Георгий Чулков - Императоры (Психологические портреты)
Декабристы повешены, отправлены в Сибирь, на каторгу; туда же пошел Достоевский и петрашевцы; независимая мысль задушена цензурой; так называемые "западники" преследуются как преступники... Но, может быть, иная участь постигла тех, кто принципиально защищал самодержавие? Может быть, свободны "славянофилы"? Увы! И эти единственные ревнители царской власти гонимы при Николае не менее прочих. В чем же дело? А в том, что и эти люди, устами Хомякова, сказали в глаза царю страшную правду о его казенной России:
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна.
И другой поэт-славянофил, Тютчев, писал в это время по поводу тогдашних событий об императоре Николае: "Чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злополучного человека" .
Английский флот появился перед Кронштадтом. I Император Николай подолгу смотрел на него в теле-1 скоп из своего дворца в Александрии. В начале 1855 года император заболел. 18 февраля 1855 года он умер. Все почему-то решили, что он отравился. Трудно было представить себе, что этот гордый и самонадеянный человек может примириться с бесславной своей судьбой.
Александр Второй
I
Тринадцатого декабря 1825 года Николай Павлович зайдя в комнату жены и увидев там маленького Сашу, наследника, показал ему приготовленный манифест и сказал: "Завтра твой отец будет монархом, а ты цесаревичем. Понимаешь ли ты это?" Семилетний Саша был чем-то расстроен, хныкал и, услышав строгий голос отца, заплакал горько.
Саша будущий царь-освободитель, вообще был плакса. Он часто, слишком часто плакал - то от радости, то от огорчений.
Четырнадцатого декабря, когда во дворце слышны были выстрелы и крики и простуженный Карамзин бегал в своих башмаках и чулках по приказанию императрицы на Сенатскую площадь узнавать о том, кто теперь император Сашин папа или кто-нибудь другой - было немало причин и поводов для горьких ребяческих слез. Ни и в тот час, когда победивший революцию Николай Павлович, красный от пережитых мнений, вбежал по дворцовой деревянной лестнице, которая до пожара 1837 года вела из-под главных ворот к покоям императрицы Марии Федоровны, и увидел там изнемогавших от страха государынь, маленький Саша, бывший тут же, опять залился слезами.
Отец, прикрикнув на него и отерев ему наскоро слезы, приказал камердинеру надеть на него гусарский мундир и вынес к саперному лейб-гвардии батальону, стоявшему во дворе дворца. Этой сцены ни когда не мог забыть Александр Николаевич. В самом деле, было очень страшно, когда отец передал Сашу солдатам. От этих усачей пахло водкой и потом, и они громко кричали, и Саша не знал, что сейчас с ним сделают эти большие люди, казавшиеся ему опасными и непонятными, как и весь этот загадочно-пасмурный зимний день.
Александр Николаевич Романов родился в Москве в среду на Пасхе 17 апреля 1818 года, то есть почти за восемь лет до воцарения Николая. Его мать, великая княгиня Александра Федоровна, рожденная Шарлотта, принцесса прусская, обрадовалась появлению на свет этого мальчика, но вскоре ей стало грустно. "Счастье наше удвоилось, - писала она в своих мемуарах, - а впрочем, я помню, что почувствовала нечто серьезное и меланхолическое при мысли, что это маленькое существо призвано стать императором".
Мысль в самом деле не из веселых. Двести один пушечный выстрел, поздравления придворных льстецов и сладостные стихи милейшего Василия Андреевича не могли утешить догадливую прусскую принцессу. Она знала, как трудно, больно и страшно носить корону.
В своих стихах Жуковский рекомендовал младенцу "не трепетать, встречая рок суровый":
Жить для веков в величии народном,
Для блага всех - свое позабывать,
Лишь в голосе отечества свободном
С смирением дела свои читать ...
Более точной программы царствования от авторе оды требовать едва ли разумно, но и эти "общие места" таили в себе несомненные трудности, и нет ничего удивительного, что маленький Саша, разделяя, должно быть, предчувствия матери, много плакал.
Сентиментальный Жуковский внушал своему питомцу всякие филантропические настроения, поощряя его чувствительность, и отрок проливал слезы ручьями. Однажды уехала куда-то его матушка, и разлука тотчас же была отмечена меланхолическими вздохами. Он нарвал цветов гелиотропа и просил отправить их Александре Федоровне вместе с письмом, а дневник свой в тот день начал так: "Милая моя мама и Мэри уехали в Одессу. Я много плакал".
