Виталий Чечило - Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)
— Давайте повторим.
— ???
Диктофон у него оказался тайваньский.
— Можно я ещё раз запишу?
— Как ты мог, ты же из «двуйки» (второго отдела польского генерального штаба). При Пилсудском тебя бы за такое сразу упекли.
— Я тебе дипломат куплю.
Бежал за мной до Владимирской улицы.
— Сергей, достань мне два бака солярки — до Польши доехать.
— Ты же шпион.
— Какой я шпион, я несчастный человек.
Звали его Томаш Леонек. Он потом служил консулом во Львове; вышибли за бездарность.
Бурный всплеск украинского патриотизма зимой 1991-92 гг. не произвел на моего польского коллегу ожидаемого впечатления. Глядя на многочисленную толпу на площади Богдана Хмельницкого, он со знанием дела резюмировал:
— Ничего, у нас в Польше тоже такое было в 1918 г.
Будни контрразведчика
В середине восьмидесятых КГБ в провинции жил своей странной, призрачной жизнью. Райотделы областных управлений состояли из начальника, его секретарши, нескольких оперуполномоченных, водителя и дежурных. Численность отделов и их размещение находились в зависимости от значимости места расположения. Следы былого, уходившего своими корнями в первые послевоенные годы, были ещё различимы в таких, некогда стратегических пунктах, как Нежин, Фастов, Белая Церковь или, скажем, Лида, Гродненской области, Белорусской ССР. Старые здания райотделов были, как правило, одноэтажными, с фрагментами глухого забора и воротами. Внутри, за толстыми стенами, под сумеречными сводами, прохладный даже в жару воздух, казалось, был пропитан канцелярской романтикой минувшего. Тогда мне это импонировало. Власть, тайна, меланхолия… Вряд ли кто-то из тогдашних начальников райотделов лично пережил хрущевское избиение кадров времен Серова, но память о былом всевластии хранилась свято. Мой начальник Анатолий Иванович (в дальнейшем, я буду упоминать всех коллег под этими, ни к чему не обязывающими именами-отчествами), сокрушался на предмет пределов собственной компетенции:
— Прежде начальник райотдела был человеком, мог позвонить секретарю райкома, мол, подойди, поговорить надо. Теперь уже наоборот…
К этому времени в области даже «изменники родины» — бывшие полицаи, перевелись. А ведь их хранили, как неприкосновенный запас и брали только тогда, когда здоровье начинало внушать опасения, что они не доживут до суда. До сих пор помню этот альбом с фотографиями лиц, находившихся в розыске: маленький, красный; половину снимков в нем составляли полицаи, другую — перебежчики нового времени, например, сошедшие с круизных лайнеров где-нибудь за границей. Состояние архивов немецкой оккупационной администрации позволяло с легкостью выловить всех и сразу. Ещё во времена Сталина многим из них, как и партизанам, уже раз впаяли по 25 лет. При Берии мало кого расстреливали, справедливо полагая, что за это время как-нибудь разберутся и, если невиновен, отпустят. Неприязнь Сталина к партизанам тогда была для меня загадкой. Казалось бы, «Партизаны и партизанки. Народные мстители…» (из знаменитой речи товарища Сталина) и все такое прочее. Тем не менее, партизан охотно сажали после войны, в основном милиция, за различные бытовые преступления; сказывалась приобретенная в годы войны привычка брать чужое. Политическая подоплека была одна: зверство над мирным населением. Партизаны выполняли грязную, но нужную работу: расправлялись с возвратившимися к мирному труду окруженцами, представителями новой власти. Каждый человек, сотрудничавший с режимом, сознавал, что он обречен. Крестьян партизаны облагали непосильным продналогом, принуждали гнать самогон. Если бы не они и ответные репрессии немцев, жить на оккупированной территории было бы вполне сносно. Немцы распустили колхозы, роздали скот, поощряли частнопредпринимательскую деятельность. Те, чьи дома в 1941 г. сожгли за сотрудничество с партизанами, к 1943 г. успели отстроиться.
Новые райотделы в индустриальных центрах, развившихся в 60–70 гг, размещались, как правило, на первых этажах многоквартирных домов, в лучшем случае — с двумя выходами. Отдельные, малозначительные в оперативном отношении сельскохозяйственные районы, такой, как, например, Сквирский, сохранили даже романтическую должность уполномоченного. Прежний сталинско-хрущевский уполномоченный по району имел в своем распоряжении целый аппарат, узел связи, взвод солдат войск МГБ. В целом, структура КГБ полностью противоречила мнению Троцкого о том, что «уездные» ЧК на Украине … (дальше я дословно не помню, но общий смысл в том, что вредят делу революции, поскольку не укомплектованны достаточно проверенными кадрами и заняты в основном спекуляцией).
