Анатолий Левандовский - Дантон
Все это следует делать так, чтобы самому остаться в тени…
Дантон не пошел домой. Несмотря на позднее время, он вдруг изменил маршрут и отправился к своему пылкому другу Камиллу, с которым давно уже не говорил по душам.
«Старый кордельер»
Никогда еще в своей короткой жизни длинноволосый Камилл Демулен не чувствовал себя таким неуверенным и сбитым с толку.
Ему казалось, что он теряет рассудок. Он не мог понять, что происходит вокруг него. Когда-то все представлялось удивительно простым и ясным: речь в Пале-Рояле, взятие Бастилии, штурм Тюильрийского дворца…
Когда-то был неиссякаемый революционный энтузиазм.
А теперь? Теперь революционеры по непонятным причинам пожирают друг друга. Жирондисты съели фельянов, якобинцы – жирондистов, Дантон проглотил Бриссо, Робеспьер готовится слопать Дантона, а на Робеспьера точит зубы кровожадный Эбер.
Что же происходит? К чему все эти аресты? И почему его старый друг и бессменный руководитель Жорж Дантон, на которого он всегда полагался, как на каменную стену, вдруг исчез, замолк и не подает признаков жизни?
Когда-то он, Камилл, на страницах своей газеты требовал крови врагов – недаром его называли «главным прокурором фонаря». Но сейчас, когда кровь полилась, он почему-то больше ее не хочет. И он уже вовсе не уверен, что враги – это враги. Все видели, как он, написавший убийственный памфлет «Разоблаченный Бриссо», плакал, когда осудили жирондистов. Теперь он попал в «подозрительные».
Демулен – «подозрительный»! Это звучит, не правда ли?..
…Дантон влетел точно вихрь. Он сказал: – Бери перо и пиши! В публицистике – твоя сила. Поначалу похвали Неподкупного и ругни Эбера; затем потребуй милосердия!..
И вот Камилл снова берется за перо. Он готовит к выпуску первый номер своей новой газеты. Название газеты – «Старый кордельер» – достаточно ярко намекает на ее суть. Речь в ней поведется от лица прежних кордельеров, кордельеров того времени, когда в их клубе господствовал не Эбер, а Дантон.
Первый номер «Старого кордельера» вышел через два дня после речи Неподкупного в защиту Дантона у якобинцев. Он прославлял Робеспьера, вознося его до небес. Он отождествлял политику робеспьеристов и дантонистов.
«…Победа осталась за нами потому, что среди развалин великих репутаций гражданственности твердо стоит репутация Робеспьера, потому, что он подал руку своему последователю в патриотизме, нашему бессменному председателю старых кордельеров, который один выдерживал весь натиск Лафайета и его четырех тысяч преторианцев, нападавших на Марата, и который теперь был, казалось, повергнут наземь иностранной партией…
…Робеспьер! Во всех прежних опасностях, от которых ты избавил республику, у тебя были товарищи по славе; вчера же ты спас ее один!..»
Еще через пять дней Камилл выпускает второй номер своей газеты. Здесь он более определенно раскрывает свой замысел. Если раньше он лишь намекал на «иностранную партию», то теперь начинает ее сокрушать. Вновь вспомнив о Марате, журналист утверждает, что сторонники Эбера, желающие превзойти Друга народа, идут к прямому абсурду. Демулен издевается над «культом Разума» и указывает пальцем на Клоотса как на наиболее одиозную фигуру во всей фракции.
Робеспьер был доволен. Старый однокашник определенно лил воду на его мельницу. Именно Клоотса наметил Неподкупный для пробного удара.
«Анахарсис» Клоотс стоял несколько особняком среди эбертистов. В прошлом немецкий барон, весьма состоятельный человек, он называл себя «космополитом», «оратором рода человеческого» и «личным врагом господа бога». В «дехристианизаторском» движении он сыграл одну из ведущих ролей.
Зная, что из-за Клоотса другие лидеры эбертизма не полезут в драку, и имея под руками материалы из второго номера газеты Демулена, Робеспьер решил не медлить.
22 фримера (12 декабря), выступая в клубе, он смешал с грязью «оратора рода человеческого». Он иронизировал над санкюлотизмом Клоотса, имевшего более ста тысяч годового дохода, порицал как антипатриотический выпад его стремление стать «гражданином мира» и, по существу, обвинил его в шпионаже.
Клоотс был немедленно исключен из Якобинского клуба. Вслед за тем его выбросили и из Конвента.
Пробный удар попал в цель. Эбертисты должны были насторожиться.
