Алексей Вульфов - Повседневная жизнь российских железных дорог
— Жиндаррр!!! Жиндаррр!!! — кричит кто-то на плацформе таким голосом, каким во время оно, до потопа, кричали голодные мастодонты, ихтиозавры и плезиозавры… Иду посмотреть, в чем дело… У одного из вагонов первого класса стоит господин с кокардой и указывает публике на свои ноги. С несчастного, в то время когда он спал, стащили сапоги и чулки…
— В чем же я поеду теперь?! — кричит он. — Мне до Ррревеля ехать! Вы должны смотреть!
Перед ним стоит жандарм и уверяет его, что «здесь кричать не приходится»… Иду в свой вагон Э-224. В моем вагоне всё то же: тьма, храп, табачный и сивушный запахи, пахнет русским духом. Возле меня храпит рыженький судебный следователь, едущий в Киев из Рязани… В двух-трех шагах от следователя дремлет хорошенькая… Крестьянин, в соломенной шляпе, сопит, пыхтит, переворачивается на все бока и не знает, куда положить свои длинные ноги. Кто-то в углу закусывает и чамкает во всеуслышание… Под скамьями спит богатырским сном народ. Скрипит дверь. Входят две сморщенные старушонки с котомками на спинах…
— Сядем сюда, мать моя! — говорит одна. — Темень-то какая! Искушение да и только… Никак наступила на кого… А где Пахом?
— Пахом? Ах, батюшти! Где ж это он? Ах, батюшти!
Старушонка суетится, отворяет окно и осматривает плацформу.
— Пахо-ом! — дребезжит она. — Где ты? Пахом! Мы тутотко!
— У меня беда-а! — кричит голос за окном. — В машину не пущают!
— Не пущают? Который это не пущает? Плюнь! Не может тебя никто не пустить, ежели у тебя настоящий билет есть!
— Билеты уже не продают! Касс заперли!
По плацформе кто-то ведет лошадь. Топот и фырканье.
— Сдай назад! — кричит жандарм. — Куда лезешь? Чего скандалишь?
— Петровна! — стонет Пахом.
Петровна сбрасывает с себя узел, хватает в руки большой жестяной чайник и выбегает из вагона. Бьет второй звонок. Входит маленький кондуктор с черными усиками.
— Вы бы взяли билет! — обращается он к старцу, сидящему против меня. — Контролер здесь!
— Да? Гм… Это нехорошо… Какой?.. Князь?
— Ну… Князя сюда и палками не загонишь…
— Так кто же? С бородой?
— Да, с бородой…
— Ну, коли этот, то ничего. Он добрый человек.
— Как хотите.
— А много зайцев едет?
— Душ сорок будет.
— Ннно? Молодцы! Ай да коммерсанты!
Сердце у меня сжимается. Я тоже зайцем еду. Я всегда езжу зайцем. На железных дорогах зайцами называются гг. пассажиры, затрудняющие разменом денег не кассиров, а кондукторов. Хорошо, читатель, ездить зайцем! Зайцам полагается, по нигде еще не напечатанному тарифу, 75 % уступки, им не нужно толпиться около кассы, вынимать ежеминутно из кармана билет, с ними кондуктора вежливее и… всё что хотите, одним словом!
— Чтоб я заплатил когда-нибудь и что-нибудь?! — бормочет старец. — Да никогда! Я плачу кондуктору. У кондуктора меньше денег, чем у Полякова!
(…)
Поезд останавливается. Полустанок.
— Поезд стоит две минуты… — бормочет сиплый, надтреснутый бас вне вагона. Проходят две минуты, проходят еще две… Проходит пять, десять, двадцать, а поезд всё еще стоит. Что за черт? Выхожу из вагона и направляюсь к локомотиву.
— Иван Матвеич! Скоро ж ты, наконец? Черт! — кричит обер-кондуктор под локомотив.
Из-под локомотива выползает на брюхе машинист, красный, мокрый, с куском сажи на носу…
— У тебя есть Бог или нет? — обращается он к обер-кондуктору. — Ты человек или нет? Что подгоняешь? Не видишь, что ли? Ааа… чтоб вам всем повылазило!.. Разве это локомотив? Это не локомотив, а тряпка! Не могу я везти на нем!
— Что же делать?
— Делай что хочешь! Давай другой, а на этом не поеду! Да ты войди в положение…
Помощники машиниста бегают вокруг неисправного локомотива, стучат, кричат… Начальник станции в красной фуражке стоит возле и рассказывает своему помощнику анекдоты из превеселого еврейского быта… Идет дождь… Направляюсь в вагон… Мимо мчится незнакомец в соломенной шляпе и темно-серой блузе… В его руках чемодан. Чемодан этот мой… Боже мой!
Глава 8
ОДА ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЙ СТОЛОВОЙ
«Хозяйка сдобного буфета»
Вот прибыл поезд пассажирский,Остановился под водой.И с паровоза быстро, ловкоСошел механик молодой.Хозяйка сдобного буфетаС улыбкой встретила его,Избрав себе на это летоКумиром сердца своего…
Эту фольклорную паровозную песню на известный мотив «Шаланды, полные кефали» спел автору, к великому его восторгу, в кабине электровоза ЧС2 Юрий Савельевич Оберчук — тогда еще, до своего ухода на пенсию, машинист пассажирского движения. Упоминание о сдобном буфете легло на душу необыкновенно легко, и тому были вполне веские причины.
