Ю. Бахрушин - Воспоминания
Родного моего деда Александра Алексеевича я уже помню почтенным старцем. Мне казалось, что он всегда был таким. Вместе с тем хорошо сохранившийся дагерротип и миниатюрный масляный портрет, снятые с него и с моей бабки в год их помолвки в 1851 году, рисуют его совсем иным. Несмотря на франтоватый черный сюртук, на высоченный крахмальный ворот с высоким галстухом и на модную золотую цепь, он выглядел молодым купчиком, положительным персонажем комедии Островского. Его нареченная, моя бабка, вполне ему в пару. Гладко причесанная, с пухленькими губками и большими круглыми карими глазами, в своем зеленом кринолине, она достойна была быть подругой Любови Гордеевны Торцовой*. Дед не сразу дошел до фотографии, снятой с него лет через двадцать где-то в чужих краях. На этом портрете он в светлом сюртуке аглицкого сукна и покроя в отложном крахмальном воротнике с небрежно повязанным галстухом, с английскими бакенами, запущенными под скулами. Здесь он уже выглядит не замоскворецким толстосумом, а ка-ким-то просвещенным мореплавателем. Между двумя этими фотографиями лежит около четверти века. За этот срок был преодолен период нужды, пройден этап восстановления и началась эпоха накопления.
Причиной поворота фортуны лицом к трем братьям были именно те три пункта, которых они решили неизменно придерживаться на своем «историческом» семейном совете после смерти их отца. Отказ отречься от отцовского наследия был первой и основной причиной их благосостояния. Оборудованный по последнему слову тогдашней техники кожевенный завод, естественно, требовал некоторого определенного срока для его освоения. Надо было только выждать. Как только этот срок прошел, он начал приносить доходы, увеличивавшиеся ежегодно в геометрической прогрессии. Самородный промышленный гений Алексея Федоровича повел его по верному пути, но роковая случайность, неумолимая холера-морбус не дала насладиться результатами своей работы. Отказ от выдачи долговых обязательств и немедленный расчет наличными сплошь и рядом заставлял купцов на ярмарках отдавать свой товар Бахрушиным с большой уступкой ради незамедлительного получения расчета звонкой монетой. Наконец, обязательное решение всех дел втроем сделали слово братьев особенно крепким и неизменным, что было крайне ценным при всяких торговых операциях и привлекало к ним дельцов.
Начавшееся благосостояние совпало с началом широкой просветительно-благотворительной деятельности братьев.
Все три брата до конца своих дней были бережливы. Они смолоду усвоили истину, что копейка рубль бережет и что деньги счет любят. Рост их капиталов мало отразился на образе их жизни. Они столь же тщательно записывали в записные книжки свои мельчайшие расходы до «подано нищему Христа ради 2 коп.» включительно, столь же упорно торговались с извозчиком из-за пятака и закупали продукты для домашнего хозяйства оптом, но жили они в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая, любя и повеселиться, и поприодеться, и покушать вволю. Пускание пыли в глаза своими капиталами, мотовство, кутежи они презирали и строго карали за это своих сыновей, во всем остальном благосклонно поддерживали увлечения молодежи, постоянно памятуя, что всякому овощу свое время. Будучи людьми религиозными, братья никогда не были ханжами и церковниками. По тому времени это было немного необычным явлением в их среде. Среди немалых средств, пожертвованных Бахрушиными на всевозможные учреждения, наименьшая доля относится к церковной благотворительности. Видимо, братья считали подобное «замаливание своих грехов» и ненужным и малополезным. Их благотворительная деятельность всецело возникает из их личных биографий, из воспоминаний об их собственных нуждах, которые они терпели в тяжелые минуты жизни. Не удовлетворенная из-за отсутствия средств тяга молодежи к просвещению, бездомность, зависимость от посторонних, болезни, безотрадная старость, провинциальная отсталость — все это, испытанное ими на самих себе и на своих близких, на всю жизнь запечатлелось в их сознании. Помочь как можно большему количеству людей, избежать всего этого, сделалось целью их жизни. Ради этого они продолжали неустанно работать и увеличивать свои капиталы, так как их собственные потребности уже давно были удовлетворены приобретенным. Одни за другими в Москве начинают возникать на их деньги ремесленные училища, приюты для сирот, дома бесплатных квартир для вдов, больницы для хроников, лечебницы. Они всю свою жизнь не забывали и свой родной город Зарайск, древний, но запущенный уголок Рязанского княжества. Там, как и в Москве, возникают всевозможные просветительные учреждения, играющие особо важную роль в провинциальной жизни. Следуя своему неизменному правилу, братья присваивают основанным им учреждениям свои три имени. Была и еще одна особенность в их строительстве. Наблюдая, как иногда хорошее начинание приходит со временем в полный упадок из-за нежелания или невозможности поддержать его, они по открытии каждого из основанных ими учреждений обеспечивают его навсегда соответствующим капиталом и сами до конца дней продолжают принимать деятельное участие в его жизни.
