Михаил Серяков - Радигост и Сварог. Славянские боги
Рис. 45. Космогонический сюжет на хорезмийских флягах из Кой-Крылган-калы, IV–III веков до н. э // Рапопорт Ю. А. Космогонический сюжет на хорезмийских сосудах // Средняя Азия в древности и Средневековье. М., 1977
Был он хорошо известен и другим иранским народам. Согласно иранскому «Бундахишну», первым из птиц был сотворен грифон, имеющий три природы, являющийся в силу этого главой-рату для пернатых. Необходимо подчеркнуть, что в иранской традиции это мифическое животное могло иметь и важную космогоническую функцию. При раскопках хорезмского храма-мавзолея Кой-Крылган-калы были найдены две фляги IV–III веков до н. э. с одним и тем же изображением (рис. 45). Вверху всей композиции был помещен грифон, а под ним — фантастическая птица, состоящая из трех элементов: головы серого гуся, спина которого переходит в мужскую голову с усами и бородой, а грудь — в женскую голову. Ю. А. Рапопорт, посвятивший анализу этого изображения специальное исследование, на обширном материале показал момент сотворения мира. Согласно его мнению, на анализируемом изображении огонь-грифон собирается расчленить гусеобразное Первобожество, в результате чего и возникнет упорядоченный космос в виде трех миров. Исследователь отмечает: «Итак, имеются основания видеть в грифоне (птица Сайна?) воплощение хварна (мистическое олицетворение благополучия и верховной власти. — М.С.) и предположить, что огненное начало, которое он олицетворял, могло рассматриваться как орудие творения» (Рапопорт Ю. А. Космогонический сюжет на хорезмийских сосудах // Средняя Азия в древности и Средневековье, М., 1977, с. 66).
По всей видимости, этот мифический образ и был заимствован нашими далекими предками именно из индоиранского мира. Б. А. Рыбаков отмечал: «Итак, грифоны, идущие из глубины веков, древние «собаки Зевса» и стражи сокровищ, стали известны славянам еще в 1 тысячелетии до н. э., за полторы тысячи лет до турьего рога из Черной Могилы. В X в. образ этого мифического существа возрождается для изображения исполнителя высшей воли; иногда он раздваивается для того, чтобы показать всестороннюю эманацию его силы. После крещения Руси он продолжает существовать в прикладном искусстве горожан XI–XIV вв. Княгини и боярыни средневековой Руси носили короны с грифонами, колты с грифонами и семарглами, а простые горожанки привешивали в какие-то праздники привески с грифонами и двуглавыми птицами.
Грифоны широко применялись и в церковном искусстве. В киевской Софии, кафедральном соборе всей Руси, огромные фресковые изображения грифонов есть в обеих башнях западного фасада. В южной башне два больших медальона с орлиноголовыми грифонами размещены по сторонам медальона с крестом» (Рыбаков Б. А. Язычество древней Руси, М., 1988, с. 630).
Славянская средневековая традиция вслед за переданной через византийское посредничество античной традицией восприняла описание внешнего вида грифонов и их локализацию в Индии: «Грифъ звѣрь j наговичь jменуется (…) плоть имать звѣрскую j птичію глава птичія (…) Во jндійской земли есть птица гривъ зовут велми страшна (…) четыре у ней ноги, ногти кривы, спина черна, а сверху аки вишневъ, а спреди по инымъ странамъ аки бѣлъ. Глава (…) аки у орла, очи (…) аки огнь (…) а злата они выгребаютъ во jндійских землях» (Белова О. В. Славянский бестиарий, М., 2000, c. 93). Сохраняется у них и функция охраны золота: «i подле того острова лежит златая гора, того оубо злата никтоже может взятии ради драконовъ и грифаловъ, тѣ бо того злата стрегутъ» (там же). В другом случае др.-гр. γρυφ переводилось на славянские языки как «грипсосъ», которая воспринималась как огромная мифическая птица, собирающая крыльями солнечную зарю: «Грипсосъ ест птица велиіа оть вьсѣхь птиць летешихъ. таже ест въ Индіи земли въ рѣцѣ индисце. i егда синеть слнце въ гльбину водьную и покажеть се зара сльначну. Такождѣ станеть и другы грипсосъ протіву ему и събирають зару слначну и глють: пріды, светодавче, даждь миру светъ, якоже дадѣ и бжсатьво». Это представление проникает и в народную традицию, в результате чего на Украине было зафиксировано представление о грифе, заслоняющем крыльями солнце и летающем без отдыха сорок дней. В славянской традиции грипсос также символизировал собой архангела Михаила и Богородицу: «Якоже стоить грипсос. тако и архаггле михаилъ. и ста бца за миръ христіянскы» (там же, с. 92). С обоими христианскими персонажами грипсос соотносится именно в их охранительной функции, причем в народной традиции, как неоднократно отмечалось исследователями, архангел Михаил обладал достаточно ярко выраженными солярными чертами, являясь в определенной степени «наследником» языческих солярных божеств.
