Собрание сочинений. Том 4. Война с Турцией и разрыв с западными державами в 1853 и 1854 годах. Бомбардирование Севастополя - Егор Петрович Ковалевский
Потеря наша в этот день была значительна. Убито два офицера, из числа которых храбрый и распорядительный капитан-лейтенант Шемякин, и 60 нижних чинов; ранено 7 офицеров, в числе их лейтенант Завалишин, известный по своим молодецким вылазкам, и 304 нижних чинов; контужено 13 офицеров и 150 нижних чинов. У нас подбито было 15 орудий и 50 станков и взорвано два пороховых ящика, без особого вреда для людей. Орудия и станки немедленно заменены новыми; повреждения в насыпях и амбразурах исправлялись ночью.
Действие нашего огня было весьма удачно: в течение дня мы заставили замолчать до 50 подбитых у неприятеля орудий.
На другой день союзники продолжали такую же канонаду; она была особенно сильна по утру, часов с пяти. Самый большой огонь направлен был преимущественно в Камчатский люнет, Волынский и Селенгинский редуты, 4-й и 5-й бастионы и батарею Никонова. На наших батареях сбито опять 15 орудий и столько же станков. Потеря наша в этот день была еще значительнее, потому что надо было держать много людей вне блиндажей для исправления различных повреждений, которых не успевали окончить ночью. Убито два офицера, 83 нижних чинов; ранено 8 офицеров и 369 нижних чинов; контужено 3 офицера и 269 нижних чинов.
Неприятельский флот с 5 часов утра развел пары и выстроился против Севастопольской бухты, но в дело не вступал. К вечеру он даже отодвинулся несколько назад и в двух колоннах стал на якорь; фрегаты и пароходы составили третью линию. Движение пароходов было беспрестанное. На кораблях видны были войска, как будто неприятель готовился сделать десант.
30 марта бомбардирование было сильнее прочих дней. На рассвете неприятель напал на наши ложементы перед правым флангом 5-го бастиона. Наши стрелки отступили. С бастиона ударили картечью по ложементам, и потом охотники кинулись в штыки. После двух рукопашных схваток, неприятель был выбит из ложементов, которые остались за нами.
Потеря нашего гарнизона в течение суток состояла из 7 офицеров и 80 нижних чинов убитыми; ранено 5 офицеров и 460 нижних чинов, контужено 10 офицеров и 203 нижних чинов. Легко раненые и контуженые оставались во фронте. В числе раненых находился заведовавший артиллерией 1-го и 2-го отделения, полковник Розенталь, через несколько дней умерший. Потеря эта была весьма чувствительна для гарнизона.
30 марта у нас подбито было 23 орудия, 10 станков и 11 платформ. Вечером этого дня гарнизон Севастополя был усилен полками Селенгинским и Якутским. Волынский и Селенгинский редуты опять пострадали более других.
C этого дня неприятель начал опять пускать ракеты в город, в бухту и на Северную сторону, куда не могли долетать его бомбы и ядра. Метой своей он, между прочим, избрал дом, занимаемый главнокомандующим; но расстояние было слишком велико (около 5 верст), и только одной ракетой задело угол сарая на дворе, – другие падали около дома. Вообще эта туча ракет зажигательных и с разрывными снарядами, стоивших союзникам так много денег, не нанесла большего вреда. Одна из них упала в госпиталь, где убила и ранила трех человек; другими убито и ранено четыре или пять человек на площади. Вот вся потеря наша от ракет.
Неприятельский флот, казалось, хотел также напомнить о себе: пользуясь темнотой, безлунной ночью, один из неприятельских пароходных фрегатов выходил из линии кораблей вперед по направлению к Северной бухте и, сделав по залпу с обоих бортов, быстро ускользал назад, вне выстрелов наших приморских батарей. Маневр этот он повторял раза два и три в течение нескольких ночей. Торопливость, с какой он стрелял, и темнота были причиной, что бомбы и ядра большей частью падали в бухту, иные в город и на 10 №, некоторые достигали Северной стороны. Наши батареи отвечали по огню фрегата, и, наконец, выстрелы из Константиновской батареи задели его; кроме того, второпях, как говорят, неприятельский фрегат всадил целый залп, предназначенный для нашего № 10, в свою Херсонесскую батарею. Как бы то ни было, но он прекратил на некоторое время свои воинственные выходки.
Есть вещи в войне, против которых никто, конечно, не восстает явно; но нравственное чувство человека не может одобрить их и невольно отталкивает от себя. Таким образом, этот набег в глухую, темную ночь парохода-фрегата, также быстро исчезавшего, как и появлявшегося на поле действий, – набег, как мы уже заметили, не приносивший нам большего вреда, находил всеобщее, единодушное порицание в нашем лагере, и мы не думаем, чтобы многие из союзников одобряли его.
В темноте не видно было флага, и мы не знаем, да и не желаем знать, какой из двух воюющих морских держав принадлежал фрегат.
Мы вовсе не упомянули бы об этом обстоятельстве, если бы противники наши не были так придирчивы и так скоры в обвинениях в отношении к нам. Парламентерский флаг служил всего чаще предметом несогласий. Надо заметить, что мы никогда не поднимали его первые; неприятель же часто пользовался им. Утверждая, что наши парламентеры могут видеть работы союзников, он просил переменить пункт для обоюдных сношений и назначил для этого на море место между линией своих кораблей и Константиновской батареей. Не прошло и дня, как он вывесил белый флаг, или, просто, платок на сухом пути на том же месте, где сходились прежде парламентеры, и в то же время продолжал стрелять из-за линии батарей по 5 бастиону. Батареи наши сначала останавливают пальбу, недоумевают, но, наконец, отвечают на неприятельский огонь, – и вот жалобы из неприятельского лагеря о том, что мы стреляем по парламентерскому флагу. То вдруг получается горькая жалоба о том, что будто наши солдаты прикалывают раненых неприятельских солдат, и фельдмаршал Раглан приказывает произвести об этом следствие. Напрасно английские начальники силятся облечь в формы и придать вид законности делам, которые находятся в противоречии с истиной и разрушаются самыми простыми доводами. Если английский офицер, сдавшийся в плен и вручивший свою шпагу русскому солдату, тайком вынимает из кармана пистолет и убивает сзади солдата, который был слишком доверчив, чтобы обыскать предварительно пленника, то почему не предположить, что раненый солдат, у которого в руках еще ружье, не выстрелит на поле битвы по русскому солдату?
Мы ссылаемся на неприятельских пленных: пусть они засвидетельствуют, как обходятся с ними русские вообще. Нет добродушнее существа, как русский солдат. Несмотря на то, что неприятель, вышедший на русский берег, коснулся того, что ближе и святее всего в мире для русского – святыни церквей: изрубил