Если бы я был поэтом и стал бы писать оду железке, я начал бы не с вагонов и паровозов, не со свистков и колоколов, не с касс и билетов, не с вокзалов и мостов. Начал бы я с железнодорожной столовой, со станционного буфета — этого, на мой взгляд, высшего выражения железнодорожного гуманизма.
Когда автор имел поездную практику на локомотивах (подобно главному герою повести Н. Гарина-Михайловского «На практике»), в каждой поездке, какой бы она ни была — долгой или короткой, ночной или дневной, утомительной или веселой, — всегда был один приятный момент: вот приедем — пойдем в столовую.
В последнее время многие буфеты на станциях прикрыли «в целях экономии» — а еще совсем недавно на сколько-нибудь больших вокзалах со времен первой чугунки работали они всегда и круглосуточно. Каждому путнику, каждой страждущей душе «отпускала» железка стакан чаю, пирожок, котлету, сосиски, вареное яичко. День и ночь. Имей в кармане хоть немного мелочи, и голодным из железнодорожного буфета никогда не уйдешь. Так было…
Локомотивные бригады привыкли обедать в три часа ночи, ужинать в семь утра и завтракать в полдень. В пункте оборота (конечная станция работы локомотивной бригады) их ждет вечная «столовая ОРС НОД такой-то». Позади путь с его утомлением, романтикой и тревогой, тесный мир кабины, гул колес, тряска, гудки, ночные светляки сигарет, встречные сигналы, особенно яркие в ночи, борьба со сном, беседы и крепкий путевой чай из термоса. Наконец, окончен путь, встает машина. С «шарманкой» (портфелем, дипломатом или сумкой) в руке спрыгиваешь на улицу. Иззябнешь, пока дойдешь, торопишься, хочется поесть и спать скорее. Забежали к дежурному[56], отштемпелили маршрут и — в столовую.
«Хозяйка сдобного буфета»… Действительно, служебные буфеты и столовые часто пахнут свежей сдобой, булками. А еще — горячим чаем, потными стаканами, щами и паром из посудомойной. Зимой, после долгой поездки, с морозца и ходьбы, да перед сном — скорее туда, в сдобный рай!
Напряженная ночь, воспаленный свет буфетных люстр. Внятно печатают монеты ритм по битому блюдцу: «Борщ полный. Гуляш с пюре. Булочку. Чай — два в термос, один здесь. А еще винегрет дайте, пожалуйста. Вроде всё. Сколько с меня?» Когда-то стоило всё это совсем немного. До перестройки такой обед обошелся бы копеек в 20–45, в начале XXI века — рублей в 70–90.
В Бологое мы поднимались с кроватей за полчаса до прибытия своего поезда и успевали еще поесть в столовой горячего (там идти до московской стороны от дома отдыха локомотивных бригад, который в просторечии зовут также «бригадником» или «отдыхаловкой», две минуты). Нередко обед проходил в час ночи, а горячий завтрак в половине четвертого утра, если выпадал по графику короткий оборот (время, проведенное в пункте оборота в ожидании обратного поезда, — слово «оборот» пошло от паровозных времен, когда паровоз «оборачивали» для хода в противоположном направлении на специальном поворотном круге, или треугольнике).
Песня про хозяйку сдобного буфета в процессе поездок с Юрием Савельевичем повлекла за собой создание юным в ту пору автором одного произведения — песни на собственные стихи, посвященной очень миловидной поварихе в Сухиничах (в стиле шубертовской «Прекрасной мельничихи»). Были в той песне, в частности, такие слова: «Остался б я тобой полюбоваться, поесть с тобой сухинических щей, но селяви — пора мне отправляться, хотя мне ты всех поездов милей»… Стихи имели успех грандиозный. «Больше всего всем понравилось про щи!» — сообщил Савелич, публично прочитавший текст песни в сухиничской столовой, пока я спал после поездки в комнате «бригадника». Да, действительно хороши в наших железнодорожных столовых всегда были щи и борщи — особенно на Украине и в Молдавии в советские времена. Там всегда с зеленью свежей, с мелко нарезанным сальцем, с пампушками, по-настоящему. А вот вторые блюда обычно везде уступали первым по вкусу — особенно всякие биточки, котлеты, вообще всё рубленое. Не отличались качеством и блинчики с творогом или с мясом. В Бологое они бывали, как каша, а в Сухиничах однажды машинисту Володе Сорокину блинчик попался с тараканом — но скандала не вышло, все претензии ушли, как в песок. В Бологое один помощник раз запил блинчики с творогом местной газированной водицей — и был снят в Волочке с электровоза «скорой помощью». Автор пострадал от вторых блюд, съеденных в железнодорожных столовых, лишь раз — при следовании из паровозной обкатки домой после кушанья «котлет домашних» в столовой локомотивного депо Фаянсовая. Уж не знаю, в каком именно доме их жарили, но у автора не было никакой уверенности в том, что Киевский вокзал встретит его живым. С тех пор по совету своего друга Михаила Тиунчика (тоже паровозного любителя) автор в поездки всегда «брал угля» — но не каменного, а активированного…