Да, он много плакал в своей жизни. Другой воспитатель Александра Николаевича, капитан Мердер, был по вероисповеданию лютеранин. Он также замечал в своем воспитаннике чрезмерную нервность и впечатлительность. Его тяготили условия придворной жизни, и он не раз признавался К. К. Мердеру, что жалеет о том, что "родился великим князем".
Иногда юный Александр Николаевич плакал без всякой видимой причины, но было немало и серьезных поводов для слез. Так, например, когда умер Карл Карлыч Мердер, эта смерть вызвала в великом князе потоки слез. Он рыдал, стоя на коленях перед диваном, спрятав голову в подушки, и нелегко было успокоить потрясенного мальчика.
Когда исполнилось Александру Николаевичу шестнадцать лет, ему пришлось, по обычаю, приносить присягу как наследнику престола, и этот обряд не обошелся без плача. По выражению очевидца, московского митрополита Филарета, "величественные слезы августейшего родителя соединились с обильными слезами августейшего сына". Потом появилась мать, и тут вновь начались немецкие объятия, лобзания и слезы.
По плану Жуковского была разработана учебная программа цесаревича. Он овладел французским, немецким, английским и. польским языками. Профессора читали ему курсы истории, математики, стратегии и прочих дисциплин. Одним словом, Александр Николаевич был образован лучше и основательнее, чем его отец. Но Николай Павлович, хотя и терпел снисходительно Жуковского с его романтизмом, гуманностью и благодушием, все же позаботился о том, чтобы наследник прежде всего стал "военным человеком". И Александр Николаевич, как и все Романовы, пристрастился к смотрам и парадам, соблазненный великолепием нашей петербургской гвардии. Просвещенный капитан Мердер вздыхал по поводу этих увлечений своего воспитанника. Ему казалось вредным частое появление наследника на парадах. "Легко может ему прийти мысль, что это действительно дело государственное, и он может тому поверить".
Уже в 1826 году, будучи восьмилетним мальчуганом, Александр Николаевич лихо скакал на фланге лейб-гусарского полка, восхищая своей ловкостью императора и даже бывшего тогда на маневрах ветерана наполеоновской армии маршала Мармона .
Вообще соблазнов было немало у этого впечатлительного отрока. Чего стоят хотя бы те обычные почести, которые выпадали по традиции на долю высокопоставленных особ! Если официальные и полуофициальные биографы преувеличивают ликование "народа" при появлении цесаревича, все же в какой-то мере ликования были, и мальчику нравилось, что кричат "ура", махают шапками, и ему приятно было сознавать, что в честь папы и его, наследника, зажигают плошки и разноцветные фонарики.
После коронации и посещения Варшавы царская семья отправилась за границу . Мать-немка внушала сыну благоговейные чувства к берлинским родственникам. При дворе Фридриха-Вильгельма III маленький Саша был окружен таким цветником всевозможных принцесс и принцев, что у пего кружилась голова: все поддерживали в нем убеждение, что он, Саша, существо необыкновенное и прелестное. Ему показывали знаменитый замок Сансуси и сады его, где разгуливал Великий Фридрих. Императрица повела мальчика помолиться над гробницей своей матери, королевы Луизы, той самой, которая была влюблена в дядю Саши, императора Александра I.
И Саша долго смотрел на мраморное изваяние своей бабушки.
Возвращаясь в Россию, наследник со свитой остановился на берегу Немана, на той самой горе, с которой в 1812 году смотрел на свою великую армию Наполеон. Воспитанник Жуковского сорвал, конечно, ветку на память об этом впечатлении. "Ни Наполеона, ни его страшной армии уже нет... Так все проходит!" - сказал будущий император со слезами на глазах.
Жуковский продолжал воспитывать цесаревича. Он одобрил план занятий священника Павского, который намерен был внушить будущему государю "религию сердца". В то время как законоучитель читал ему евангельские истории, толкуя их в духе гуманности и филантропии, сам Жуковский занимал Сашу чтением своих собственных произведений. Тогда же стали известны цесаревичу сказки из "Тысячи и одной ночи". Гуманность, романтизм, чувствительность - все это размягчало душу мальчика, но рядом с этим просыпались в нем иногда инстинкты чувственности и самомнения - черты предков, о чем свидетельствуют педагоги его высочества.
