Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
Вскочили все, а вода уже вокруг нас обошла, от берега нас отрезала и в палатку заглядывает. В чем спали, в одних трусах, схватили что под руку попало и начали перетаскивать пожитки. Перетащили мы свой лагерь сажен на сто по кошке на травяной бережок, к самым кустам.
Лодки переправили мы в маленький закуток и поставили к самому берегу.
Успокоились немножко, поговорили, что вот, мол, чуть в подводном царстве не очутились, и снова спать улеглись.
Спать-то я и сплю, а воду караулю. Глаза приоткрою и вижу, что вода дальше - больше хлещет. Вот она! И кошку стопила, все залила до самой травы бережины и опять в палатку заглядывает.
У Леонтьева вода под спальный мешок подтекла. Бужу его:
- Вставай. Пора чай греть: вода сама в чайники просится.
А он одним глазом взглянул, ноги приотдернул и говорит:
- Еще спать можно.
Все же поднялся он сам и других поднял. Пришлось нам за одну ночь на третье новоселье перетаскиваться. Чуть не в самую тундру пошли.
Идет Леонтьев от лодок, и лица на нем нет.
- Лодку, - говорит, - унесло.
- Какую? - в один голос спрашиваем мы.
- Воркутинскую, - говорит.
Воркутинская новая лодка была полна продуктов. Когда согнала нас вода первый раз, на всякий случай оставили мы их в лодке: если вода еще прибудет, не надо снова перетаскивать.
Леонтьев и Саша побежали лодку догонять. Говорят:
- Где-нибудь прибьет же ее к берегу. Волной не зальет, так все цело будет.
А волна расходилась, забелела, ветер с головы волосы рвет, только что с ног не валит.
- Неужели это от моря вода прошла? - спрашивает Ия Николаевна.
- Нет, - говорю, - это вода верховка. В горах недельный дождь прошел, вот воды речками и нагнало. То мы по сухой воде маялись, а теперь, пожалуй, воде не рады будем.
Вдоль по реке рвал пену с волн и подымал, как копоть, низовой ветер-дольняк. Он пригибал к земле матерые кусты, обламывал ветки, обрывал листья, - вот-вот, думаешь, корень из земли вырвет. А по небу, как морские волны, неслись без остановки легкие, проворные облака.
По очереди выходили мы с начальницей из палатки и смотрели, не плывет ли наш корабль с моря. А корабля нашего все нет, и корабельщиков не видно. Залило водой все кошки песчаные, выпрямило все кривляки, и за широкой водой видны только кусты. Смотрю я, как ветер их к земле приклоняет, к воде пригибает, и вижу - вдоль берега плывет снизу к нам большой куст ольшаника. Протерла я глаза, - нет, все равно плывет. Только когда увидела я из-за этого куста голову Леонтьева, распоняла, что куст стоит на лодке заместо паруса. Ветром возле берега воду кверху гонит, да зеленый парус больше того помогает, - вот и летит наша легкая шлюпочка, будто стрела каленая из тугого лука. Леонтьев едва управляется, шестом лодку от сухого берега отворачивает, а то она только-только дном воду хватает, где ветром чуть-чуть накренит - всю донницу видно.
А посередке лежит на мешках Саша и нам улыбается. В ту же минуту подбежала наша лодка-самоходка к самой палатке и с разбегу выскочила на сухой песок.
- Все цело, - докладывает Леонтьев начальнице. - Прибило ее ветром-боковиком под крутой привалок к тому берегу, и стоит она там, как на якоре.
До вечерней зари пронесся вихорь перелетный и стих. В гору ли он пал, в море ли утонул, а только на землю и на небо пришло перетишье. Облака разошлись, только кое-где остались редкие пластины, да и те заиграли на солнце, будто веселые глаза открыли. А внизу заря зацвела. И все небо как голубая кашемировая шаль с расписной каймой.
2
Еще в Воркуте мы слышали, что есть на Коротайке, повыше Сарамбая, заготовительный пункт и что живет там какой-то Спиридон. Говорили про Спиридона люди, что он везде бывал и все видал, все тундры обходил да объездил.
Вот мы и следили, как бы Спиридонов дом не проплыть.
Плыли мы на этот раз смело: водой все кошки стопило, где хочешь поезжай. Саша лодку ведет - песни поет, а Леонтьеву да начальнице не до песен: они ведрами из лодок воду выливают.
Берега на этот раз пошли низкие, одна тундра, без песков и камешков.
- Ничего интересного нет, - вздыхает начальница.
- Зато, - говорю, - нам теперь росомашьими скачками вперед скакать можно.
И все же Ия Николаевна где только увидит сопочку, хоть далеко от берега, - не проплывет мимо, а велит к берегу пристать и бредет туда через болота с Леонтьевым или с Сашей за образцами.
Через два или три дня после наводнения увидели мы впереди, на высоком левом берегу, какой-то дом.
- Не иначе Спиридонов дворец, - говорю.
- Заготовительный пункт, - соглашается начальница и объясняет: Видишь, как раз тут две речки в Коротайку впадают: Париденя-Яга и Ярей-Ю. Они у меня и по карте значатся.
- Ты лучше смотри, - говорю, - вот тут и третья речка.
В самом деле - три речки, как три сестры тройняшки, выбежали к нашей Коротайке в полной воде купаться. Ахает Ия Николаевна, то на речки, то на карту смотрит и глазам своим не верит. До той поры она проахала, пока мы к самому угору под Спиридонов дом подплыли. Вытащили мы лодки вместе с грузом на сухой берег, поднялись на угор. Недалеко от дома дымили два чума, возле них бродил и щипал мох молодой олешек.
Дом Спиридона почернел от годов, пазы зеленой плесенью покрылись, а на плесени красные лишайники. Возле дома были сложены нарты, стояло большое точило своеручной тески с деревянной осью и ручкой. В стороне притулилась к берегу черная баня, а в другой стороне - большой по здешним местам склад, не меньше дома.
Зашли мы в дом. Передняя половина на две комнаты перегорожена, а в задней сени и кухня. У стола за самоваром Спиридон со своей старухой сидят.
Поздоровались мы.
- Здравствуйте, гости! Проходите, не осудите. У нас на Печоре говорят: из-за доброго гостя всем хорошо.
- Остановиться у вас можно? - спрашивает Ия Николаевна.
- У Спиридона ни для кого запора нет: для того и двери просечены, чтобы люди заходили. И на хлеб едока и на печь седока - всех могу принять.
Да тут же нас и за чай усадил. Осмотрелась я, вижу - в избе у Спиридона стены ничем не украшены, только из переднего угла угодники смотрят. И сам Спиридон как с иконы сошел: лицо строгое, бородка седоватая, надвое расклинена. Только глаза у него смехом светятся, и лукавство в них.
- Отколешные будете?
- Московские, - говорит Саша.
- Архангельский, - говорит Леонтьев.
- Печорская, - отзываюсь я.
- Землячка! - обрадовался Спиридон. - Я ведь с Кожвы.
- Это от нас больше тысячи верст, - говорю я. - Я нижнепечорская, из Нарьян-Мара, Маремьяна Голубкова.
- Маремьяна из Нарьян-Мара, - поддел Спиридон и еще твердит: Маремьяна из Нарьян-Мара...
Не вытерпела Спиридонова старуха:
- Замолол! Тебе на одну губу пуговку нашить, а на другую - петельку да покрепче застегнуть, - ты и тогда не замолчишь.
- Молчи уж ты, старуха, а я не могу. Вот не дает бог смерти бабе, живым дорогу загораживает.
В это время вошел молодой краснощекий парень и вежливо поздоровался с нами.
- Вот Вася меня за такие слова не похвалит, - смеется Спиридон. Говорят: и лыком шита, да мать, и шелком - да мачеха. - Глянул на старуху с лукавством и вздохнул.
Леонтьев той порой поговорил с начальницей и бутылочку спирту на стол поставил. Спиридон руками всплеснул.
- А вот и молодка - красная головка, белый фартучек...
За рюмкой Спиридон пуще прежнего разговорился:
- Живу я, други, один, как перст, на сотни верст. Третий год живу. К одинокой жизни привычка нужна, а я на людях вырос. Вконец истосковался я по умному человеку.
- Будто и не живал за свой век в одиночку? - не верит Леонтьев.
- Не живал, - трясет головой Спиридон. - То с братом, то со сватом, то с каким ли напарником, а все не один. Вот охотничать я семи лет начал. Было у моего дедка ружьишко кремневое. Ни носить, ни держать я его не мог. А дедко целиться не мог: глаза слабы. Вот и промышляли мы вместе: мои глаза, его руки. И вот мы, старый да малый, не меньше большого охотника добывали. Одиннадцати лет я вдвоем с братом, еще помладше меня, на настоящую охоту пошел, за полтораста верст от дому. С тех пор пятьдесят годов у меня один календарь: то с кожвинцами охотничал, то с плотоводцами плоты водил, то с людьми учеными в экспедициях бродил, а теперь третий год по тундровым рекам рыбу ловлю да песца промышляю.
- Выходит, ты на Печоре пятьдесят восемь лет прожил? - спрашивает Спиридона Леонтьев.
- Выходит. Так у нас заведено было. Отцы наши что говорили? "Каждому человеку на земле свой путь положен, да не каждому светит звезда путеводная". В ту пору и я верил: коли тебе путь не предуказан, сиди, как гриб, где вырос, тут и выгниешь. Вот и я со своей уготованной тропы в сторону не сбивался, судьбе поперек шагу не ступил. С судьбой везде тебе путь да дорога, езжалая погода.
Слушал-слушал Спиридона Саша и поддакнул.
- Вот что правильно, старик, то правильно. Знал бы ты, где я был да что я видел! А судьба-матушка вывезла.
