Евгений Лазарев - Друиды Русского Севера
В индоевропейской традиции, как видим, прослеживается знакомая парадигма: три дочери богини, играющей чрезвычайно важную роль в картине мироздания; независимо от места богини Ананке в сравнительно позднем олимпийском пантеоне, можно сказать, что она вращает Ось Мира, то есть причастна сфере полярного символизма. Для нашего же исследования существенно, что параллели этим индоевропейским богиням обнаруживаются и в мифологии народа уральской языковой принадлежности — у саамов, коренных обитателей севера Восточной Европы, всего несколько веков назад живших и в Белозерском регионе. Богиня Маддер-Акка (Мать земли) у саамов наделяет телом душу новорожденного. Затем ему покровительствуют дочери Маддер-Акки: Укс-Акка (Дверная мать, она обитает под порогом двери), если ребенок — мальчик; Сар-Акка (Прядущая мать, покровительница родов), если девочка; Юкс-Акка (Мать лука) делает мальчика охотником. Если это не заимствованный у индоевропейцев (и трансформированный) образ богинь судьбы, то можно говорить о тетраде Матерей, предположительно восходящей к ностратической эпохе, субстратной по отношению к уральцам и индоевропейцам.
Перечень аналогий Великой Богине и трем ее проявлениям (эманациям, ипостасям и т. д.) можно продолжить, хотя другие корреляты будут уже не столь очевидны. Например, в сифианском гностицизме Восточного Средиземноморья первых веков н. э. Божественная Мать, Барбело, осуществляет свою функцию спасительницы и искупительницы мира посредством производной от нее триады Эонов. В валентинианском гностицизме среди Эонов Божественной Плеромы упоминаются Эоны, носящие имена Σοφία, Пίστις, Еλπίς, Аγάπη — София, Вера, Надежда, Любовь; вряд ли можно сомневаться, что существует какая-то связь между этими гностическими теонимами и текстом жития четырех святых мучениц, живших, по преданию, во II веке. Допустить субстратный пласт древних религиозных представлений можно и для Средиземноморья раннехристианской эпохи, хотя тут мы вступаем в область труднодоказуемых многоступенчатых допущений.
Впрочем, что касается Белозерья, то вряд ли так уж бесперспективны попытки приблизиться к постижению конкретных особенностей религии и священной географии этого края в мегалитическую эпоху. Норны, мойры, суденицы, Маддер-Акка и ее дочери — убедительные параллели божествам, чтившимся, согласно высказанному предположению, в Белозерье. Но только кельтские (кельтиберские, друидические) аналогии, связанные именно с дольменами, дают основание полагать, что впервые на Русском Севере обнаружено реальное святилище богинь судьбы (кстати, бретонские дольмены и внешне похожи на белозерские: плита перекрытия свободно лежит на опорах произвольной формы).
Касательно кельтских «дольменных» преданий необходимо сделать одну существенную оговорку. Известно, что большинство бретонских дольменов представляют собой не святилища, не алтари божеств (как еще сравнительно недавно считали этнографы), а плиточные гробницы. И легенды о них как о жилищах Божественных Прях могут быть результатом более позднего осмысления, например, истолкованием кельтами докельтских, палеоевропейских мегалитов. Впрочем, возможно, часть бретонских дольменов все же создавалась как святилища, схожие с гробницами по форме, а скорее всего, и по символическому или мистериальному значению. Ведь если богини судьбы имеют отношение к рождению человека, то это могло быть связано и с концепцией возрождения умерших — в вечности или в мире людей.
Белозерские же дольмены почти наверняка гробницами не были (разве что символическими). Делать на этом основании вывод, что они старше, либо моложе бретонских аналогов, неправомерно: по Русскому Северу пока слишком мало материала о памятниках такого рода. Кстати, ко дню молебна у дольменов Белозерья близок и православный праздник Воздвижения — народного Здвиженья, когда, по народному поверью, птицы улетают в Ирий (Рай), а земные твари сдвигаются под землю, — когда приоткрываются Врата Иномирья. Но ведь и парные дольмены Коврижнова внешне схожи (если мысленно убрать наросший слой почвы) со столпами неких врат; проход между ними ориентирован по оси север — юг. Нет ли тут отдаленной аналогии с эталонным мегалитическим памятником — гомеровским Гротом Нимф на Итаке, где были северный и южный входы? Тогда и проход между белозерскими дольменами мог восприниматься, по аналогии с Гомером (использовавшим какие-то древнеевропейские предания), как Путь Богов, или Путь Людей, — в зависимости от направления движения.
