Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын
Однако ситуацию «спасала» неготовность советского общества к остро необходимым для него общественно-политическим и социально-экономическим преобразованиям[1184]. А.В. Бузгалин сделал вывод о наличии «стремления граждан… к радикальному изменению политической системы»[1185]. На наш взгляд, в брежневский период общество было не готово к переменам, хотя смутно чувствовало дискомфорт от происходившего в стране. Стремление к переменам проявилось позднее, в годы перестройки, и было вызвано к жизни в основном инициативой «сверху» — именно власть, а не народ, взяла курс на осуществление кардинальных перемен в стране.
Причиной неготовности народа быть двигателем перемен, во-первых, была идеологическая индифферентность, на которую как на доминанту массового сознания в СССР указывает В. Смолкин[1186]. Хотя такая индифферентность существует в мире, пожалуй, повсеместно (есть мнение, что в любой стране «90 % общества составляет пассивное большинство»[1187]), в СССР она сочеталась еще и с социальной апатией. Р. Крумм полагает, что рост апатии в брежневский период был обусловлен «внешним благополучием» советского общества[1188]. На наш взгляд, этот рост в значительной степени был порожден усталостью социума от потрясений XX века, принесших стране многочисленные человеческие жертвы и другие беды (Первая мировая война, революция, Гражданская война, голод, раскулачивание, репрессии, Великая Отечественная война). Недаром многие советские люди искренне, как молитву, повторяли слова «Лишь бы не было войны» (ее боязнь была определена социологами как «тревожная доминанта» массового сознания в СССР[1189]). Стремление избежать новых потрясений осознанно или неосознанно вело к отказу людей от «раскачивания устоев». Кроме того, социальной апатии способствовало сохранение среди старших поколений «инерции страха»[1190], оставшегося со сталинских времен.
Одним из практических проявлений апатии и общего снижения тонуса общества был рост алкоголизации населения[1191]. Динамика потребления алкоголя на душу населения в пересчете на абсолютный спирт в СССР выглядела следующим образом: если принять за точку отсчета 1940 г. (1,9 л), то к 1960 г. потребление алкоголя возросло на 48,7 % (3,9 л), к 1970 г. — еще на 57,3 % (6,8 л), или в 3,6 раза по сравнению с довоенным (хотя СССР шел, что называется, в ногу с планетой — рост потребления спиртных напитков наблюдался во всем мире, особенно в Европе, однако там он был гораздо ниже — в среднем в 1,5–2 раза)[1192]. Так, в 1965 г. только в одном Октябрьском районе[1193] г. Москвы подверглись приводу в милицию за пьянство 18 тыс. чел., т. е. каждый пятый мужчина — житель этого района[1194]. В конце 1970-х гг. на учете в стране состояли 2 млн алкоголиков. В 1978 г. в органы милиции было доставлено около 9 млн пьяных, свыше 6 млн чел. попали в вытрезвитель[1195]. Способствовала этому и политика государства — с 1960 по 1970 г. выросло производство водки — на 76 %, виноградных вин — в 3,5 раза, плодово-ягодных вин — в 2,4 раза[1196]. К 1985 г. алкогольные напитки давали 10–15 % всех денежных поступлений в бюджет страны[1197]. По мнению советологов, рост алкоголизма был связан не только с апатией и скукой, но и являлся частью «антирабочей этики»[1198], т. е. играл роль завуалированного протеста человека против не нравящейся ему работы.
Непьющая часть народа с тревогой констатировала рост пьянства и алкоголизма. В 1966 г. на собраниях по поводу сообщения о переходе на пятидневную рабочую неделю и восьмичасовой рабочий день люди (видимо, в основном женщины) высказывались, что им «не нужен второй выходной день», потому что «у многих мужчин будет лишний повод к пьянству, вместо одного дня в неделю будут пить 2 дня. Гораздо лучше сохранить 7-часовой рабочий день при одном выходном в неделю». В 1969 г. в списке замечаний, которые были поданы коммунистами Бауманского района г. Москвы по отчету райкома КПСС, врач М.А. Мерман (очевидно, не понаслышке знавший о проблеме алкоголизма) дал в адрес Моссовета такие предложения: «Запретить продажу водки в продовольственных магазинах. Продавать только в специализированных магазинах с 11 до 20 часов»; «Продавать водку в мелкой расфасовке»; «Не засчитывать в товарооборот магазинов выручку за продажу водки»[1199]. Эти предложения могли бы стать краеугольным камнем «сухого закона», однако он был введен в СССР только в 1985 г.
Во-вторых, в стране было недостаточно «идейных» диссидентов. Г.Х. Шахназаров писал, что «при немалом числе недовольных, критически настроенных или просто сомневающихся людей все-таки не стала еще общей мысль «так дальше жить нельзя»[1200]. Людей, реально готовых идти «против системы» до конца, было еще меньше (социологи выяснили, что для инициирования перемен в обществе должно быть минимум 10 % «принципиальных», «идейных» людей[1201]). Это тоже было проявлением социальной апатии.
В-третьих, даже у немногочисленных «идейных» отсутствовало понимание того, что нужно делать для осуществления перемен. Г.А. Арбатов отмечал, что в СССР «множество людей было воспитано, запрограммировано всем прошлым на совершенно определенные формы поведения»[1202]. Последствием отсутствия реальной демократии и до революции, и после нее была нехватка опыта, умений, навыков участия граждан страны в практике управления. Нередким было тотальное отсутствие у советских людей понимания того, что и как можно было бы сделать для решения той или иной проблемы, а многие проблемы даже не были осознаны. По ряду важных вопросов в стране либо полностью отсутствовало какого-либо общественное мнение, либо оно было крайне незрелым (способствовала этому в том числе квазиинформированность, возникшая в массовом сознании из-за многолетнего воздействия сфальсифицированных сведений, полученных из советской пропаганды)[1203].
В-четвертых, осуществлению перемен «снизу» мешала атомизация советского общества. В. Заславский сделал вывод, что она была одной из причин отсутствия в СССР организованных акций рабочих[1204]. Отметим, что такие акции были, но они охватывали отдельные предприятия и не превратились во что-либо подобное движению «Солидарность» в Польше. Из-за атомизации не возникла тесная связь между интеллигенцией и студенчеством, с одной стороны, и рабочим классом — с другой, тогда как для эффективности любого общественного движения эта связь была необходима[1205]. Кроме того, мешала объединению меньшая распространенность среди рабочего класса «диссидентских настроений», чем это было у интеллигенции.
В итоге новые критические тенденции в массовом сознании не вылились в массовые практические акции. Критика властей обществом нарастала, но она не достигла высокого уровня политизированности, в основном касаясь деятельности социальных институтов исключительно местного масштаба. Критика в основном носила «точечный» характер, т. е. люди ограничивались информированием разного рода