Между тем очистительный искус ждал самого редактора «Старого кордельера». 24 фримера (14 декабря) он предстал перед якобинцами.
Его обвинили в связях с подозрительными людьми и в сочувствии к жирондистам.
Камилл защищался слабо. Он не нашел убедительных аргументов и косвенно признал свою политическую неустойчивость. Между прочим, он обронил фразу:
– По роковой случайности из шестидесяти лиц, подписавших мой брачный контракт, у меня осталось всего два друга: Робеспьер и Дантон. Все прочие либо эмигрировали, либо гильотинированы…
Прекрасная защита! Якобинцы переглядывались и пожимали плечами. Судьба журналиста казалась предрешенной.
Но мог ли Робеспьер, недавно спасший Дантона, вдруг выдать своего прежнего приятеля, а ныне союзника? Он этого не сделал. Он взял Камилла под свое покровительство и защитил его с большим тактом и уменьем.
Да, он знает Демулена, знает очень хорошо. Впрочем, кто же его не знает? Демулен слаб, доверчив, часто мужествен и всегда республиканец. У него верный революционный инстинкт. Он любит свободу, он никогда и ничего не любил больше, несмотря на все житейские соблазны. Это главное. Что же касается ошибок, то они, конечно, есть, не заметить их нельзя. В будущем Камиллу нужно серьезно поостеречься. Ему следует опасаться своей неуравновешенности и поспешности в суждениях о людях.
Слова Робеспьера, простые, задушевные, были встречены аплодисментами. Демулен остался членом клуба.
Радость Камилла была непродолжительной. Дантон быстро «разъяснил» ему смысл происшедшего.
Глупец! Неужели он не понимает, что выглядел у якобинцев настоящим идиотом? Робеспьер просто издевался над ним, давая волю своему скудному остроумию. Его сохранили из презрительной жалости, сначала как следует проучив…
Демулен взбеленился. Так вот оно что! Его осмеливаются корить, его хотят учить! Ну что ж, он им покажет, он знает, как ответить на глумление!
И нервный журналист, получив хорошую зарядку, очертя голову бросается в бой. Против кого? Он и сам этого хорошо не знает. Во всяком случае, теперь па его острое перо попадут не одни эбертисты…
В третьем номере «Старого кордельера» Демулен дал подборку и перевод ряда отрывков из «Анналов» Тацита. С какой целью? С целью проведения некоторых исторических параллелей. Ибо каждая фраза, заимствованная у Тацита, содержала злобный намек на современность.
«…B тиране все вызывало подозрительность. Если гражданин пользовался популярностью, то считался соперником государя, могущим вызвать междоусобную войну. Такой человек признавался подозрительным…
Если, напротив, человек избегал популярности и сидел смирно за печкой, такая уединенная жизнь, привлекая к нему внимание, придавала ему известный вес. В подозрительные его!..
Если вы были богаты, являлась неизбежная опасность, что вы щедростью своей подкупите народ. Вы человек подозрительный…
Были вы бедны – помилуйте, да вы непобедимый властитель, за вами надо установить строжайший надзор! Никто не бывает так предприимчив, как человек, у которого ничего нет. Подозрительный!..»
Тиран боялся чужой славы, чужой репутации, он карал талантливых за их талант, знатных – за их имя, владетельных – за их владения, остальных – вообще неизвестно за что.
«…По поводу смерти друга или родственника надо было выражать радость, чтобы не погибнуть самому… Люди страшились, чтобы самый страх не был поставлен им в вину…»
Единственным средством к преуспеванию был донос, и доносов не чуждались самые прославленные люди. Доносчики пользовались почестями и наделялись высокими государственными должностями.
«…Под стать обвинителям были и судьи. Защитники жизни и собственности, суды стали бойнями, в которых все, что называлось конфискациями и казнями, было просто кражею и убийством…»
Подборка была сделана, несомненно, талантливо.
Кому же предназначала рука Камилла этот коварный удар? Эбертистам? Нет. Демулен бил прямо по Революционному трибуналу, по революционному правительству и его органам, по всему революционному строю. И, какие бы оговорки он ни делал далее, в конце статьи, он наносил кровоточащую рану прежде всего Неподкупному и его соратникам.
Робеспьер почувствовал всю силу удара, и горечь наполнила его сердце. Вот как! Революционный режим осуждался одним из тех, кто некогда ратовал за его создание! Террор клеймил тот, кто некогда призывал народ превратить фонари в виселицы. Какая радость для аристократов, какая скорбь для истинных патриотов!..
