Жак Эрс - Людовик XI. Ремесло короля
Антуан де Шабанн, заключенный в Сент-Антуанскую крепость, сбежал оттуда среди ночи благодаря помощи своей жены и нескольких слуг, которые доставили ему веревки и подготовили побег. У подножия башни его ждали лошади. Они поскакали к мосту Шарантон, но, не найдя там лодочника, проехали дальше до Корбейля, куда проникли через небольшие ворота, оставшиеся открытыми по недосмотру. Оттуда на следующий день Шабанн приехал в Лере — первый городок в Берри, и тотчас отправил письма графам д'Арманьяку, де Немуру и де Шароле, сыну герцога Бургундского. Самый знаменитый, возможно, лучше всех охраняемый из узников смог не только выбраться из крепости и покинуть Париж, но и с легкостью проделал длинный путь через всю страну, оставшись незамеченным.
Некоторые утверждали, что узников сажали в клетки только на ночь, когда надзор за ними слабел. У нас нет тому доказательств. Зато совершенно точно, что король часто проявлял крайнюю суровость, как для принятия чрезвычайных предосторожностей, так и для наказания нерадивых. Господину де Сен-Пьеру, везшему герцога де Немура в Париж, он писал: «Я недоволен вашим сообщением о том, что ему сняли железа с ног... и что его вынули из клетки, и что его водят слушать мессу, куда приходят женщины, и что ему оставили стражей, кои жалуются на оплату». Сделайте так, чтобы он безвылазно сидел в своей клетке и выходил из нее только на пытку и чтобы его пытали в его комнате.
Антуан де Кастельно, сеньор дю Ло, главный кравчий Франции, сенешаль Гиени и камергер короля, заподозренный в измене, обратился в бегство и был арестован 10 мая 1467 года под Орлеаном: «И понеже он и люди его были замечены в чужом платье, был пленен и препровожден к королю, который отправил его с его людьми узниками в замок под Меном». Тристан Лермит отвез его в замок Юссон в Оверни, откуда ему удалось бежать, чтобы примкнуть к бургундцам в Перонне. Комендант замка Юссон, который отвечал жизнью за охрану узника, был арестован, заключен в замок Лош и обезглавлен. В Туре казнили несовершеннолетнего сына жены этого коменданта, а в Mo — и королевского прокурора в Юссоне.
Из писем короля можно узнать все о его тревогах, о стремлении предотвратить попытки побега и заботах о строгом содержании узников. Казначеи и счетоводы королевского двора в мельчайших подробностях описывали меры, которые он принимал, чтобы держать некоторых узников при себе, где бы он ни был. Просто из предосторожности? Чтобы ему было вольнее их допрашивать? Или ради удовольствия наблюдать день за днем за их угасанием? Трудно сказать, но очень многие были вынуждены следовать за ним в его передвижениях по стране, в цепях и под строгой охраной. «А еще король ввел страшные ножные кандалы, сделанные немцами, очень тяжелые и изнуряющие: на каждую ногу надевалось кольцо вроде ошейника, с трудом открывающееся, а к нему массивная и тяжелая цепь, на конце которой было железное ядро жуткого веса. И называли их "королевскими дочками"». Здесь Коммин ничего не выдумывает: в октябре 1479 года, после бургундских походов, королевский пушкарь Лоран велел выковать «большие закаленные оковы с двойным замком и большую цепь с бубенцом на конце» для Ланселота де Берна; затем еще двое кандалов для двух недавно плененных жандармов и, наконец, несколько наручников и других кандалов, тоже с цепью, бубенцом и наручниками. Один возчик получил плату за труды, когда доставил к королю в Питивье бастарда де Шуази в повозке, охраняемой пятью конными стражами; чуть позже он же привез двадцать немцев из Плесси во Вьевиль под Орлеаном, а еще одного пленника, на сей раз бретонца, сопровождаемого шестью конниками, — из Мотг-д'Эгри в Орлеан. Король хотел, чтобы они находились рядом, под хорошей охраной и полностью в его власти, и такие возчики сопровождали его, во всяком случае в некоторые годы, во всех передвижениях: «за перевозку в ладье из Орлеана в Плесси слуги фурьера и узника в большой клетке»; за доставку и охрану узника в повозке «через все места, где государь находился в месяцы июль, август и сентябрь»; за сопровождение некоего Пьера Кормери в повозке, запряженной тремя лошадьми, повсюду, куда только направлялся король с 18 августа по 2 сентября.
Эти повозки не оставались незамеченными, и то, как обходились с узниками — вельможами-изменниками и прочими, обреченными на допросы с пристрастием, — становилось известно, естественно, не только судебным приставам и охране, но также городской знати и простонародью, которым сообщалось обо всех этих строгостях. Ни король, ни его ищейки не действовали под покровом тайны. Эти полицейские и судебные приемы совершенно не сравнимы с грязной работенкой, о которой никто не должен был знать; напротив, судебный процесс, заключение в тюрьму, изгнание или казнь широко рекламировались. «Злодея карают не за совершенное им злодеяние, а в назидание другим; да убоятся они творить зло», — написано в «Розовом кусте войн».