Райотдел был низовой структурой КГБ, всей своей жизнью он был погружен в гущу народную. Именно на этом уровне осуществлялся непосредственный контроль за умонастроениями населения. Каждый оперативный работник курировал ряд предприятий. Целям непосредственного сбора информации служили «источники». Количество находящихся на связи колебалось до полутора десятков, в зависимости от числа объектов. Прежде всего, надлежало охватывать всяческие конторы со смутными названиями и неопределенным родом занятий. Сейчас их место в хозяйственной жизни заняли всевозможные «юридические лица». Наиболее перспективными считались предприятия, подчиненные какому-либо ведомству в Москве, и имевшие выход за границу. Значительный процент работавших в них составляли евреи. Украинским национализмом как таковым, органы КГБ на местах (я имею в виду центральной Украине), практически не занимались ввиду отсутствия оного. Основным объектом оперативной деятельности были «сионисты проклятые». Вторым — религиозные секты различного направления, в основном — баптисты. Встречи с каждым «источником» происходили не чаще трёх-четырех раз в месяц, и после каждой надлежало подавать руководству письменный отчет с замечаниями на предмет дальнейшей разработки. Сведения, поставляемые «источниками», часто не блистали ясностью.
— Понимаю, что что-то антисоветское, но что именно — никак не пойму.
Ясно, что в подобной обстановке за работу приходилось держаться зубами. Со временем, где-то с шестидесятых годов, ввиду развития правозащитного движения выработались определенные приемы работы. Отбор кандидатов в правозащитники производился очень тщательно, так как от этого, случалось, зависела дальнейшая карьера и самих оперработников. Представляю, с каким содроганием, или наоборот, спокойно, отбирали во «враги народа», когда от случайности выбора зависела жизнь. Говорить о каких-то конкретных методах не приходится. В работе с людьми все зависит от нюансов, не до конца осознанных закономерностей, образующих восприятие. Это сложно объяснить. Помню, как-то в начале моей карьеры, некий подпольный предприниматель, которого я позднее разобличил-таки как масона (назовем его А.И.), выбирал себе помощника. В числе прочих явился и молодой человек, демонстрировавший явную интеллигентность, сообразительность, искательность и, вроде бы, как нельзя лучше подходящий для данной работы. На мое удивление, барыга был вежлив, но неопределенен:
— Ну, что скажете А.И.?
— А что тут скажешь? Лягавый он и есть лягавый…
Спустя десять лет, я сам давал подобные лапидарные ответы, внутренне осознавая всю их неубедительность для спрашивающих. Но, как объяснить иначе? «Критерием истины является практика» (Председатель Мао).
События конца восьмидесятых — начала девяностых годов вполне подтвердили эффективность практиковавшихся КГБ методов. Поколение «шестидесятников» оправдало возлагаемые на них надежды.
«Ты пиши — пиши — пишиКлевеща весь век.Потому что «кагебист»Тоже человек.……………………..…………………….Для него твои статьиХлебушка кусок.………………………Их числа не счестьПотому что «кагебист»Тоже хочет есть.»
К сожалению, все строфы этой пародии не запечатлелись в моей памяти.
Правозащитнику лучше было иметь от тридцати до сорока лет. Относительно перспективных лиц более молодого возраста оставался риск того, что они уже были вовлечены в антисоветскую деятельность по месту учебы. Теоретически, при переезде к месту работы, «источников» передавали сотрудникам местных управлений. «Влазить на чужие грядки» в КГБ не поощрялось; оперативник, перехвативший чужой источник, рисковал остаться без тринадцатой зарплаты.
В этой связи мне вспоминается одна примечательная история. Несмотря на всю её кажущуюся невероятность, я неоднократно убеждался в правоте и правдивости моего источника. В начале шестидесятых годов популярностью среди интеллектуальной элиты Киева пользовался салон известной художницы Ирины Н. В числе прочих, посещал его и рассказчик, тогда молодой МНС (младший научный сотрудник). О существовании салона несомненно было известно компетентным органам, которые использовали его в качестве «хаты». Как-то рассказчик заглянул на минутку по каким-то своим делам и был задержан гостеприимной хозяйкой:
