Олег Кубякин - Демонтаж
Затем он рассказал нам о своем прибытии, говоря, что явился туда за месяц ранее нас, что он был пустынником на земле Иерусалимской и что Бог три раза являлся ему, приказывая идти ко владыке Тартариан; когда он откладывал свое отправление, Бог третий раз пригрозил ему, повергнув его ниц на землю и сказав, что он умрет, если не отправится. Монах этот, по его словам, сказал Мангу-хану, что если тот пожелает стать христианином, то весь мир придет в повиновение ему, и что ему будут повиноваться Франки и великий папа; при этом он советовал мне сказать хану то же самое…»
«Настал праздничный день, монах меня не позвал; а в шестом часу меня позвали ко двору, и я увидел, что монах со священниками возвращался от двора со своим крестом, а священники с кадилами и Евангелием. Именно в этот день Мангу-хан устроил пиршество, и у него существует такой обычай, что в те дни, которые его прорицатели называют праздничными, или какие-нибудь священники-несториане — священными, он устраивает при дворе торжественное собрание, и в такие дни прежде всего приходят в своем облачении христианские священники, молятся за него и благословляют его чашу».
Как здесь не пустить слезу умиления. Праздники для монгольского Владыки мира назначают христианские священники. Причем не придворные священники, а просто «какие-нибудь священники». И назначают не тогда, когда действительно церковный праздник, а когда им левая нога подскажет. Все-таки европейские короли не так безоглядно доверялись христианским священникам, как монгольский хан.
В этом месте христиан, пожалуй, должно сильно распереть от гордости. А историки почему-то такие вещи совсем не рекламируют. Мы, например, о подобных «слабостях» монгольского хана в отечественных учебниках не читали.
«На следующий день, то есть в недельный день по Богоявлении, все священники-несториане собрались до рассвета в часовне, ударили в доску, торжественно пропели утреню, оделись в свои облачения и приготовили курильницу и благовоние.
И в то время, как они ожидали на церковной паперти, первая супруга (Мангу-хана) по имени Котота Катен, вошла в часовню со многими другими госпожами, со своим первородным сыном, по имени Балту, и другими своими малютками, и они распростерлись на землю, касаясь ее лбом по обычаю несториан, а после этого дотронулись правой рукой до всех образов, постоянно целуя руку после прикосновения; после этого они подали руки всем стоящим кругом в церкви. Это обычай несториан, входящих в церковь. Затем священники пропели многое, давая ладан госпоже в ее руку, и она полагала его на огонь, а затем они кадили перед госпожой.
После этого, когда был уже ясный день, она стала снимать у себя с головы украшение, именуемое бока, и я увидел, что голова ее плешива. Тогда она сама приказала, чтобы мы ушли, и, уходя, я увидел, как ей принесли серебряный таз. Я не знаю, крестили ее или нет, но знаю, что они не совершают обедни в палатке, а постоянно в церкви.
И на Пасхе я видел, как они крестили и с большой торжественностью освящали купели, чего они тогда не делали. И пока входили мы к себе в дом, явился сам Мангу-хан и вошел в церковь или часовню; ему принесли золоченое ложе, на котором он сел рядом с госпожою против алтаря. Затем позвали нас, не знавших, что пришел Мангу, и привратники обшарили нас, ища, нет ли при нас ножей.
Войдя в часовню, я имел на груди Библию и служебник. Я сперва преклонился пред алтарем, а затем перед ханом, и, пройдя мимо его, мы стали между монахом и алтарем. Затем они приказали нам пропеть псалом по нашему обычаю и петь вообще. Мы им пропели следующую прозу: «Гряди, о Святый Дух». А хан приказал принести наши книги, Библию и служебник, и внимательно расспросил про картинки, что они обозначают.
Несториане ответили ему, что хотели, так как наш толмач не входил с нами. Также, когда я первый раз был у хана, у меня на груди была Библия, которую он приказал принести к себе и долго ее рассматривал. Затем он удалился, а госпожа осталась там и раздала всем христианам, там бывшим, подарки, монаху она дала один яскот, а архидьякону священников другой. Перед нами она приказала положить насик, то есть материю широкую, как покрывало для постели, и очень длинную, и буккаран.
Так как я не пожелал взять их, то они послали толмачу, и тот удержал их за собою. Затем принесли питье, а именно рисовое пиво, красное вино, напоминающее собою вино из Рошелля, и кумыс. Тогда госпожа, держа в руке полную чашу и преклонив колена, просила благословения, все священники пели громким голосом, и она выпивала всю чашу. Даже и мне, и моему товарищу пришлось петь, когда она пожелала пить в другой раз.