3. В назидание: бесчестье и позор
Чтобы обесчестить осужденного и его родню, запугать его друзей и преподать всем урок, не надо ничего скрывать и плодить тайны, напротив, пусть все видят, зарубят себе на носу и сделают выводы! Возмутительно ли это? Необычно? Или же надо полагать, что все вершители политической игры, победители в жестоких столкновениях, стремящиеся покрыть позором поверженного врага, всегда поступали так же? Железные клетки и повозки 1470—1480-х годов, несомненно, следует уподобить тем, в которые посадили в 1214 году, после сражения при Бувине, графа Фландрского, изменника и мятежника, ставшего мишенью для оскорблений черни, согнанной посмотреть, как его везут в Париж в столь жалком экипаже.
Людовик конечно же старался указать на виновных широкой общественности. По примеру своего отца, который за «неповиновение и бунтарство» велел приговорить Жана де ла Роша к разрушению его замка, он приказал стереть с лица земли все дома, замки, крепости и постройки двух дворян, принявших сторону герцога Бретонского. И сурово отчитал своих чиновников, которые решили сохранить один замок: он был получен одним из приговоренных в приданое, и в нем жила жена приговоренного, храня свою долю наследства. Пусть уничтожат всё, до последнего камня, потребовал Людовик, а жена вместе с детьми пусть убирается в Бретань.
Осужденных казнили среди бела дня и на людном месте. Одних — лакеев и слуг, простолюдинов — топили в реке без всяких церемоний; другим отрубали голову перед ратушей. Сбегалась толпа: «Удивительно видеть, насколько все жители возненавидели осужденного, и дабы удовлетворить это чувство, и дабы казнь послужила примером и поразила их ужасом, король пожелал придать ей столько блеска». Удовлетворить «это чувство»? Или же вызвать его выкриками глашатаев?
Тела повешенных оставались на виселице до тех пор, пока какой-нибудь родственник не получал право их снять и предать достойному погребению, чтобы заставить забыть о бесчестье, павшем на всю семью. Лоран Гарнье, повешенный в Париже за убийство сборщика податей в Провене, болтался на виселице полтора года, пока его брат не смог забрать его останки. Его положили в гроб, который провезли по всему Парижу, а потом доставили на повозке в Провен, где тело должны были предать земле. Глашатаи призывали добрых людей молиться за душу покойного, которого, как они говорили, «только что нашли под дубом». Это была попытка стереть даже воспоминание о преступлении. Но на это требовалось время.
Король лично приказывал, чтобы тела или головы долго оставались выставлены на всеобщее обозрение. В Бурже: «Тех же, кому посчастливится быть казненными, выставите у ворот их домов, как я вам сказал». В Дижоне руки и ноги Кретьенне Виона выставили на кольях перед главными городскими воротами. Людовик XI подверг тяжелому и трагическому наказанию нотаблей Арраса, которые обратились за помощью к Марии Бургундской: они были арестованы и тотчас казнены, и он сделал все возможное, чтобы выставить их на посмешище добрым людям, и неприкрыто этим похвалялся. Мэтр Удар де Бюсси, которому я даровал владения, говорил он, подло мне изменил; я приказал его повесить, а чтобы его узнали, велел надеть ему на голову красивую отороченную мехом шляпу и выставить его на рынке Эсдена, где он председательствовал. Та же суровость и та же гласность для предания позору одного гасконского дворянина по имени Ориоль, который, отстраненный от командования отрядом в сто копий, был уличен в злых речах и заявил о своем намерении служить Максимилиану Австрийскому: его привезли в Тур, тут же обезглавили одновременно с его заместителем, а их головы и части тел привезли в Аррас и Бетюн в Пикардии и прибили к городским воротам.
Обезглавленные, изуродованные трупы еще служили свою службу: их возили по всему королевству, чтобы сообщить и о преступлении, и о всемогуществе государя. Жан Арди, который хотел отравить короля, был арестован в 1473 году, четвертован на Гревской площади, его голову насадили на пику, воткнутую перед ратушей, а четыре отрубленных члена отвезли в четыре верных города на четырех концах королевства, снабдив их «эпитафией» с объяснениями для зевак. Туловище сожгли, а пепел бросили в Сену; наконец, его дома разрушили, а «место его рождения сровняли с землей, как будто его и не было, и там поставили эпитафию, дабы знали о том, как велико его злодейство». Все, кто помог графу д'Арманьяку отбить Лектур, понесли тяжкое наказание в назидание другим, и это стремление наказать в назидание и сокрушить сообщников простерлось тогда очень далеко, приняв поразительный масштаб: «и с тем снесите, сломайте, уничтожьте и сожгите огнем... города, замки, крепости, селения, дома, амбары и прочие строения, принадлежащие споспешникам оного Арманьяка»; и проследите, чтобы об этом сообщили по всем сенешальствам, бальяжам и областям.