Порой братья, лелея какую-либо мечту, не встречающую единодушного одобрения тройки, осуществляют ее единолично, на свои собственные средства. Это главным образом касается поддержки каких-либо индивидуальных начинаний либо участия своей долей в общественном строительстве. При этом они делали это в такой тайне от близких, что лишь после их смерти было частично обнаружено, в каких начинаниях они принимали участие. Зачастую кому-либо из нас приходилось забрести в какое-либо учреждение и вдруг обнаружить на почетной мраморной доске имя одного из дедов в числе основателей.
Увлекшись идеей создания частного драматического театра в Москве, дед Александр Алексеевич строит для Ф. А. Корша здание театра в Богословском переулке*. На склоне своих лет он участвует в строительстве гражданского воздушного флота, поддерживает всяких медицинских экспериментаторов.
Не забывают деды и своих служащих и рабочих, но степень их благотворительности в этой области была опять-таки обставлена такой тайной, что долгое время спустя, лишь случайно иногда удавалось узнавать кое-что.
Так, после смерти моих родителей я искал человека на Ваганьковском кладбище, который взялся бы убирать их могилу. Мне указали на женщину — жену одного из сторожей. Я направился в ее маленькую, уютную, чистенькую квартирку. Как только я упомянул фамилию своих родителей, женщина всплеснула руками:
— Да я бесплатно буду убирать могилу ваших родителей. Ведь я всем обязана вашему дедушке. Мой отец-то у него на заводе служил, да умер. За ним следом умерла и мать. Осталась я одна-одинешенька пяти лет от роду. Ваш дедушка и кормил меня со старухой бабкой, и одевал, и образование мне дал, и на службу потом определил, и не знала я всей нужды сиротства…
Должен сказать, что мне зачастую приходилось должать за уборку могилы но нескольку месяцев, но это ничуть не смущало женщину, которая соблюдала свое слово и продолжала упорно следить за чистотой и порядком места успокоения моих стариков. Во время первой мировой войны, когда дивиденды пайщиков завода непомерно возросли, правление постановило уделить значительную сумму доходов рабочим, выдав им премиальные. Размеры выдачи зависели от стажа, и некоторые старики получили довольно крупные суммы денег. Было это сделано безо всякой инициативы деда, который тогда, из-за преклонности лет, в значительной степени отошел от дел. Все же рабочие на фабриках упорно твердили, что это мероприятие было осуществлено, потому что «старик приказал!».
Эта добрая слава, которая была заложена братьями и осеняла их детей в значительной степени, сказалась на судьбе Бахрушиных после Октябрьской революции. Будучи одними из крупнейших русских дореволюционных капиталистов, мы сравнительно не подвергались никаким репрессиям, так как всюду встречались люди, в особенности среди рабочих, готовые замолвить доброе слово за носителей нашей фамилии.
На фабрике во времена дедов царили нравы патриархальные, отголоски которых застал еще я. Они имели, конечно, свои положительные и отрицательные стороны. Хозяева смотрели на фабрику со всем ее живым и мертвым инвентарем как на свою неотъемлемую собственность, главная задача которой — обслуживать их нужды. Поэтому почти весь состав прислуги хозяев комплектовался из числа фабричных рабочих, таким же путем назначались старосты и управляющие в постепенно приобретенные имения и усадьбы. При весенних переездах из города в деревню было принято безотказно пользоваться гужевым транспортом фабрики. Когда по дому случались какие-либо неполадки, то немедленно посылалось на фабрику за Сережей-кровельщиком, за Ваней-монтером или Сеней-штукату-ром, которые мигом устраняли дефекты в домохозяйстве. Делали они это, конечно, в урочное время, и расчеты с ними производились какими-то сложными перечислениями. Мой отец, приняв на себя директорство над фабрикой, начал было решительно бороться с этим порядком, но встретил такой дружный отпор и со стороны эксплуататоров, и со стороны эксплуатируемых, что принужден был отказаться от всякой борьбы, капитулировать и следовать в этом отношении примеру остальных. Впрочем, он всегда недовольно ворчал даже в тех случаях, когда в нашем доме появлялся рабочий, вызванный с фабрики но его же распоряжению. Все это вместе с тем создавало и атмосферу какой-то семейственной близости между хозяевами и рабочими. Люди ближе узнавали друг друга. Рабочие работали на фабрике поколениями. Когда старики дряхлели, их определяли к кому-либо из хозяев на тихую должность, на покой. В детстве помню у нас старшего дворника, дядю Михея. Его главной и единственной обязанностью было по праздничным дням надевать чистый фартук с медной бляхой и стоять у ворот, под охраной Мухтара и Мушки, его вечных спутников. Да, в общем, он ни к чему другому и пригоден не был, так как фактически уже мышей не давил, но пользовался неизменным почетом и уважением с присовокуплением крупного, но сравнению с остальными, жалованья, просто за то, что он служил на фабрике «еще при дедушке Алексее Федоровиче».