Когда почти все были пьяны, то принесли пищу, именно баранье мясо, которое тотчас было съедено, а после этого, без соли и без хлеба, больших рыб, по имени карпов, от которых вкусил и я (монголы не едят рыбу. — Прим. авт.). Так провели они день до вечера. И когда опьянела уже сама госпожа, она села на повозку при пении и завывании священников и поехала своей дорогой.
На следующее воскресенье при чтении «Брак был в Кане» явилась дочь хана, мать которой была христианка, и поступила так же, однако не со столь большой торжественностью, именно она не давала подарков, а дала жрецам пить до опьянения и есть вареное пшено…»
«Но настала сыропустная неделя, когда впервые перестают есть мясо все восточные христиане, и главная госпожа Кота ту неделю постилась со всеми женщинами. Она приходила всякий день в нашу часовню и раздавала съестные припасы священникам и другим христианам, которые стекались туда в эту первую неделю в большом количестве для слушания службы…»
«В Великий Четверг я служил с их серебряной чашей и диском, а эти сосуды были очень велики; так же было и в день Пасхи. И мы причастили народ, как я надеюсь, с благословением Божьим. А они окрестили в полном благочинии в канун Пасхи более чем шестьдесят человек, и все христиане сообща этому весьма радовались…»
«В праздник святого Иоанна хан устроил великую попойку; я насчитал 105 повозок и 90 лошадей, нагруженных кобыльим молоком; так же было и в праздник апостолов Петра и Павла».
Любителей выпить должно перекосить от зависти, что они не родились в то время в Монголии. Где еще христианские праздники отмечают с таким размахом? «Кобылье молоко» в данном случае — хмельной напиток.
«Перед воскресеньем семидесятницы несториане постятся три дня, называемые ими Иониным постом, который тот проповедовал Ниневитянам, а армяне постятся тогда пять дней, называя это постом святого Серкиса, который считается у них наибольшим святым и про которого греки говорят, что он был канон.
Несториане начинают пост во вторник и оканчивают его в четверг, так что в пятницу едят мясо. И я видел тогда, как канцлер, то есть старший секретарь двора, по имени Булгай, предоставил им тогда мясное продовольствие в пятницу, и они благословили это мясо с большой торжественностью, как благословляют пасхального агнца. Однако сам Булгай не ел мяса (в пятницу), поступая так по наставлению мастера Вильгельма парижского, его большого друга. Монах сам поручил Мангу (великому хану) поститься эту неделю, что тот и исполнил, как я слышал.
Итак, в субботу семидесятницы, когда бывает, так сказать, армянская пасха, мы пошли в процессии к дому Мангу; …Итак, когда мы вошли пред его лицо, предупрежденные ранее, чтобы не касаться порога, священники-несториане поднесли ему ладану; он сам положил его в курильницу, и они кадили перед ним. Затем они пропели, благословляя его напиток, и после них монах произнес свое благословение, а в конце нам надлежало сказать наше. И когда он увидел, что мы держим у груди Библию, он приказал принести ее себе посмотреть и разглядывал ее очень тщательно. Затем, когда он выпил, причем старейший священник поднес ему чашу, они дали пить священникам. После этого мы вышли, и мой товарищ остался сзади; и когда мы были снаружи, он, готовясь выйти сзади нас, повернулся лицом к хану, кланяясь ему, а затем, следуя за нами, споткнулся о порог дома. В то время как мы шли впереди, направляясь с поспешностью к дому сына хана, Балту, наблюдавшие за порогом наложили руки на моего товарища и приказали ему остановиться и следовать за ними. Затем они позвали какое-то лицо и приказали отвести моего товарища к Булгаю, старшему секретарю двора и осуждающему виновных на смерть. А я не знал этого. Однако, оглянувшись и не видя его идущим, я подумал, что они удержали его, чтобы дать ему более легкое платье. Ибо он был слаб и так отягощен шубами, что едва мог ходить».
Произведение Рубрука по задумке должно являться продолжением книги Карпини. Именно для этого он вставил эпизод с порогом. Карпини в свое время в третьей главе изобрел некий смертельный грех для монголов, за который нарушитель неминуемо должен быть умерщвлен:
«…если кто наступает на порог ставки какого-нибудь вождя, то его умерщвляют точно таким же образом».
