Москва. Полная история города - Мария Баганова
В ходе боев и фабрика, и соседний особняк Шмитов сгорели дотла. Сильно пострадала и стоявшая рядом богадельня – «Вдовий дом», приют для «бедных и помощи достойных вдов», выстроенный еще до пожара 1812 года. Наконец сопротивление было подавлено.
Завод Красная Пресня в декабре 1905 года
Все дни вооруженного восстания сам Николай Шмит и две его младших сестры составляли штаб дружины. Правда, находились они не на фабрике, а в съемной квартире на Новинском бульваре. Там Николая и арестовали.
Николая Шмита непрерывно допрашивали в течение 8 дней. Спать ему не давали. Когда он начинал дремать, то караулившие его городовые кричали на него, толкали его кулаками в бока, трясли за ворот. Так были выбиты показания – но на суде Николай Шмит от них отказался. Его снова допрашивали – и он снова в чем-то сознался – и снова отказался от своих слов на суде. Шмит долгое время пробыл в Таганской тюрьме, а затем почти 14 месяцев в одиночной камере в Пугачевской башне Бутырской тюрьмы. Там он переболел тифом. Сестры и другие родственники добивались его освобождения под залог, но всего за день до выхода на свободу, утром 13 февраля 1907 года Шмита нашли мертвым.
По официальной версии, страдавший психическим расстройством юноша совершил самоубийство, вскрыв себе вены припрятанным осколком стекла. Сами коммунисты утверждали, что Шмита по приказу охраны убили в тюрьме уголовники. Мол, тюремные власти не желали, чтобы близко знакомый с Максимом Горьким страдалец Шмит рассказал писателю об их беззакониях. Но есть и третья версия: Шмита убили сами большевики – ради завещанного им наследства.
В память о Николае Шмите один из пресненских переулков – Смитовский, названный так по имени фабриканта, был переименован в Шмитовский. Название сразу прижилось, ведь всего одна буква сменилась.
Серебряный век
Насмешливый Антон Павлович Чехов так писал о Москве конца XIX столетия: «Знающих людей в Москве очень мало; их можно по пальцам перечесть, но зато философов, мыслителей и новаторов не оберёшься – чёртова пропасть… Их так много, и так быстро они плодятся, что не сочтёшь их никакими логарифмами, никакими статистиками. Бросишь камень – в философа попадёшь; срывается на Кузнецком вывеска – мыслителя убивает».[39]
«…издревле Питер славился статскими советниками, Тула самоварами, Вязьма пряниками, Тамбов тетками, Москва невестами…» – смеялся Чехов. Но на рубеже веков все переменилось! Купеческие дочки сменили корсеты и юбки на обручах на скромные чёрные юбки с белыми блузками. Теперь они не ждали женихов, а с тетрадками в руках отправлялись на всевозможные лекции, на поэтические вечера… Девушки теперь курили папиросы с длинными мундштуками, коротко стриглись и кутались в пёстрые шали. Курсистки, приглашая к себе товарищей и подруг на чашку чая, укутывали электрические лампочки красной кисеёй, создавая интим. Юная поэтесса Марина Цветаева намерено шокировала окружающих: брила голову и носила грубые ботинки. Ее дом в Борисоглебском переулке, который она называла «чердачным дворцом», был местом встреч творческой интеллигенции. У нее бывали известные актеры и писатели того времени, в том числе Осип Мандельштам.
Шокировали общество молодые наглые футуристы, собиравшиеся в полуподвальном кафе в Настасьинском переулке: Давид Бурлюк, Велимир Хлебников и «декольтированная лошадь»[40] – Владимир Маяковский, считавшие творчество своих старомодных предшественников «парфюмерным блудом». Сборник их стихов так и назывался: «Пощечина общественному вкусу».
Все в то время было слегка напоказ, немного чересчур – даже духи. В ходу были острые пронзительные ароматы. Французская фирма Коти была на пике популярности, особенно ее аромат L'Origan, им душилась даже сама мхатовская прима Ольга Книппер-Чехова. Парфюмерные фирмы попроще уловили тенденцию и выпустили массу подражаний и имитаций. Москвич Брокар предложил покупателям доныне знаменитую «Красную Москву», очень близкую французскому оригиналу по стилю и духу. Французские фирмы предлагали дамам природные ароматы: La Rose Jacqueminot, Le Jasmin de Corse, Lilas Pourpre. Брокар выпускал духи с ароматом ландыша, сирени, роз…
В моду вошли истерики, экзальтация… Чувства предлагалось постоянно держать в напряжении, подхлестывать. Если натуральных эмоций не хватало, химия предлагала эмоции искусственные – кокаин.
Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму. Потом, спохватившись, власти запретили продавать его без рецепта, и тогда в дело вступили барыги. Они продавали наркотик с рук, смешивая его с зубным порошком и в десять раз дороже. Кокаин нюхали, набирая щепотку отравы на гусиное перышко. Действие продолжалось минут пятнадцать. В это краткое время человек сам себе казался гением, богатырем, способным преодолеть любые невзгоды. Он что-то писал, сочинял… Но когда полчаса спустя наркоман перечитывал написанные под наркотическим опьянением рифмы, то понимал, что все это откровенный бред. Возникало привыкание, кокаинист тупел, начинал вести себя как безумный, потом появлялись более тяжёлые последствия в виде мании преследования, клаустрофобии…
Кокаинисткой была Нина Петровская – девушка из хорошей семьи, под действием наркотиков вообразившая себя ведьмой. Ее первой страстью стал поэт Андрей Белый – талант, красавец, кумир многих. Нина влюбилась не на шутку, но Белый бросил ее, продолжив воспевать некую абстрактную сущность – Прекрасную Даму. Желая отомстить любовнику и не переставая его любить, Нина завела роман с главным соперником поэта – Валерием Брюсовым и даже стала прототипом Ренаты – героини его романа «Огненный ангел», колдуньи, предавшейся дьяволу и схваченной инквизицией. Брюсов и сам увлекался сатанизмом и проводил у себя на квартире самые настоящие черные мессы: в его музее на проспекте Мира до сих пор сохранился шкафчик с оккультной литературой.
Сатанизм плюс наркотики – все это свело бедную Нину с ума. Весной 1905 года в малой аудитории Политехнического музея Андрей Белый читал лекцию. В антракте Петровская подошла к нему и выстрелила в упор из подаренного Брюсовым браунинга. Револьвер дал осечку, его тут же отняли – Нина не сопротивлялась. Много позже, вспоминая о Белом, она сказала:
– Бог с ним. Ведь, по правде сказать, я уже убила его тогда, в музее.
Но мира в ее душе не наступило, и дальнейшая
