Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Канализационная сеть, рассчитанная на 2,5 миллиона человек, дожила до наших дней и справляется с нечистотами 7,7 миллиона. Мы отдаем дань восхищения этому викторианцу и признаем, что только сегодня мы вновь стали строить в таких масштабах. Когда мы закончим Фарватерный тоннель — эту cloaca maxima, проходящую под дном Темзы, — мы сможем наконец вздохнуть спокойно и не бояться неописуемой катастрофы, которая нас ждет, если переполнятся коллекторы, построенные Базалджеттом. Тогда река станет безопасной не только для форели, но и для всевозможных благотворительных заплывов.
Уильям Томас Стед
Изобретатель таблоидной журналистики
В субботу 4 июля 1885 года в Pall Mall Gazette появился анонс публикаций на следующую неделю. Это была не столько реклама, сколько предупреждение, от которого кровь стыла в жилах.
«Всех брезгливых, слишком щепетильных и всех, кто предпочитает жить в блаженном неведении, в несуществующем мире невинности и чистоты, эгоистично отказываясь замечать ужасы жизни в аду под названием Лондон, — всех их просим не читать выпуск Pall Mall Gazette в понедельник и следующие три дня».
В отличие от прочих газетных завлекалок этот анонс с его сдержанным возбуждением более чем оправдался в следующем номере газеты. 6 июля, в понедельник, на глазах трепещущей публики Pall Mall Gazette бросила громадный булыжник в болото викторианского общества, и по воде пошли круги.
На шести клубнично-сладких страницах газета давала голую правду о проституции викторианского Лондона. Или, по крайней мере, правду — во всей наготе, — как ее представлял себе издатель, северянин, протестант сурового толка с густой бородой по имени Уильям Томас Стед.
Стед потратил кучу сил и времени на подготовку этой статьи, которую он озаглавил «Невинные жертвы современного Вавилона». Современным Вавилоном был Лондон, а невинными жертвами — пятьдесят тысяч лондонских девушек. Их приносили в жертву мужской похоти, писал Стед, как юных афинянок приносили в жертву Минотавру.
Стед и компания прошли по гнусным улицам викторианского Лондона, тыча свои блокноты под нос всем, кто был вовлечен в эту отвратительную торговлю…
«Мне сутками напролет приходилось словно хлебать гнойную жижу, сочащуюся из тел этих проклятых», — стенает автор. Он беседует с сутенерами и бандершами, с несчастными родителями-алкоголиками, которых вынуждают продавать дочерей в сексуальное рабство. Он разговаривает со старым козлом — членом парламента, который безо всякого стыда признается, что часто покупает юных девственниц.
Он находит немолодого офицера полиции из Скотланд-Ярда и спрашивает его, как заполучить малолетнюю девочку. «Правда это или нет, что если я приду в нужное место от нужного человека, то хозяин в обмен на сумму наличными очень скоро пришлет мне девочку — настоящий товар, я имею в виду, не просто проститутку, которая «канает» под девочку, а настоящую девушку, не знавшую мужчины?»
«Конечно!» — отвечает блюститель закона без малейших колебаний.
«И сколько это будет стоить?» — спрашивает он.
Полицейский полагает, что около двадцати фунтов. И тогда Стед задает вопрос, который считает ключевым, чтобы вскрыть постыдность происходящего.
«А эти девушки, — спрашивает он полицейского, — они добровольно идут на это отвратительное совращение или их… насилуют?»
«Ну, вообще-то, — говорит полицейский, — насколько мне известно, они обычно не хотят этого».
«Значит, вы хотите сказать, — говорит Стед, а в голове его зарождается заголовок будущего материала, — что в Лондоне на постоянной основе происходят самые настоящие изнасилования, в правовом смысле этого слова, сексуальная эксплуатация девственниц против их воли, девственниц, которых готовят и поставляют богатым людям, по столько-то за голову, владельцы борделей?»
«Конечно», — отвечает вежливый полицейский, и вот — бац, бац и в дамки! — у Стеда есть готовенький материал. Изнасилование — мерзкое преступление и тогда, и сейчас — дает ему повод потчевать читателя грязными историями про проституток и с упоением смаковать мерзость преступного мира.
Мы видим массовые изнасилования, говорит он своему читателю, как правило представителю среднего и высшего среднего класса, и это необходимо остановить. Это преступное использование простых людей привилегированным классом. Это систематическое поругание дочерей бедняков, и оно приведет к волнениям и даже к революции.