По целому ряду черт, заимствованных из скифо-сарматского мира, образ грифона сближается с западнославянским богом Радигостом. Во-первых, эта связь грифона с верховной властью, восходящая, если верить Николаю Марешалку Турию, к самому началу династии ободритских князей. Во-вторых, как грифон, так и Радигост связаны с золотом. Выше уже приводилось свидетельство средневековых писателей о том, что идол этого западнославянского бога был сделан из золота. С другой стороны, уже Эсхил помещает грифонов у «золотоносного потока Плутона». Римский писатель I в. до н. э. Помпоний Мела особо отмечал любовь к золоту у этих мифических животных: «Там ближайшие к Рифейским горам местности — а ведь (эти горы) тянутся и сюда — в такой степени непроходимы из-за постоянно падающих снегов, что попавшие сюда ничего перед собой не видят. Затем следует область хотя и с плодородной почвой, но необитаемая, потому что грифы, эти свирепые и упрямые дикие животные, очень любят золото, доставаемое из глубины земли, и очень усердно его охраняют; они враждебно относятся к тем, кто (до него) дотронется» (Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия, т. 1, М., 2009, с. 230). Грифон был также изображен на монетах Пантикапея — древнегреческой колонии в Северном Причерноморье. По мнению В. М. Брабича, это символизирующее собой солнечный свет животное играло, с одной стороны, охранительную роль на монетах этого города, а с другой — было непосредственно связано с торговлей, поскольку на золотых монетах Пантикапея грифон изображался с хлебным колосом, а на медных — вместе с осетром (Брабич В. М. Об охранительном назначении грифонов на монетах Пантикапея IV в. до н. э. // Краткие сообщения Института археологии, 1959, вып. 9, с. 92). Если это так, то грифоны были связаны не просто с золотом, но и с торговлей, богом-покровителем которой и являлся Радигост. В-третьих, налицо связь обоих и со стихией огня. Поскольку заменивший вепря на гербе мекленбургских герцогов бык соотносился с водой и низом, то из этого следует, что герб этой западнославянской династии моделировал устройство мира по вертикали. Как следует из описания Турия, грифон располагался на верху мачты или, что является, безусловно, более древним вариантом, на верху мирового древа на гербе города Голенова и в этом качестве противопоставлялся низу, который символизировал собой бык. Кроме того, оба этих животных образовывали еще одну пару оппозиций в виде огня и воды.
Весьма интересно отметить, что аналогичное вертикальное членение мира с использованием весьма похожих символов мы видим и в Новгороде. Выше уже упоминались гусли из этого города XII в. (см. рис. 5). На них мы видим изображения трех животных: льва, птицы и дракона. Если принять во внимание то, что дракон даже еще в большей степени, нежели вепрь или бык, символизировал собой низ и водную стихию, а грифон был образован из объединения образов орла и льва, мы имеем здесь достаточно близкую аналогию гербу мекленбургских герцогов. Связь обоих изображений будет еще более закономерной, если учесть связь гуслей с языческим культом, а мекленбургского герба с культом Радигоста. Однако отечественное искусство хорошо знало и образ самого грифона, который был достаточно широко распространен в средневековой Руси. В нашей стране грифон, с одной стороны, был связан с новой религией, чем объясняется его присутствие в церковном искусстве, как, например, его изображение на вратах Суздальского собора (рис. 46). С другой стороны, грифоны «являются существами, неразрывно связанными с идеями сильной княжеской власти» (Вагнер Г. К. Грифон во владимиро-суздальской фасадной архитектуре // СА, 1962, № 3, с. 84, 88). Конкретизируя последнее утверждение, Г. К. Вагнер приводит тому многочисленные примеры: «Однако несомненно, что изображения грифонов особенно тесно связаны с княжеской средой. На одном из грифонов турьего рога из Чернигова имеется знак, являющийся, возможно, княжеской тамгой. В росписях Киево-Софийского собора грифоны помещены на лестничных фресках и, следовательно, адресованы непосредственно княжеской среде. В середине XII в. то же самое наблюдалось в древнем Галиче, где грифоновые циклы (на керамических плитках) развертывались в интерьерах княжеского дворца или княжеского храма Спаса. Адорирующие грифоны на шлеме князя Ярослава Всеволодовича, помимо того, что они имели апотропеическое значение, служили символом власти или знатности происхождения, как это было на коронах сасанидских царей, на шлеме Александра Македонского и т. д. Такое же значение изображения грифонов имели на великокняжеских одеждах (Владимир, Старая Рязань)» (там же, с. 87). При этом, как отмечает этот же исследователь, некоторые грифоны Дмитриевского собора по своему внешнему виду близки к галичским и чешским произведениям (там же, с. 90). Последнее наблюдение говорит о том, что иконография этого мифического существа складывалась на Руси не только под византийским или болгарским влиянием, но также и при участии западнославянского влияния.