Сравнительно-религиоведческие построения, разумеется, гипотетичны. Но на один вопрос все же необходимо дать хотя бы предположительный ответ. Какой народ создал дольмены Белозерья? Совершенно очевидно, что все вышеприведенные сравнительно-мифологические выкладки общеевропейского масштаба правомочны лишь в том случае, если речь идет о культуре палеоевропейской, субстратной, вошедшей впоследствии в культурный спектр индоевропейских и уральских народов. То есть создавали эти дольмены не летописные русичи, не вепсы, не меря, не саамы, а тот загадочный мегалитический этнос, который в известной мере стал прямым генетическим предшественником всех перечисленных народов Белозерского региона.
Очень возможно, что прав был замечательный отечественный культуролог Леонид Аркадьевич Лелеков (1934–1988), предположивший в своей исключительно глубокой, последней в его жизни статье о Белозерье, что этим этносом могли быть венеты{260}. Он соотносил этот неуловимый, «блуждающий» этноним не напрямую с балтийскими славянами-венедами, не с загадочным славянским царством Вантит арабских источников, не с народом венетов в кельтской Арморике времен Цезаря, не с венетами Северной Италии, но с палеоевропейской традицией, запечатлевшейся в топонимах и мегалитических памятниках. Для кельтской цивилизации этот субстрат можно назвать протодруидическим. Для Русского Севера такого знакового определения нет, но здесь сохранилось само имя мегалитического этноса. Ведь финны и сейчас называют русских словом venдlдinen, а Балтийское море еще Клавдий Птолемей именовал Венедским заливом. Разумеется, это не означает, что современные русские (или шире — славяне: проблема венетского пласта в славянской культуре сейчас активно обсуждается) и венеты мегалитической древности — один и тот же народ. Однако можно говорить о преемственности традиций и о возможности лингвистических и прочих реконструкций мегалитической культуры на данных топонимики, этнографии и археологии Русского Севера.
Отзвуки далекого прошлого духовной культуры и даже истории Белозерья могли сохраниться и в письменных источниках, пусть сравнительно поздних и отчасти дискуссионных, но, тем не менее, заслуживающих внимательного рассмотрения. Применительно к Белозерью одним из таких источников является летописное «Сказание о Словене и Русе». В последние годы оно нередко вызывает повышенный и не всегда профессиональный интерес, поскольку намного удревняет привычную летописную историю. Однако уже давно существуют его академические публикации. К одной из них мы сейчас и обратимся — к Хронографическому варианту (из «Хронографа» 1679 г.), опубликованному в 33 томе Полного собрания русских летописей (ПСРЛ).
«Сказание» повествует в основном об эпохе, датирующейся серединой III тыс. до н. э., о том, что тогда в Скифии Великой, в Причерноморье «бысть… распря и междоусобица и крамола многа и тесноты ради места». «Скифские князья» Словен и Рус приняли решение идти «от земли сея» в иные «части земли благи и ко вселению человечю угодны» — в завещанных некогда Ноем праотцу Иафету пределах «западнаго и севернаго и полунощнаго ветров». «И в лето от сотворения света 3099 (2409 г. до н. э.) Словен и Рус с роды своими отлучишася от Ексинопонта» (то есть от Понта Эвксинского, от Причерноморья); в течение 14 лет они «пустыя страны обхождаху, дондеже дошедше езера некоего велика, Моикса зовомаго, последи же от Словена Илмер проименовася во имя сестры их Илмеры» (озеро Ильмень). Далее говорится об основании Словеном города по имени «Словенеск Великий, той же ныне Новъград», а Русом — города «Руса, иж и доныне именуется Руса Старая»; о пределах царства, созданного Словеном и Русом: до Ледовитого моря, по Печере и Выми, «по велицей реце Обве» (Оби) «и до устия Беловодныя реки»; об истории этого царства во времена Александра Македонского и Андрея Первозванного.
А потом пришел на землю Словенскую страшный мор, «измроша людей без числа во всех градех и в весех»; уцелевшие «избегоша» — иные «на Белыя воды, иже ныне зовется Бело езеро, овии на езере Тинном, и нарекошася весь» (вепсы Белозерья); некоторые вернулись на Дунай, Словенск же и Руса опустели. Вновь заселили их «словяне» с Дуная, которые привели «скиф и болгар с собою немало»; их разорили «угры белыя», и опять запустел Словенск, пока «по мнозе же времени оного запустения слышаху скифские жителие про беглецы словенстии о земли праотец своих, яко лежит пуста», «и паки приидоша из Дуная множество их без числа»{261}. Отсюда уже начинается узнаваемая летописная история Русского Севера.
