм Сапун-горы». Ехлаков говорил о тех, кто был здесь изображен, как о хорошо ему известных, близких боевых товарищах. Показывая на картину, он говорил не только о том моменте, который был запечатлен здесь; он знал жизнь этих людей, их привычки, увлечения — в общем, из его повествования вставали перед нами живые люди. Это и Дзигунский, закрывающий собой амбразуру дзота, и старший лейтенант Жуков, который ведет в атаку свою роту, и рядовой Якуненко, водрузивший штурмовой флаг на вершине Сапун-горы, и Илья Поликахин, поднявший советский флаг над освобожденным Севастополем.
Вот такие, или похожие на них, прекрасные, мужественные люди окружали Петрова в те дни, и он любил их искренне, всей душой. Замышляя любую операцию, Иван Ефимович всегда думал, как бы поменьше потерять людей при ее осуществлении, а теряя их, что на войне неизбежно, тяжело переживал эти утраты. И переживания эти были всегда для него дополнительным грузом к тем тяготам, которые приносит война. Слава генерала, который ищет пути к победе с наименьшими потерями, шла за Петровым всю войну и сохранилась по сей день. Все, кто воевал под его командованием, единодушно подчеркивают это. Некоторые, не понимая бережности Петрова по отношению к людям, называли его мастером только обороны. Это неверно, Петров умел и наступать. Это особенно наглядно проявится в боях за Кавказ и в Карпатах. Только, наступал он, всегда думая о том, чтобы побольше сохранить людей. Линия фронта для него всегда состояла из живых людей, многих из которых он знал в лицо.
Что же касается звания мастера обороны, заслуженного Петровым в 1941–1942 годах, то для всех, знающих боевые события тех лет, понятно, что это звание — одно из высочайших, и удостоились его в те дни очень немногие полководцы.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ…
Полководец не может своими усилиями, своим талантом придумать и осуществить такое, для чего нет соответствующих предпосылок в виде материально-технических и духовных возможностей армии и экономики страны. Поэтому, говоря о больших заслугах генерала Петрова, я не забываю о том, что он не мог бы провести в жизнь самые блестящие решения, если бы не стоял во главе частей именно Красной Армии. Правда, наш промышленный потенциал проявился в Севастопольской обороне — из-за того, что город был отрезан от Большой земли, — не в полную силу, но зато духовная, моральная прочность советских воинов была для Петрова надежной опорой. Это подтверждают завершающие бои за Севастополь.
Иссякли силы армии — не было боеприпасов, танков, самолетов, не приходили больше корабли со всем необходимым для обороны, все меньше оставалось людей, все уже становилась полоска земли между нажимающим врагом и морем. Вот уже и этот лоскуток земли разорван в клочья и остатки защитников Севастополя бьются в последних очагах сопротивления. Командующий армией остался без армии. Она выполнила приказ: «Ни шагу назад!» Приморская армия не отступила, не ушла из Севастополя. Многие его героические защитники, начиная с тех, кто встретил выстрелами группу Циглера в первые дни обороны, и кончая теми, кто оставил последний патрон для себя на двухсотпятидесятый день сражения, навсегда остались в севастопольской священной земле.
Уцелели немногие. Но борьба продолжалась на других фронтах, опыт и мужество севастопольцев были очень нужны. Не зря же сказал Верховный Главнокомандующий в своем приказе: «Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа».
1 июля на объединенном заседании Военных советов Черноморского флота и Приморской армии вице-адмирал Октябрьский прочитал телеграмму из Москвы, в которой разрешалось оставить Севастополь ввиду того, что исчерпаны все возможности для его обороны. Было приказано вывезти из Севастополя хотя бы несколько сот человек командного состава. Для руководства еще ведущими бои оставался генерал П.Г. Новиков.