«Это бомба, способная уничтожить трон». Чтобы спасти страну и саму королеву, он должен доказать, что говорит правду.
Сказать, что стиль Стеда непристойный, — значит не сказать ничего. Этим словом не описать фальшиво-театральный пафос, с которым он все внимание читателя фокусирует на проблеме женской девственности — сколько она стоит, как проверяется, как ужасны обстоятельства, при которых ее лишаются.
В этом поразительном выпуске Pall Mall Gazette мы видим рождение той технологии, которую так полюбили самые популярные и могучие таблоиды желтой прессы. Вы даете читателю моральное право с пеной у рта порицать какие-то недостатки или сексуальные наклонности. Но вы обеспечиваете его наивную преданность (а с ней и подписку), щекоча ему (да и ей) нервы детальным описанием порока, на который вы замахнулись.
Короче говоря, Стед понял, что секс продается, а лучший способ поговорить о сексе — замаскировать тему под борьбу за чистоту нравов. Он придумал обходной маневр, чтобы писать о том, о чем писать запрещено.
Он посещает женщин, которые показывают ему справку о девственности, и одна из них говорит ему, что «если работаешь в этом бизнесе, то сразу видишь, свежая девочка или нет». Он рассказывает о старом развратнике, чью пресыщенную похоть возбуждают только четырнадцатилетние девочки — да и то только тогда, когда привязаны к кровати. Стед ходит и качает головой на месте преступления — в звуконепроницаемых комнатах и подвалах, где совершаются изнасилования.
Иногда дом с дурной славой снаружи выглядит вполне невинно — какая-нибудь вилла на западе Лондона, симпатичный оштукатуренный домик, в каких теперь живут международные банкиры. «Чтобы сполна испить чашу утонченного наслаждения криком незрелого ребенка, нет необходимости иметь комнату с мягкой обивкой, комнату с двойными стенами или комнату в подвале».
Соседи и не подумают вмешаться, говорит он и уверяет публику, пускающую слюни, что «наслаждаться криками невинной девочки можно в полной уверенности, что никто их не услышит». Стед уже провел массу бесед и интервью, но ему, видно, мало — он хочет еще и еще, чтобы вполне удовлетворить извращенный вкус читателя.
Теперь он берется раздобыть неоспоримые свидетельства, что и тринадцатилетних девочек покупают и насилуют. Он хочет предоставить читателю наглядные доказательства, детальный отчет очевидцев. Он хочет показать дымящийся пистолет. И Стед это делает, эффектно стреляя себе в ногу.
Его отчет о лондонской проституции достигает пика напряженности в рассказе о Лили — тринадцатилетней девочке из бедного квартала. Он торжественно — и таинственно — уверяет нас, что «может лично ручаться за каждый факт этой истории».
Лили находится в самом низу социальной лестницы. Она — одна из тысяч тех, кто формирует прислугу низших слоев среднего класса, рассказывает Стед. Она «трудолюбивая, добросердечная малышка, выносливый английский ребенок, несколько нескладная, с темно-синими глазами и невысокой, крепкой фигуркой». Она умеет читать и писать и даже сочиняет короткие стишки о своих мечтах. Но ни одному ее таланту, увы, не суждено расцвести.
Ее пьяная мать продает ее бандерше за соверен, ее пьяному отцу наплевать. Ее приводят к акушерке, которая проверяет, что она virgo intacta — нетронутая девушка, и Стед сообщает, что юность и невинность девушки вызывают жалость у старой повитухи.
«Бедняжка! — восклицает она, обращаясь к корреспонденту. — У нее такая маленькая, ей будет очень больно. Надеюсь, вы не будете с ней слишком жестоки». Чтобы смягчить процедуру, она дает склянку хлороформа, за которую берет один фунт и десять шиллингов — намного больше реальной цены — и еще фунт и один шиллинг за свидетельство о целомудрии.
Девочку отводят в притон где-то в районе Риджент-стрит. Все тихо и спокойно, говорит Стед… а потом шокирует мир безобразной развязкой.
«Через несколько минут в спальню входит покупатель. Он закрывает за собой дверь и запирает на ключ. Ненадолго воцаряется тишина. И вдруг раздается дикий и жалобный вопль — не пронзительный визг, а беспомощный и растерянный крик, как блеяние испуганного ягненка. И слышно, как ребенок в страхе кричит: “В комнате мужчина! Отведите меня домой, а-а-а, отведите меня домой!” И потом все опять стихло».
